Семь цветов страсти

Патриция ушла, так и не решившись поговорить с Дикси насчет предстоящего Рождества. Ей хотелось подготовить к светлому празднику примирение и собрать всех дома за нарядным столом — Сесиль и Маргарет, а главное, конечно, Дикси и Эрика.

Относительно примирения с отцом у Дикси иллюзий не было — они, в сущности, давно были чужими и теперь испытывали от разрыва лишь облегчение. Жаль только мать — ускоренными темпами очаровательная Патриция превращалась в скучную престарелую даму. А ведь ей всего лишь сорок пять…

В день своего рождения, 23 декабря, Дикси проснулась от телефонного звонка.

— Поздравляю тебя, детка! — зазвенел колокольчиком голос Пат, полный весенней радости. — С тобой хочет поговорить отец.

Дикси встряхнулась, отгоняя сон и сомневаясь в том, что правильно поняла мать, но в трубке зашуршало, и непривычно мягкий голос Эрика как ни в чем не бывало произнес:

— Дочка, мы ждем тебя. Пожалуйста, не затягивай визит до вечера — дом ломится от подарков и вкусных вещей.

— Я скоро приеду, папа… — прошептала впавшая от неожиданности в оцепенение Дикси.

Она находилась в странной задумчивости все праздники, не в силах совместить раздваивающиеся чувства: все было именно так, как мечталось с детства и как не могло быть в реальной жизни! День двадцатилетия, Рождество, елка, подарки, Сесиль и Маргарет, мирно беседующие у камина, Патриция, надевшая памятный браслет с бриллиантовой змейкой, Эрик…

Он пил шампанское, обнимал жену, хвастался своей дочерью и шутил! Эрик рассказывал анекдоты, раздавал подарки и явно любовался дочерью! Дикси постоянно щипала себя за руку, прогоняя наваждение. Но мираж не желал исчезать…

Пробравшись под утро в спальню дочери, Патриция зашептала:

— Девочка, послезавтра мы уезжаем! Эрик затеял «медовый месяц»… Уже две ночи мы спим вместе… — Она засмущалась, как гимназистка, поправляя новый нарядный пеньюар.

— Что?! — Дикси села в кровати и замотала головой. — Я не понимаю… Не понимаю! Медовый месяц?

— Он увозит меня в Альпы. Мы поедем на автомобиле, останавливаясь в маленьких отелях, как было во время свадебного путешествия… Мы навестим Париж, Вену, Зальцбург!

— Мама, что случилось? — Дикси уставилась на мать. — Кто-то из нас сошел с ума…

— Да-да, именно! Но какое счастливое безумие!.. — Пат разрыдалась на груди дочери, и та по-матерински покачивала ее, ласково поглаживая по голове.

…Весь день перед отъездом был сплошным великолепием. Казалось, под самый Новый год наступила бурная весна — вмиг расцвели все парки и скверы, засияло сказочно ласковое солнце. Патриция и Дикси посетили очень дорогой косметический салон, где Патриция провела почти половину дня, и не напрасно. Она помолодела лет на пятнадцать, вернув ту прическу, которую Дикси помнила с детства, — мягкие падающие на плечи волны светло-каштановых волос. Ее лицо сияло, и трудно было понять, кого благодарить за это — мастера-косметолога или все же Эрика, захотевшего возродить в своей увядающей супруге былую уверенную в своих женских чарах красавицу.

Вместительный «пежо», приготовленный Эриком для поездки, был забит чемоданами Пат. Под руководством Дикси она обновила свой гардероб, запаслась целой коллекцией курортной одежды — от костюмов для лыжных прогулок до вечерних платьев на случай интимного ужина в ресторане.

У готового к путешествию автомобиля Пат крепко прижала к груди дочь и шепнула:

— Я буду звонить, детка.

Эрик осмотрел свой дом, у подъезда которого стояли Маргарет, Сесиль и Дикси. На мгновение в его глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление, и подошедшей к нему Дикси показалось, что голос отца дрогнул. Он судорожно вздохнул, проглатывая сжавший горло комок.

— Ну вот и все, Дикси… Не люблю покидать дом… Будь умницей, дочка, и… Прости, если я был не тем отцом… Ну, не таким, как тебе бы хотелось…

Губы Эрика коснулись лба дочери, и Дикси обняла шею отца, прижимаясь к его прохладной, пахнущей горьким одеколоном щеке. В одно мгновение пронеслись мысли, что делает она это впервые и что отец сказал ей сейчас самое главное. Он, всегда считавший дочку не тем ребенком, которого бы хотел иметь, понял, что был далеко не лучшим отцом. Он догадался, что Дикси тоже могла страдать!

— С Богом, дети! — Сесиль перекрестила вслед отбывающий автомобиль и закрыла глаза. Она не хотела, чтобы растерянно моргающая, вконец обескураженная Маргарет увидела ее слезы.

…Шел первый день 1981 года. В доме царила тишина — все ходили чуть ли не на цыпочках, говорили вполголоса, словно боясь спугнуть чудо. И опасались смотреть друг другу в глаза — Сесиль, Маргарет, Дикси. «Наверно, каждая из нас думает, что сбрендила», — догадалась Дикси, избегавшая, как и бабушки, обсуждать загадку перемен в семействе Девизо.

Звонок из Франции поставил все на место. Комиссар полиции округа Прованс сообщил госпоже Сесилии Аллен, что ее дочь и зять найдены ночью в разбившемся автомобиле. «Они не мучились, мадам. Смерть наступила мгновенно… Мне очень жаль… Никто не виноват. Дорога была совсем пустой. Видимо, что-то произошло с машиной».

Все дальнейшее было просто ужасно. Сесиль забрала прах дочери и захоронила урну на парижском кладбище рядом с могилами предков. Маргарет увезла в свое поместье то, что осталось от Эрика.

Оказалось, что директор банка «Конто» господин Девизо — полный банкрот, имевший крупные долги. После конфиденциальной беседы с заместителем зятя Сесиль спешно продала дом и все имущество, включая драгоценности дочери.

— Тебе они счастья не принесут, — сказала она Дикси и добавила: — Ты едешь со мной в Париж.

Два дня утрясали адвокаты процедуру, в результате которой квартира Алленов на бульваре Сансет со всей недвижимостью, включающей коллекцию картин деда, перешла во владение внучки. Сесиль отправилась в комфортабельный «Приют старости», который заранее для себя присмотрела.

— Я давно ждала этого. Ждала, когда ты вернешься в свой дом, заменив Пат… А меня встретят подруги — и Вера, и Надин уже поселились в «Приюте». Когда-то мы вместе окончили пансион… Повеселимся напоследок… Они тоже одинокие.

— А я, бабушка? Я не хочу оставаться здесь совсем, совсем никому не нужной! — Дикси почувствовала себя ребенком, брошенным в сиротском доме сбежавшими родителями.

— А ты не останешься одна. — Сесиль удовлетворенно вздохнула. — И Эрика Девизо какого-нибудь к себе не подпустишь. Хотя тебе будет непросто устроить свою жизнь, девочка.

Сесиль оставила внучке приходящую горничную — сорокапятилетнюю мулатку Лоллу, служившую в доме многие годы. И еще один телефон — «…на всякий пожарный случай».

— Анатоль все может, а ему скоро девяносто, — интригующе пообещала Сесиль.

Дикси позволила Лолле разложить в шкафах свои вещи и обосновалась в спальне, где стояла старинная, с высокими резными спинками кровать. Расшитые бисером кремовые абажуры на тумбочках давно пожелтели, но Дикси решила ничего не менять в этом доме, удивившись огромной цене приобретенных дедом картин. Их было всего пять — остальные продала Сесиль, обеспечив себе старость.

Квартира Алленов, занимавшая третий этаж старого дома, дышала чинной, не слишком обеспеченной старостью. Трудно было вообразить, что когда-то здесь танцевали канкан, разыгрывали спичи, пили, пели, флиртовали, дурачились самые знаменитые люди парижской богемы. Теперь в комнатах царили полумрак (свет с трудом пробивался сквозь тяжелые бархатные шторы) и тишина, чуть пыльная, чуть душноватая, с привкусом валерианы и мускатного ореха — печальная тишина старого дома, давно пережившего пору своего расцвета.

Сильно изменившаяся после смерти родителей, Дикси предписала себе труд и воздержание. Хотя ни работать, ни заводить любовников не хотелось. До весны она просидела дома, читая старые журналы, бренча на прекрасном фортепиано, а также совершала длительные прогулки по тихим музеям, паркам и малолюдным улочкам французской столицы. Произношение Дикси отличалось парижской мягкостью, и скоро она сама почувствовала себя парижанкой. Но не из тех юных прелестниц, что яркими мотыльками порхали в заманчивом свете его ночной жизни, а доживающей век старухой вроде соседки Жаклин с нижнего этажа, носившей немыслимые шляпки и любившей рассказывать о своих былых цирковых подвигах.