Катенька

В том, что в наших взаимоотношениях решающую роль играла именно обида, я удостоверился очень быстро. Меня почти сразу ввели на роль Аладдина в одном из самых легендарных образцовских спектаклей, не сходившем с афиши многие десятилетия. За все эти годы Аладдина играли только несколько актёров, среди которых был великий Зиновий Ефимович Гердт. Если бы Образцов не считал меня достойным, он никогда бы не позволил мне сыграть одну из классических ролей своего репертуара. К тому же для него это была прекрасная возможность проверить, чего я стою на самом деле. Провал позволил бы ему отказаться от моих услуг навсегда, объяснив всем и себе в том числе, почему он так долго тянул с моим зачислением в штат театра, успех же продлевал жизнь его любимого детища.

Не знаю, возможно, он был по-своему прав. С позиций нынешнего возраста и уже многолетнего опыта преподавания я могу его понять. Всё же мы совершили по отношению к нему некое предательство. Он в нас поверил, а мы ушли в поисках лучшей жизни, пусть и творческой. В подобных случаях у всех своя правда, и какая из них ближе к истине, не знает никто. Хотя, должен признаться, что ежели бы всё повторилось вновь, я скорей всего поступил бы точно также. Только, возможно, подошёл бы к Сергею Владимировичу и постарался объяснить ему свою позицию. Понял бы он меня, согласился бы, кто знает? Но обижать немолодого, да ещё и выдающегося человека уж точно не стоило. Впрочем, и не выдающегося — не стоило.

Конец людей и кукол

Я очень благодарен судьбе, что с Людьми и куклами прошёл период студийности, который мне кажется необходимым для успешной актёрской судьбы. Обычно молодой артист, заканчивая училище, приходит в репертуарный театр с его устоявшимися нравами, системой актёрской иерархии, годами ждёт там ролей, профессионально дисквалифицируясь, теряя веру в себя, и в лучшем случае вводясь за несколько репетиций в спектакли, давно потерявшие всякие художественные достоинства. Студийность же даёт возможность широкого эксперимента, проб и ошибок, поисков своего места в искусстве. Так некогда ворвался в театральную жизнь театр-студия Современник (да и любимовская Таганка), сразу заявив о себе во весь голос. Они на десятилетия стали кумирами, а большинство их актёров оставили ярчайший след в российском театральном искусстве и кинематографе.

Ансамбль Люди и куклы окончательно прекратил своё существование, вернее, влился в труппу Московского театра кукол, а Леонид Абрамович Хаит стал главным режиссёром нового образования. Но я даже не стал предпринимать попыток вернуться в некогда родной коллектив.

Что-то безвозвратно ушло. Несмотря на самые тёплые и дружеские отношения с Хаитом, я уже не верил в возможность творческого роста там. В одну и ту же воду не только нельзя было заново войти, но и совсем не хотелось. Вероятно, обучение в ГИТИСе окончательно убедило меня в том, что я всё же актёр не кукольного театра, а драматического, и всё, что связано с древним и прекрасным искусством кукольников, у меня в прошлом. При этом самому факту своего десятилетнего служения театру кукол я несказанно рад. Это очень острое, предельно гротесковое искусство неимоверно много мне дало для понимания театрального действа вообще, природы актёрского существования, принципиального отличия реализма театрального от жизненной реальности. Именно в театре кукол я понял, что такое партнёрство на сцене, когда одну роль одновременно играют сразу несколько актёров, потому что вести сложную куклу самостоятельно попросту невозможно. Там же я познал, что такое ансамбль единомышленников. Не было бы этого этапа моей жизни, не исключено, что я не состоялся бы как актёр вовсе.

Учёба в ГИТИСе

В годы моего вынужденного бездействия был только один человек, бесконечно веривший в меня, в мою звезду, в будущий успех. Это была моя Катенька.

Она несла на себе всё бремя забот, как материальных (я почти ничего не зарабатывал), так и моральных.

Я, привыкший за много лет к ежедневным репетициям и почти ежевечерним спектаклям, не находил себе места от безделья. Конечно, меня спасала Никуся, с которой я проводил много времени. Это меня не только не смущало, а доставляло подлинное счастье. Но роль «кормящего отца» не могла меня занять целиком, полностью заменить мне сцену, воссоздать параллельную реальность, даруемую только искусством. От этого я впадал в уныние, которое заглушал старым проверенным российским способом — водкой. Мне казалось, что она примиряет меня с действительностью. На самом деле пристрастие, казавшееся мне безобидным, разрушало меня ещё больше, чем безделье. Тем более что и во время напряжённой работы, например, на сессиях, мы дружно пили ещё больше. Правда, мотивировалось это радостью совместного творчества и редкого общения. Взрослые и опытные, мы позволяли себе выпивать прямо на занятиях. Это были настоящие уроки актёрского мастерства — выпивать в полуметре от преподавателей, не вызывая у них и тени подозрения. С этими уроками мы прекрасно справлялись, хотя лучше бы поучились чему-то иному.

Происходило это так. Кто-то под партой разливал сорокаградусный напиток в чайную чашку, либо крышку от термоса, извинялся перед педагогом, мол, у кого-то болит горло и ему необходимо выпить горячего. Мнимый больной отхлёбывал из чашки маленькими глотками, не морщась и, естественно, не закусывая. Наши педагоги даже близко не могли предположить, что уважаемые, знаменитые актёры могут заниматься подобными глупостями. К нашему оправданию надо сказать, что на занятиях непосредственно по профессии мы не пили никогда. Это было святое.

Меня до сих пор поражает, с какой страстью большинство из нас заново окунулось в ученичество. Как без малейшего стеснения и опасения за свои регалии, имидж, статус заслуженные артисты, они же народные любимцы, задорно проходили начальную школу профессии. Этюды, наблюдения, животный мир, да мало ли что ещё преображалось в художественные образы в их творческих головах. До сих пор помню, как Клара Новикова, находившаяся тогда на пике популярности, в нашем курсовом спектакле по Гоголю играла Лошадь. Не изображала, не имитировала, а именно играла, точнее, проживала жизнь Лошади.

Могу вспомнить ещё множество прекрасных ролей моих коллег по учебе. Про себя же могу сказать, что очередной раз убедился, что актёрская профессия требует каждодневного совершенствования, постоянного тренинга, не прощает никакого пренебрежения своими законами. В курсовых спектаклях я играл главные роли, что мне, понятно, очень льстило и давало возможность не закостенеть от безделья. А накануне экзамена, на генеральном прогоне, от избытка старания я сорвал голос. Говорить не мог совсем. Катастрофа приближалась, за день заменить меня было невозможно. Все мои однокурсники кинулись спасать положение. Разыскивали каких-то уникальных врачей, которые специализировались на восстановлении связок певцам Большого театра. Я же понимал, что проявил чудовищный непрофессионализм, едва не подведя весь курс. Спектакль я отыграл, но запомнил этот случай на всю жизнь. Ведь не только старание на репетициях, но и неумеренное гуляние сыграло роль в моём срыве.

В театре Образцова

Жизнь в Театре Образцова наладилась, но не приносила мне особого творческого удовлетворения. Да и материального тоже, меня взяли на минимальную ставку начинающего актёра. Собственно говоря, и не минимальные ставки в государственных театрах были далеки от прожиточного минимума. В этом было всего одно преимущество, но очень существенное. Я не был особенно занят в текущем репертуаре, а новых работ, как я уже рассказывал, в театре почти не делали. И тогда мне протянули руку помощи мои институтские друзья. Клара Новикова начала репетировать эстрадный спектакль с Фимой Шифриным, и они пригласили меня третьим. Прошло более двадцати лет, но я им по-прежнему очень благодарен за эту гуманитарную акцию. Вероятно, они могли подобрать себе и более подходящего партнёра.