По следу

— Да, право же, говорю вам, не спал. Так, голову опустил, задумался. А вы сразу придираетесь к Саньке. А коль и задремал бы чуток?..

Первый пробормотал нечто невнятное, но вызвавшее дальнейшие оправдания:

— И напрасно вы ругаетесь. Тот парень давно подох, его волки уже растаскали. Здесь волков много, знаю… Голову даю на отсечение — я ему здорово влепил.

— «Влепил»! — передразнил первый голос. — Эх вы, призовые стрелки! С твоими пулями под шкурой твой парень, как говорится, сумел и сам спустить курок.

Второй голос отвечал, все более приобретая уверенность:

— Вот вы не охотник — не знаете. А бывает, что насмерть битая коза — что коза, заяц! — уходит полным ходом на несколько километров, прежде чем ляжет. А человек — он живучий… Да и сами вы сказали, что, останься он живой, все равно — порядок, будет молчать, потому что…

— Довольно болтовни! — резко оборвал первый.

И второй покорно смолк.

Между огнем и Алоновым возникли очертания человеческой фигуры. На какую-то долю секунды мелькнул тяжелый профиль бритого лица. Человек был между костром и Алоновым, что не дало возможности как следует увидеть его. Человек повернулся к Алонову и, раздвигая кусты, приблизился на несколько шагов.

Алонов не успел сообразить, что делать, а человек уже остановился. Алонов не шевелился. Он знал: единственное, что его может выдать, — это движение. Человек, ослепленный ярким огнем костра, ничего не сможет рассмотреть, тем более глядя в темноту. Он случайно избрал это направление — в сторону Алонова. И все же сердце Алонова сжалось.

Зевая и что-то ворча, человек остановился шагах в десяти от Алонова.

Алонову казалось, что это тот низкорослый, сильный мужчина, который распоряжался на опушке. А у костра ходил взад и вперед кто-то высокий. Низкорослый вернулся к костру, выругал комаров, лег. Часовой продолжал мелькать перед костром. Минуты шли. Вскоре исчез и часовой — присел или лег, пренебрегая приказом.

Алонов мог бы подойти еще ближе, разглядеть лежащих, даже пристрелить по крайней мере двоих. Из темноты на свет так хорошо целиться!.. Но на такое нападение Алонов был не способен и даже не подумал о нем.

Он вернулся к опушке так же осторожно, так же бесшумно, как подходил к костру. Зачем он ходил туда?

Узнать, кто его враги? Но он ничего не узнал и вряд ли мог узнать так просто. Впрочем, он легко досказал себе ту, незаконченную фразу: «Будет молчать, потому что…» Сам он думал о том же — ведь они, эти люди, враги, легко обвинят его в убийстве.

Да, его мысли и их мысли — одинаковы. Нет… Почему он, Алонов, будет молчать, и почему они, враги, кажется, хотят, чтобы он молчал?..

На эту мысль Алонов не нашел ответа. Он не умел длинно и подробно рассуждать наедине с собой. Одно дело — учиться, размышлять над книгой, делать выводы из усвоенного. И совсем другое — разобраться в страшном событии, участником которого ты внезапно стал, в котором ты так заинтересован.

Куда легче, проще, приятнее даже обсуждать свои мысли с друзьями, быть с коллективом, с товарищами, с руководителями, жить так, чтобы твои действия определялись не словом «я», а словом «мы».

Пока же, в своем одиночестве, Алонов незаметно для себя твердо решил не отставать от своих врагов, пока он не поймет, пока не узнает, чего они хотят, почему они поступили с ним так, как сам он никогда и ни с кем не поступил бы.

Это решение было для него простым, естественным, понятным. Он не заметил, что хочет поступить обратно тому, чего от него ждали его враги. Но если в ту ночь у Алонова потребовали бы объяснений такого решения, он растерялся бы.

И это было в Алонове обычным человеческим свойством — он доверял интуиции. Верить не только выводам рассудка, но и уметь верить интуиции — значит быть самим собой.

Кусты, около которых Алонов похоронил Дымку, не годились для наблюдения — оттуда была видна не вся роща. Алонов направился к северу и поднялся на холмик метрах в пятистах от рощи. Ведь для него многое в этих местах было уже знакомо, обследовано. На холмике этом он побывал вчера, за несколько часов до встречи с врагами. Отсюда местность просматривалась на довольно большое расстояние и в разные стороны. С помощью этого холмика Алонов нашел то, что сам назвал своим окончательным водяным вариантом: длинную лощину, извивавшуюся к югу. И раньше Алонов подметил, что все впадины в этой степи имеют общее направление к югу, — следовательно, туда и сбегают вешние воды. А по этой лощинке, возможно, протекала когда-то и речка.

Отправляясь в степь, Алонов никак не воображал, что сделает какие-либо удивительные открытия. Животноводство, опирающееся на искусственные водоемы, — прием, старый как мир. В степях украинского юга такие водоемы зовут ставками. От слов «ставить», «поставить». Ставят, то есть останавливают воду. Отсюда — ставо?к, с ударением на последнем слоге.

Нетрудно перехватить вешние воды. Удержатся ли они, не уйдут ли в грунт, оставив уже к июню пересохшую лужу? Это зависит от почвы. На гривке, где кусты, — песок. А вот в понравившейся Алонову лощине под растительным слоем оказалась глина — значит, вода останется. И место для плотины Алонов присмотрел — удобное. Он приблизительно подсчитал, сколько потребуется уложить земли в тело плотины. Ведь домой, в совхоз, нужно вернуться не с общими рассуждениями, не с болтовней, а с конкретными предложениями работы, посильной для коллектива. Алонов вычислил, что если прислать сюда две полуторки, несколько тачек, лопаты и человек пятнадцать добровольцев, то до наступления морозов можно построить плотину. И весной будет вода!.. Сегодня Алонов собирался идти на разъезд. Эти люди, враги, явись бы они на один день позже, никого не нашли бы около этой рощи. И ничего, ничего бы не было…

А теперь Алонов лежал на холмике, забыв о своих планах. Нужно отдохнуть, поспать. Какой предстоит день, он не знал, но день будет очень трудный. Алонов не боялся заснуть. Как всегда, он проснется с первым светом. Так хотелось пить, что сон не приходил.

В дремоте ослабевает воля: Алонов заново мучительно переживал встречу с врагами.

С тяжелыми, объемистыми мешками-рюкзаками за плечами они появились перед Алоновым, когда он шел к роще, чтобы приготовить себе обед и покормить Дымку. Он крепко задумался — мысленно еще раз подсчитывал размеры плотины, количество земли и труда, которых потребует сооружение. Дымка заворчала. Алонов поднял голову и увидел незнакомых людей. Они заметили его, конечно, раньше, так как стояли и ждали, когда он подойдет.

Алонов, как всегда делают с незнакомыми людьми в лесу или в степи, поздоровался и спросил, скорее из вежливости, чем из любопытства:

— Далеко ли путь держите, товарищи?

— Да мы так, отдыхаем, прогуливаемся, — ответил низкорослый.

Алонов вспоминал, что второй раз он слышал этот голос сегодня ночью, у костра…

— Охотничаем, как видите… — пояснил высокий и тут же задал вопрос Алонову: — А вы что, здешний?

— Нет, я здесь впервые, — ответил Алонов.

— На разъезде живете? — спросил третий, рыжеватый, с усами.

— Нет, я издалека, — возразил Алонов.

— Значит, вроде нас, затяжной охотничек? — усмехнулся высокий.

Ружья, рюкзаки, сапоги — и все же для Алонова эти люди не были похожи на охотников. И глядели они на него как-то странно — так странно, что ему стало неловко, неприятно. Вероятно, и у самого Алонова был неловкий вид. Он удивился. На разъезде ему сказали, что эти места пустынны и крайне редко посещаются даже вездесущими охотниками. У этих охотников ружья висели на плечах, в чехлах. Они говорили о разъезде. Значит, они высаживались там же, где Алонов. За весь день он не слышал ни одного выстрела, хотя эти охотники не раз, не два должны были поднимать птицу: куропатка здесь непуганая, и можно охотиться без собаки.