Ватутин

— Что такое? Какую еще?

— Опять гражданских людей на наши позиции гонят.

— И опять переодетые солдаты?

— Не похоже. Наверное, жители Чижовки. Взгляните сами…

Ватутин посмотрел в бинокль. По склону холма спускалась толпа женщин, детей, стариков. Они медленно брели к позициям гвардейцев, а за ними крались фашистские солдаты.

— Опять та же история повторяется, — сказал полковник.

— Та же, да не та, — ответил Ватутин. — Днем они решили к маскараду не прибегать… Ну, что думаете делать?

— Постараться пулеметным огнем с флангов отсечь жителей от фашистов.

— Правильно! Но это надо делать очень осторожно, чтобы не попасть в своих.

Вдруг поблизости из кустов выбежали несколько бойцов. Они тащили пулемет. Среди них Ватутин заметил и давешнего Карпова: здоровой рукой он нес патронные диски. Увидев командующего, солдат приостановился.

— Куда вы? — спросил их полковник.

— В обход идем — с фланга немца отшибать, — пояснил Карпов.

— Ну а как он вас опять в это время с позиций собьет? — спросил Ватутин.

— Не собьет, товарищ генерал! У нас теперь на переднем крае подполковник снайперов поставил, они врагов на выбор бьют, где только покажутся… Да и мы быстрее двигаемся. Ученые!..

Солдаты ушли, а Ватутин спустился в блиндаж и в смотровую щель стал наблюдать, что происходит на полициях. Было совсем тихо. Гвардейцы не стреляли, боясь попасть в своих. Вражеские солдаты по-прежнему крались за толпой, которая продолжала медленно спускаться по склону холма.

Но вот откуда-то с боков застрочили пулеметы, и в ту же секунду гвардейцы, приподнявшись из окопов, стали кричать толпе:

— Сюда! К нам! К нам! Бегите!.. Скорее!..

Передние ряды толпы побежали, за ними следующие, и через несколько мгновений женщины, старики и дети потоком устремились к позициям гвардейцев.

Женщины кричали:

— Спасите! Не стреляйте! Мы свои! Свои!..

А снайперы быстро и точно делали свое тонкое дело, целясь в эсэсовцев, которые все же старались спрятаться за женщинами.

Эсэсовцы — их было больше батальона — не смогли прорваться вперед; теперь справа и слева по ним били пулеметчики.

— Товарищ командующий, поедемте! — сказал Семенчук.

— Теперь, пожалуй, можно, — согласился Ватутин. Когда его вездеход выехал из рощи, он оглянулся на холм и увидел, что гвардейцы поднялись в атаку.

Но он не остановил шофера. Он был убежден, что на этот раз гитлеровцы безвозвратно потеряли Чижовку.

Дома

 Стояли теплые, погожие дни. Снег в степи искрился и голубел, а на дорогах разливались озерки, и талый снег был серым, ноздреватым.

Ватутин обдумывал, как проехать на Обоянь. Пожалуй, без особых задержек можно будет добраться по старым шляхам — там нет большого движения.

Его глаза потеплели. Он смотрел на едва заметные черточки, обозначающие на карте холмы, речку, лес, на тонкую темную линию шляха и на коротенькую цепочку мелких букв, складывающихся в знакомое слово — Чепухино. Как давно он не был дома!..

Когда немцы приближались к деревне, его мать и сестры с сельскими активистами пытались уехать на попутном военном грузовике. Но гитлеровцы опередили их, и Ватутины оказались отрезанными от Красной Армии.

Шофер поджег машину и пошел на Россошь, надеясь пробраться в свою часть. С ним ушли и активисты. Старухе, Вере Ефимовне Ватутиной, не под силу был такой переход, а дочери не решались оставить ее одну, и все четверо вернулись домой.

Об этом Ватутин знал из письма, которое получил от младшей сестры Лены вскоре после освобождения родных мест.

Лена писала также о том, что немцы долго не знали, что они доводятся родными генералу Ватутину. Но среди односельчан нашелся предатель, Василий Балашов, в прошлом кулак и вор, сидевший до войны в тюрьме за кражу. Он пошел на службу к врагу, выдал председателя колхоза. И гестаповцы его расстреляли. Балашов же предал и семью Ватутиных.

Узнав, кто такие Ватутины, гестапо решило учинить над семьей расправу, и не только над матерью и сестрами, но и над дальними их родственниками, которых было много — чуть ли не половина деревни.

Фашистский ефрейтор, которого водил по деревне Василий Балашов, составлял списки всех Ватутиных.

Что их ждало — никто не знал, но на хорошее надеяться не приходилось.

Под смертным страхом прожили все ватутинские несколько дней. Днем никому не работалось, а ночью но спалось. Каждую минуту ждали расправы. И вдруг советские войска неожиданным ударом вышибли из деревни врага.

Это произошло так стремительно, так внезапно, что немцы и опомниться не успели. Дома остались несожженными, люди живыми.

Вот оно, родное Чепухино! Меловые горы блестят на солнце, уходя волнистой грядой вдаль. За ними виден лес, в котором Ватутин так часто бывал в детстве. Речка Палатовка еще покрыта тонкой коркой льда, но вода уже размыла полыньи. А за речкой простираются далекие луга. Как хорошо вернуться на родину!

Деревня растянулась километра на два. Машина бежит между рядами редко стоящих друг от друга хат, и, всматриваясь в них, Ватутин вспоминает, кто где жил во времена его детства.

Каждый дом, каждое деревце ему знакомы, по-родному милы. Опустела, притихла деревня, мало народу на ее широкой улице. И дома подались, осели, сгорбились. Давно здесь никто ничего не чинил, не строил. Не до того было!

Посередине дороги шел старик с доской на плече. Он деловито шагал, не обращая внимания на сигналившую машину. И только когда вездеход совсем уже приблизился и шофер стал тормозить, спокойно посторонился.

Ватутин внимательно посмотрел на старика. Кто же это? Знакомая походка и лицо знакомое. Да, никак, это Тимофей Ананьевич, сосед! Ватутин помахал ему рукой, но Тимофей не понял, чего это незнакомый генерал машет ему, продолжал шагать дальше, покуривая козью ножку.

А вот и ватутинский дом. Он все такой же, только постарел, стал как будто меньше, темнее. Ватутин пристально вглядывался в окно, не покажется ли там мать. За частым переплетом рамы мелькнули чей-то платок, лоб, глаза. Но чьи — он не разобрал.

— Сюда, во двор! — сказал Ватутин шоферу.

По-молодому быстро он выскочил из машины и пошел к крыльцу. Увидев остановившийся вездеход, все, кто был дома, выбежали навстречу. Мать и сестры удивленно глядели на военного, который, улыбаясь, шел к ним.

И вдруг руки матери на мгновение приподнялись и сразу же упали.

— Коля! — тихо воскликнула Вера Ефимовна, и слезы потекли у нее по щекам. — Сынок! Коленька!

Ватутин обнял ее, стал целовать.

— Здравствуй, мама! Встречай гостя! Сестренки!

Вера Ефимовна не отпускала его, припала к сыновней шинели и никак не могла остановить слезы. Сын гладил ее платок, волосы, выбившиеся из-под платка.

— Ну что ты, мама! — говорил он. — Чего же ты? Вот я и приехал! Ну, пойдем, пойдем!

С нежностью, счастливый тем, что все они живы, уцелели, Ватутин поцеловал сестер и переступил через порог, расстегивая на ходу шинель.

Его сразу охватило уютом обжитого крестьянского дома, вспомнилось детство.

Повесив шинель на тот же гвоздь, на который вешал когда-то свое детское пальтишко, он огляделся.

Вещи, казалось, приветливо здоровались с ним. «Здравствуй, Николай! — говорил старый, прихрамывающий на одну ногу стол. — На мне еще не зажили метки от твоего перочинного ножика…» — «Здорово, хозяин! — поблескивал своим лезвием топор, лежавший на лавке в углу. — Помнишь, как ты мною колол дрова? Я хотя н стар, а еще служу». Со стен смотрели на Николая выцветшие карточки давно умерших старого деда и отца. Почти все осталось таким же, каким было много лет назад, когда он покинул этот дом, но зато как круто переменилась его судьба!

Дед Ватутина был человек трудолюбивый, но суровый. Вся семья — сыновья с женами, дочки с мужьями и белоголовые внуки побаивались старика.