Страница 17 из 69
Надо пойти к Рубине, сказать об этом, а то позор на весь табор.
Зашла в палатку к Рубине. Сразу, на пороге, обо что-то споткнулась. Что-то опрокинула. Загремело.
— Тс-с-с. Тихо! — вскинулась Рубина, показала в угол, на спящую под одеялом Кармелиту, шепотом сказала: — Ребенка разбудишь!
И продолжила свое вязание.
Земфира так же шепотом ответила:
— Чего это вы?! На закате солнца спать — к больной голове…
— Напрыгалась… Пусть отдыхает.
— Я как раз насчет «напрыгалась» и пришла…
— Что такое?
— В таборе законы строгие, сама знаешь. А Кармелита ведет себя слишком вольно.
Рубина, честно говоря, и сама об этом думала. Да только что уж тут поделаешь — рассыпается потихоньку их древний цыганский уклад. Это раньше так строго было — до свадьбы с женихом и не пройдешься вдвоем. Оттого и замуж отцы так рано выдавали, что боялись за дочкой не уследить — не уберечь. А теперь… Что ж ей, девочку в сундук на замок запереть да ключ выкинуть?
Все это в голове в секунду промелькнуло. А вслух коротко сказала:
— Она же в городе выросла. Не все знает.
— Ну так вот, давай вместе и поучим твою внучку.
— Что, сейчас прямо?
— А когда ж еще?
— Жалко будить…
— Взрослая девушка, невеста… А что творит?! С женихом под ручку ходит. С мальчишками где-то скачет…
— Твоя правда. Только не торопи ее. Пройдет день, другой. В таборе побудет, привыкнет — и сама все живо поймет. Она у нас девочка сообразительная.
— Смотри. Если сразу не приструним — потом хлопот не оберемся!
Рубина отложила вязанье, начала нервничать. На самом-то деле она хорошо понимала, чего это вдруг Земфира так о чести цыганской заботиться начала — Миро всему виной. Пусть лучше за своей Люцитой в оба глядит. Та вообще сама на шею вешается. А то, вишь ли, Кармелита им как кость поперек горла встала…
Земфира же не стала ждать ответа, подошла к кровати, сначала осторожно коснулась одеяла, потом решительно его сдернула. А под ним никакой Кармелиты не оказалось, только подушечки да вещи разные. И так все ловко уложено…
— Сообразительная, говоришь? Это точно. Очень сообразительная! Посмотри, какие фокусы выкидывает!
Как же хорошо и свободно чувствовала Кармелита себя в таборе. Как будто никогда и не жила она в городе, в большом отцовом доме. Разве что странные старые обычаи немного утомляли. Так это ведь тоже смотря как их воспринимать. Можно как закон. А можно как игру. Как игру, конечно, лучше, интересней. И назойливые разговоры о свадьбе прекратились. Может, потому в отношениях с Миро что-то появилось, точнее — восстановилось. Детская радость от соприкосновения с чужой душой. Восторг от того, что в общении душа эта тянется навстречу тебе, раскрывается, как цветок полевой. И нет в ней ничего злого, темного, чужого, тебе не доступного…
Со стороны это, наверно, смешно было, когда взрослые цыган с цыганкой через костры прыгают да в прятки среди деревьев играют. А если смешно, то почему же не посмеяться? Мелочь таборная и смеялась. Но в игры свои принимала. А Миро с Кармелитой только того и надо.
Правда, один раз они все ж допрыгались. Через костер. Юбка загорелась. Потушили, благо ручеек оказался рядом, и ушли от всех подальше, в глубь леска.
— Ну что, не сильно обгорела? — спросил, посмеиваясь, Миро.
— Нет, не сильно.
— Эх, совсем тебя наши старушки заругают. Они ж и так на нас косо смотрят.
— Да. Странно это. Понимаешь, Миро, хоть отец у меня и строгий, только я все равно к воле привыкла. К настоящей. А здесь, в таборе, люди какие-то другие — совсем не свободные, что ли.
— Ты ошибаешься… Таборные цыгане — самые свободные люди в мире.
— Да ну… Это только в стихах и фильмах. Для гаджо. А на самом деле… Почему у нас, у цыган, столько запретов? Там не ходи, здесь не топчи…
— Но мы-то с тобой везде ходим…
— Да, везде… Только прячемся все время, с детьми вместе.
Замолчал Миро. Не знал, что ответить. Как-то не задумывался раньше об этом.
— Как девушка с юношей могут поговорить о любви, если им даже наедине нельзя остаться? — спросила Кармелита. — Если им даже поцеловаться негде?
— О любви можно и без слов сказать…
— Как это — без слов?
Миро углядел среди травы красивый цветок, сорвал, вдел Кармелите в волосы. Руки при этом задрожали от невысказанной нежности.
— Вот так — без слов.
— И что же это значит, если словами?
— Люблю… — Руки сомкнулись, обняв девушку.
— Нет. Не торопись, Миро, — Кармелита выскользнула из его объятий.
Она и сама не поняла, что с ней произошло. Но почему-то в этот момент, совсем не ко времени, ей почудилось, что рядом с ней не Миро, а тот смешной парень. Как же его — Максим.
— Ладно, Миро. Пойду я в табор. А то мокрая вся. Да и юбку подгоревшую поменять надо.
…Бабка ругаться не стала. Но постель подложную как есть оставила. Пусть Кармелита видит, что все ее секреты детские наружу выплыли.
— Посмотри, вся одежда мокрая… — встретила сварливо. — Да еще и подгорела. В чем гадать завтра пойдешь?
— Ничего страшного! Сейчас переоденусь. — Кармелита бросилась к сундуку за вещами.
— Ты хоть помнишь, как я гадать тебя учила?
— Помню… — сказала внучка не очень-то уверенно.
— Ладно. Слушай. Гадание — это искусство. Прежде всего посмотри не на ладонь, а прямо в глаза. Если не прячет взгляд — открытый, смелый человек. Если в сторону смотрит — боится чего-то или скрывает… Когда рука влажная — нерешительный человек или болен…
— Да-да, бабушка, помню я это. Ты про любовь… Про любовь что говорить нужно?
— Это правильно. Про любовь чаще всего и спрашивают. Про любовь… Когда человек любит и любим — он светится весь и радуется жизни. Говори таким, что они уже встретили своего короля или даму.
— А если не светится?
— Скажи, что любовь ищет его. Ищет, ищет, рядом ходит, в глаза ему заглядывает, а человек ее не видит…
Кармелита засмеялась — как все просто…
А Рубина легковесность эту ее учуяла.
— Да ты не смейся раньше времени. Знаешь, у тебя не сразу все получится. Но ты виду не показывай. Главное — не теряйся, старайся соображать побыстрее. Но не одной головой работай, а к сердцу тоже прислушивайся.
Кармелита быстро переоделась, собрала вещи на утро. В голове идейка мелькнула. Надо Светке позвонить. Где мобильный? Она тут, в лагере, про нее совсем забыла.
Дождалась, когда бабушка выйдет из палатки, набрала знакомый номер:
— Алло, Света? У тебя деньги есть? Да… Свет, приходи завтра утром на набережную? И деньги с собой возьми. Да. Давай. Интересно будет. Обещаю. Что тебе делать — сама поймешь. Потом посмеемся. Все. Пока…
Когда Тамара заговорила об убийстве, Игорь не шелохнулся, не дернулся. Не мальчик, в российском бизнесе всякое бывает. Но сам он, лично, грех на душу никогда не брал.
А Тамара повторила, глядя остекленевшими глазами куда-то в сторону:
— Я хочу, чтобы ты убил эту цыганку…
— Ты же понимаешь, что это совсем отдельная профессия. А я не киллер…
— Так посади ее!
— …и не прокурор.
— Ну, я не знаю. Подставь под тюрьму… Я не знаю как, только избавь меня от нее! Будь мужчиной!
— Хорошо. Хорошо, рассказывай… Какая тайна кроется за всем этим? Почему ты ее боишься?
— Не твое дело!
— Отлично! Значит, пришить ее — мое дело. А знать зачем — не мое…
— Игорь! Пока не твое. Но если она заговорит, всем не поздоровится!
А может, и права Тамара. Лишнее знание — лишние беды. Она баба умная, зря не скажет. Если говорит, что все хреново, значит, так и есть.
— Ну хорошо. Я попробую. Но… Я даже не видел эту цыганку! Ты ж знаешь, они все на одно лицо. Поедем с тобой в табор, ты мне ее покажешь…
— Нет, в табор я не поеду!
— Но как я тогда ее узнаю?
Тамара задумалась:
— Послушай… Цыгане ведь не в первый раз к нам приезжают. Так?
— Так.
— И где их чаще всего можно застать?