Вокзал Виктория

Витька выскочил из дома через пять минут в свитере и даже в куртке.

– Проголодался? – спросила Вика.

– Почти, – секунду подумав, кивнул он.

Ни на один вопрос он не отвечал сразу – всегда ему требовалось хотя бы мгновенье для раздумий. Однажды Вика спросила – зачем, и он ответил: «Чтобы было честно».

– Тогда пройдемся, – сказала Вика. – Нагуляешь аппетит.

Витька кивнул, и они медленно пошли по улице к центру.

Вся Викина жизнь прошла в городе, где ни один дом не был старше пятидесяти лет. И теперь ей казалось странным, как быстро здесь, в Оксфорде, ей стало естественным видеть вокруг себя сплошную старину. То есть не быстро это даже произошло, а просто мгновенно – вот она идет по улице между домами, каждому из которых не меньше ста лет, а самому старому пятьсот, и чувствует себя рыбой в воде. Как странно!

Но эта мысль мелькнула у Вики в голове лишь мимолетно. Как она чувствует себя в Оксфорде, не имеет никакого значения. Главное, как чувствует себя Витька.

– Ну как тебе в первый день было? – небрежным тоном спросила она.

Вот что делать, если он ответит: «Мне было плохо, забери меня отсюда»? Вика не знала.

– Хорошо, – сказал Витька. – Майкл рассказывал про Вселенную.

– Майкл – это кто?

– Учитель. Который меня встречал.

– И что, вы его по имени зовете? – удивилась Вика.

– Так здесь же отчеств нету. – Витька снисходительно улыбнулся маминой недогадливости. – А вообще-то мы его Хан Соло зовем.

– Прямо в лицо?

– Ага. Это же из «Звездных войн», – объяснил он с таким выражением, будто имя героя «Звездных войн» должно было восприниматься учителем как награда. – В школе у всех должны быть прозвища. И учителя тоже люди.

– И что же вам рассказывал про Вселенную ваш Хан Соло?

Вика сочла за благо не вдаваться в дискуссию, люди ли учителя и как их по этому случаю надо называть.

– Он сказал: самая увлекательная часть Вселенной находится у вас между ушами, – сообщил Витька. – Это ваш мозг!

Он потрогал себя за уши, словно проверяя, так ли это. Уши у него были похожи на тонкие раковины жемчужниц. Когда Вика была маленькая, то находила такие на берегу Камы. У нее и у самой были такие уши; сын вообще был на нее похож.

– А какой это был урок? – спросила Вика.

– Я не очень понял. Просто разговор.

«И правда, игра какая-то, а не учеба», – подумала она с тревогой.

Но что в ее тревоге толку? Ничего уже не поделаешь.

Они дошли до входа в крытый рынок, такой же старинный, как и все в этом городе. Из-под его сводов, из многочисленных кафешек, доносился жизнерадостный шум и плыли, смешиваясь, разнообразные вкусные запахи.

– Мам, я есть совсем не хочу, – сказал Витька. – Давай просто так посидим? В школе потом пообедаю.

Вика не стала настаивать. Ей и самой кусок не полез бы сейчас в горло, а Витька тем более взволнован. Она-то лишь о расставании с ним думает, а он – о многом, о многом… О новой своей жизни.

Пошли по улице дальше, миновали рынок, вошли в просторный двор, окруженный большими зданиями, и сели на ступеньки того из них, которое напоминало театр.

– Вить, – сказала Вика, – я ведь долго не смогу к тебе приехать.

– Я знаю.

Голос сына звучал спокойно, но на нее он старательно не смотрел, и ухо-жемчужница стало совсем белым.

– Если ты скажешь, я тебя сразу заберу. Как только ты скажешь.

Он молчал. Вика не знала, какой его ответ сделал бы ее счастливой. То есть счастливой – знала: если бы он сказал: «Забери меня сейчас». Но через сколько недель или месяцев это ее мгновенное счастье полностью съелось бы виной и отчаянием, – на этот вопрос у нее ответа не было.

– Мам, – наконец проговорил Витька, – ты же сама говорила…

– Что? – подождав немного, спросила она.

– Что неосмысленную жизнь не стоит жить…

– …но и непрожитую жизнь не стоит осмыслять, – улыбнувшись, закончила Вика.

Умный у нее ребенок, что тут скажешь!

– А у меня теперь это – вместе, – сказал ее умный ребенок. – Я буду и жить, и осмыслять.

– Да.

Человек со стороны, может, его слов не понял бы. Но Вике они были понятны совершенно. Слишком долго она внушала себе каждое утро: живи и не думай, не думай ни о чем, иначе не выживешь… И если даже она, человек взрослый и по натуре не из слабых, чувствовала, что от этого у нее начинает мутиться сознание, то что станется с сознанием ребенка?..

– Мне здесь нравится, мам, – добавил он извиняющимся тоном. – Сразу понравилось. Даже не понимаю почему.

– А весной мне сказал: ничего особенного!

– Ну, я же тогда не знал… А вдруг бы ты передумала меня сюда отдавать? Тогда зачем бы я стал проситься?

– Я постараюсь приехать поскорее, – вздохнула Вика. – А пока, если тебе что-то из дому понадобится, сразу скажи, я через Максову маму передам.

– Макс ничего такой парень, – сказал Витька. – Он хочет, чтобы мы с ним вместе на карате пошли заниматься. Но я больше хочу на волейбол.

– Куда хочешь, туда и иди. Мало ли чего Макс хочет!

– Да ты не волнуйся, – сказал Витька, заметив ее беспокойство. – Здесь же все как хотят, так и делают.

«Вот это вряд ли», – подумала Вика.

Хотя, может быть, сын ее прав, и в школе, в которую она его отдала, за двести лет научились объяснять детям, где проходит граница между желаниями и прихотями, и учат настаивать на первых и отторгать вторые. Но как ей узнать это наверняка? Никак.

– Только я тебя умоляю, одевайся по-человечески, – вздохнула Вика. – Особенно горло! Не хватало ангину заработать или гайморит какой-нибудь.

На форуме русских родителей она начиталась ужасающих историй о том, как учителя и воспитатели не обратили внимания, что ребенок выходит на улицу с мокрой головой, потому что здесь это в порядке вещей, и довели его до больницы.

– Буду! – поспешно кивнул Витька.

Не будет, конечно. С его неспособностью сопротивляться общему настроению – все будут полуголые ходить, а он кутаться? Да ни за что она в это не поверит. Но ничего с этим уже и не сделает…

– Помнишь, мы с тобой на Варвик-сквер сидели, и женщина гуляла в тапках, а собачка в сапогах? – улыбнулся Витька.

Конечно, она это помнила. Это было в первый их приезд – они вернулись из Оксфорда в Лондон, до самолета оставалось время, но не много, только на прогулку в окрестностях вокзала Виктория, они и пошли по первой попавшейся улице и дошли до перекрестка, который назывался Варвик-сквер. Сумерки только начинались, а дождь недавно закончился, и в весеннем маленьком сквере вдруг запел соловей. Он пел совсем рядом с улицей, по которой ехали машины, за цветущим кустом, рядом с которым стояла лавочка. На лавочке сидели две женщины и увлеченно беседовали. На соловьиные рулады они внимания не обращали: то ли были неромантичны, то ли просто привыкли. Они явно жили на этой улице – одна из них вывела погулять собачку породы джек рассел. Она-то и была – бр-р! – в шлепанцах на босу ногу. Женщина, а не собачка, та как раз была обута в щегольские красные сапожки.

Вике казалось, что Витька тогда даже не глянул в их сторону, он был задумчив и почти что мрачен. Он не ожидал того, что произошло в Оксфорде, он думал, что мама просто привезла его посмотреть Англию, давно ведь обещала… А она тогда пребывала в таком смятении, что не обратила бы внимания даже на динозавра в сапогах. Она думала только об одном: вот, получилось. Не должно было получиться то, что она задумала, слишком это было невероятно, однако – получилось, и как-то очень просто, очень обыденно, сама собою пришла удача. Но удача ли это, и, главное, что теперь делать, как решиться и бросить в топку этой неожиданной удачи всю свою жизнь, с таким усилием выстроенную?..

– А помнишь, на дереве возле Темзы тоже сапоги висели? – улыбнувшись, спросила Вика.

– Ага! Только не сапоги, а просто туфли.

Ей хотелось, чтобы Витька перестал сейчас думать о расставании, и она обрадовалась, что удалось отвлечь его внимание на что-то веселое. А на одном из деревьев, которые росли вдоль Темзы, в самом деле были развешаны туфли. Тогда, весной, они дошли до реки – оказалось, это близко от вокзала Виктория, – но что туфли на деревьях означают, так и не поняли и решили, что это просто такое английское чудачество.