Воины

Карие глаза. Ему кажется, что она смотрит печально, потом отводит взгляд, оборачивается обратно к охранникам. Неужели это правда? Во время обучения в центре подготовки мученики — самые привилегированные из учащихся. И она знает, что вот-вот увидит лик самого Господа... Отчего же она не ликует? Неужели она страшится боли расставания со своим земным телом?

Часовой, стоящий напротив, смотрит в пространство, читая сведения, которые проходят у него перед глазами. Плач Кайн открывает рот, чтобы что-нибудь сказать, — чтобы поболтать о том о сем, как поступил бы любой гражданин Архимеда, вернувшийся домой после долгого отсутствия, респектабельный гражданин, виновный разве что в том, что посмотрел несколько религиозных передач на Арджуне, — и замечает краем глаза какое-то движение. Молодая смуглокожая женщина в кабинке из уранового стекла воздевает руки. Один из стражников в доспехах отшатывается от стола, едва не падая на пол, второй тянется к ней рукой в перчатке, словно желая остановить, — но на лице у него беспомощное, безнадежное выражение человека, который видит свою смерть. Мгновением позже по ее рукам взбегает голубоватое пламя, рукава свободного платья обугливаются, и она исчезает во вспышке ослепительно-белого света.

Люди визжат, разбегаются подальше от стеклянной стены, которая вся пошла трещинами. Свет вспыхивает и затухает, стеклянные стены покрываются изнутри черной коркой — Кайн догадывается, что это человеческий жир, обратившийся в пепел.

Человек-бомба — нанобиотическая термальная вспышка — отчасти потерпел неудачу. Так решит их служба безопасности. Но, разумеется, те, кто разрабатывал миссию Кайна, и не собирались устраивать настоящий взрыв. Это был всего лишь отвлекающий маневр.

Часовой на пропускном пункте затемняет стекла и запирает свою лавочку. Прежде чем броситься на помощь спасателям, которые борются с пожаром — клубы черного дыма уже просачиваются в вестибюль, — он сует Кайну в руку его маршрутный лист и машет рукой — проходите, мол. Пропускной пункт закрывается за спиной у Кайна.

Плач Кайн был бы только рад покинуть зал, даже если бы действительно был безобидным путешественником, за которого себя выдает. Ужасный дым расползается по залу, разнося приторную вонь горелого мяса.

Какое выражение было у нее на лице перед тем, как она отвернулась? Трудно вспомнить что-то, кроме этих бесконечно глубоких темных глаз. Правда ли, что она чуть заметно улыбнулась, или это он обманывает себя? А даже если это был страх, чего тут удивительного? Наверное, даже святым было страшно гореть заживо...

«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла...»

«С возвращением в Элладу, гражданин Макнелли!» — провозглашает голос у него в голове, а следом за ним накатывают другие, толпа, гул, зудение.

Он изо всех сил старается не глазеть по сторонам, пока такси несется через мегаполис, однако же главный город Архимеда поневоле производит на него впечатление. Одно дело — когда тебе рассказывают, сколько миллионов народу тут живет и ты пытаешься представить себе город, который в несколько раз больше Нового Иерусалима, и совсем другое — видеть полчища людей, которыми запружены тротуары и висячие мосты. Население Завета большей частью рассредоточено по буколическим поселениям вроде того, где вырос Кайн, по сельскохозяйственным кооперативам, которые, как объясняли ему наставники, помогают детям Божиим держаться ближе к земле, питающей их. Временами он забывал, что та рыжеватая почва, которую он рыл, рыхлил и удобрял все свое детство, — совсем не та земля, о которой говорится в Библии. Как-то раз он даже спросил у наставницы, отчего, если Господь сотворил старую Землю, народ Книги оставил ее.

— Господь сотворил все планеты, чтобы они были землей для детей Его, — объяснила наставница. — Точно так же, как Он сотворил все материки старой Земли и отдал их во владение разным народам. Однако самые лучшие земли, земли, текущие молоком и медом, Он всегда приберегал для детей Авраама. Вот почему, когда мы покинули землю, Он дал нам Завет.

И теперь, думая об этом, Кайн ощущает прилив теплоты и одиночества одновременно. Да, воистину: самое трудное, что можно сделать ради любви — это отречься от возлюбленного. Сейчас ему страшно не хватает родного Завета. Он с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться. Это даже удивительно для такого опытного человека, как он. «Воины Господни не скорбят, — сурово напоминает он себе. — Они заставляют скорбеть других! Они приносят врагам Господа плач и скрежет зубовный. Плач...»

Он выходит из такси на некотором расстоянии от конспиративной квартиры и проходит остаток пути пешком, окунаясь в знакомые и в то же время экзотические запахи. Он дважды обходит окрестности, чтобы убедиться, что за ним не следят, затем входит в многоквартирный дом, на медлительном, но бесшумном лифте поднимается на восемнадцатый этаж и отпирает кодовый замок. Квартира выглядит точно так же, как любая конспиративная квартира Завета на любой из планет: шкафы, набитые продуктами и медикаментами, почти никакой мебели, за исключением кровати, стула и маленького столика. Это не место для отдыха и беспечности — это привал по пути к Иерихону.

Пора трансформироваться.

Кайн наполняет ванну водой. Находит химический лед, активирует десяток пакетов и бросает их в воду. Потом выходит на кухню, находит необходимые минералы и химикаты. Наливает в смесь достаточно воды, чтобы вышло нечто вроде густого и горького молочного коктейля, и выпивает его, пока вода в ванне стынет. Когда температура становится достаточно низкой, он раздевается и залезает в воду.

— Понимаешь, Кайн, — объяснял ему один из военных специалистов, — настал момент, когда мы не можем провезти на Архимед никакого, даже самого примитивного оружия, не говоря уже о чем-то существенном, а на самой планете владение оружием регулируется настолько строго, что приобрести его там нечего и думать. Поэтому мы пошли иным путем. Мы создали живое оружие — Стражей. Таких, как ты, слава Создателю. Тебя начали готовить с детства. Именно поэтому ты всегда был не таким, как твои сверстники: ты был проворнее их, сильнее, сообразительнее. Однако мы достигли предела того, что можно сделать с помощью генетики и обучения. Нам нужно дать тебе то, что понадобится тебе, чтобы стать истинным орудием правосудия Господнего. Да благословит Он тебя и все наши труды во имя Его. Аминь.

«Аминь! — откликнулся Дух у него в голове. — Теперь ты уснешь».

— Аминь! — сказал Плач Кайн.

И ему сделали первую инъекцию.

Когда он проснулся после того первого раза, было больно, но эта боль была пустяком по сравнению с тем, когда он впервые активировал нанобиоты, или «ноты», как называли их военспецы. Когда ноты взялись за дело, ощущение было как от ужасного солнечного ожога, причем как снаружи, так и изнутри, вдобавок ему в течение часа казалось, что его лупят раундбольной битой и что он лежит на дороге, по которой марширует отряд святых воинов с полной выкладкой.

Короче, боль была адская.

Теперь, на конспиративной квартире, он закрывает глаза, убавляет звук архимедианского семени, насколько это возможно, и принимается за работу.

Сейчас это стало проще, чем раньше, и уж конечно преображение проходит легче, чем в тот ужасный первый раз, когда он был настолько неуклюж, что едва не оторвал собственные мышцы от связок и костей.

Он не просто трансформируется — он думает о том, где находятся мускулы, которые трансформируются, если он захочет их трансформировать, потом о том, как бы он начал двигать ими, если бы собирался шевелить ими чрезвычайно медленно, и с этой, первой, мыслью клетки мало-помалу начинают рассоединяться и соединяться в другие, более полезные, конфигурации, медлительно и постепенно, как растение, поворачивающееся к солнцу. Несмотря на то что он проделывает это чрезвычайно деликатно, температура повышается и мышцы сводит судорогой, но не как в первый раз. Ты как будто рождаешься в муках — нет, как будто тебя судят и находят недостойным. Как будто сама твоя земная плоть пытается разлететься в клочья, как будто бесы пронзают твои суставы раскаленными вилами. Муки, адовы муки!