Ватутин

Ватутин взглянул на рябоватое, в синих точках лицо лейтенанта и покачал головой.

— А как глаза-то остались целы?..

— Успел прикрыть рукавом, товарищ генерал, — сказал лейтенант, и его обветренное лицо, покрытое множеством мелких морщинок, сразу как-то потеплело.

— Повезло, — улыбнулся Ватутин, — говорят, что сапер ошибается только один раз. Значит, можно и два раза.

— Изредка можно, — серьезно ответил лейтенант.

— Вы из какой части?

— Полка Дзюбы…

— Ах, вот как! — Ватутин вдруг вспомнил о Павле и молча сидел, вглядываясь в дорогу за щитом. Там, вдалеке, маячили саперы.

— Ваши люди?

— Мои, товарищ генерал.

— Сколько мин сняли?

— Штук двести…

Ватутин улыбнулся.

— А меня знаете?

Лейтенант нагнулся к машине и как-то весело ответил:

— Знаю, товарищ генерал. Вы наш командующий. К Павлу приходили!..

— А где Павел?

Лейтенант указал вдоль дороги, за щит.

— Вот он! Видите, мину на обочину бросил. Это и есть Павел.

Ватутин посмотрел туда, куда указывал лейтенант, и помедлил с ответом. Над дорогой ползли низкие, темные тучи, где-то в вышине провыл одинокий самолет. Ветер мел низкую поземку. Вдалеке прямо по целине двигались танки. Откуда-то глухо доносилась артиллерийская канонада. «Рвутся к Песковатке, — прислушался он. — Коробов отбивается».

— К сожалению, очень тороплюсь… Передайте привет!.. Как он, здоров?..

— Здоров, товарищ генерал! — с готовностью ответил лейтенант.

К машине быстро подошел Семенчук, который посовещался с командиром охраны и начальником радиостанции.

— Товарищ командующий, разрешите повернуть назад?

— Поворачивайте! — сказал Ватутин и опять взглянул туда, где на белом снегу двигались черные точки. Какая из них — Павел?

Он крепко пожал жесткую руку лейтенанта.

— Так не забудьте!..

Машины быстро развернулись и пошли в объезд другой, намеченной Семенчуком дорогой…

Подставив лицо холодному ветру, Ватутин думал о своей семье… Как разбросала ее война… Смертельно ранен Афанасий, навряд ли выживет… Далеко от него и Татьяна, и Лена… Большая была семья, да вот рассеялась по свету… Война есть война, и никто из них, братьев Ватутиных, от нее прятаться не будет… Не время сидеть на печке. Да, в прошлом их, братьев, многое разделяло. И расстояние, и положение, и круг интересов, которыми они жили все эти годы. Но именно сейчас он почувствовал, что нити, которые их связывали, стали, как никогда, крепкими…

Вдруг внезапно и неожиданно отчетливо он представил себе Павла, который, сутулясь, держа в руках щуп, медленно идет вдоль дороги. Тяжелые испытания не кончились. Придет время — и война останется в прошлом, а саперам еще долго надо будет трудиться. Снимать и снимать мины… Снимать и снимать…

На обочине дороги сидел раненый боец. Большой, видно, путь он уже прошел и присел немного передохнуть, дать отдых раненой ноге, перетянутой ниже колена побуревшим от крови бинтом.

Зажав в кулаке кисет, боец медленно раскуривал самокрутку, прикрывая огонек ладонями от степного ветра. Взглянув на него, Ватутин вдруг вспомнил, что так и не послал Павлу обещанного табачка…

Рассказы

Атака

 Пятые сутки днем и ночью льет дождь. Тяжело свесились мокрые лапы елей, и с каждой иголки каплет, струится вода. Вдоль рыжих стволов сосен стекают на землю тонкие извилистые ручейки.

Колюче торчат в небо обломанные, обожженные вершины сосен, без сучьев, без ветвей, словно великан дровосек прошел по лесу и огромным топором вкривь и вкось, сплеча обрубил и обтесал вершины деревьев. Иные он пересек пополам, но мертвые, побуревшие верхушки все еще держатся сучьями за соседние стволы. Лес глухо шумит. Шум рождается глубоко в чаще, и кажется, что совсем близко громыхает тяжелый железнодорожный состав. Но это — грохот боя.

Уже неделю здесь обороняется гвардейская дивизия. Отступив от Старой Руссы, она сдерживает противника, который пытается проникнуть к Ярославлю, перерезав Северную железную дорогу, и еще одним кольцом окружить Ленинград. Гвардейцы дерутся за каждую пядь земли. Они отражают все атаки отборной эсэсовской дивизии «Мертвая голова».

Страшное название у этой дивизии. Гитлеровцы придумали его, чтобы пугать им своих врагов. «Мертвая голова»! Так и представляется голый, безглазый череп, на который надета железная каска, — сама смерть!

Землянка командира дивизии укрыта в самой чаще леса, в глухом овражке. День и ночь горит в ней яркая электрическая лампочка, ее питает движок, который пыхтит в глубоком, вырытом неподалеку окопе.

В землянке холодно и дымно. Сырые дрова едва тлеют в печурке, то и дело выбрасывая из-под дверцы беловатые клубы дыма. Под ногами, просачиваясь сквозь тонкие доски, хлюпает вода. Стены в темных подтеках сырости, с потолка каплет.

Шинель на Ватутине не просыхает уже третий день. Давно следовало бы снять и просушить ее перед печкой, но Ватутин и часа не сидит на месте. То он наблюдает за дальними подступами к Верхним Ключам, то проверяет огневые позиции артиллеристов, то идет на радиостанцию, чтобы поговорить с командующим фронтом. В землянку возвращается только для того, чтобы еще раз взглянуть на карту, подвести итоги наблюдениям и дать необходимые указания.

Не снимая своей мокрой шинели, он склоняется над картой, испещренной множеством цифр, пометок, значков. Тонкими красными штрихами обозначено на ней расположение нашей дивизии, синими штрихами — расположение врага.

И когда только Ватутин спит? Даже суровый, видавший виды полковник, командир дивизии, сидящий напротив, удивляется выносливости генерала, склонившегося над картой. Только в воспаленных глазах Ватутина видна затаенная, скованная волей усталость.

По углам землянки на коротких деревянных чурбаках примостились телефонисты. Вдавив трубку чуть ли не в самое ухо и прикрывая рот ладонью, они то и дело покрикивают негромко хрипловатыми, простуженными голосами:

— Харьков!.. Минск!.. Одесса!.. Я — Москва! Я — Москва!..

Это названия полков и штаба дивизии.

На передовой временное затишье. Только изредка со стороны деревни ухает вражеский миномет, и мина, шелестя, пролетает над лесом, разрываясь в глубине.

— Вы к нам надолго, товарищ генерал? — спрашивает полковник, поглядывая на Ватутина из-под седоватых бровей. Глаза его глубоко запали от усталости и бессонных ночей и кажутся поэтому особенно темными.

— Пока не остановим врага, — отвечает Ватутин и вдруг отрывается от карты и лукаво глядит на полковника. — Я думаю, не надолго!.. Что, уже надоел?

— Да нет, товарищ начальник штаба[4], — смущается полковник. — Только уж если остаетесь, ложитесь-ка отдохнуть…

— Попозже, товарищ Коробов, попозже… Кое-что обдумать надо… Мы находимся на самом решающем участке фронта.

— Ну, тогда хоть чайку попейте, — говорит полковник, пододвигая к Ватутину поданную ординарцем большую эмалированную кружку с густым, почти черным чаем и коробочку с сахаром.

Ватутин бросает в чай несколько кусков сахара, медленно мешает ложкой и отпивает большой глоток.

— Горячо! — говорит он с удовольствием и откидывается к столбу, поддерживающему свод землянки.

Вдруг стукнула дощатая дверь. По скрипучим ступенькам быстро сбегает старший лейтенант — начальник связи гвардейской дивизии. Молодое, почти юношеское лицо его кажется темным — не то от усталости, не то оттого, что широкая белая повязка, словно шлем, охватывает его лоб и щеки.

— Товарищ генерал, разрешите…

— Входите, входите, — говорит Ватутин. — Что у вас там?

— Телеграмма от командующего фронтом!

4

Осенью 1941 года Н. Ф. Ватутин был начальником штаба Северо-Западного фронта.