По следу

Буфетное пиво действительно оказалось первоклассным, а водка вообще всегда и везде одинакова. Клебановский не выдержал характера. Чувствовал он — не стоит много пить, чувствовал, как накатывает пьяная тоска, а воздержаться от лишней стопки не сумел. И оправдания-то не было — он был уверен в себе, не трусил. Или думал, что не трусит…

Поезд опаздывал, и бандит уже начал клевать носом скатерть буфетного столика. Когда семьдесят восьмой прибыл, сил у Клебановского хватило ровно настолько, чтобы, вручив билет проводнице, повалиться на гостеприимный вагонный тюфяк, застеленный чистым бельем, и блаженно заснуть.

Вагоны до поздней ночи гудели голосами возбужденных пассажиров, были хождения, споры, выкрики, целые речи. И из всего многолюдного населения поезда, пожалуй, один Клебановский не слышал ни слова из того, что относилось теснейшим образом к нему и к диверсии.

Едва поезд отошел от станции, новые друзья Алонова собрались в купе, где молодой человек спал под надзором медицинской сестры.

Сестра с неохотой собралась было опять будить своего пациента, но майор ее успокоил:

— Пусть себе спит. Да и вы идите отдыхать. Мы уж тут за ним сами присмотрим.

Медицинская сестра объяснила, что в дорожных условиях она не пыталась снять присохшую к ране грязную рубашку и обмыть лицо раненого: в неподходящей для перевязки обстановке легко внести инфекцию.

— Ничего, — возразил заводской мастер. — Боевая грязь — она что орден… Спи, победитель!

Никому из троих, бывших в купе около Алонова, спать не хотелось. Наверстывая потерянное время, пассажирский поезд мчался со скоростью экспресса. Прожекторы паровоза резали черную ночь. В окне не виднелось огней. Широкие пространства степи были безлюдны, вагоны вздрагивали, раскачивались, колеса торопились, торопились, торопились…

Майор сказал:

— Я не говорил с этим, с Сударевым, но присматриваюсь. Он молчит, спокоен. Алонов предупредил, что бандит хочет покончить с собой. Может быть, хотел. Он, конечно, хотел что-то подобное выкинуть. Но повторений не будет. Алонов успел его растрепать. Сломанный человек… Сейчас он сидит, размышляет. Предложит сделку…

Над одной из кубышек саранчи трое людей повторили опыт Алонова. На бумаге лежали обломки оболочки и кожистая сумка, разрезанная вдоль. Живая слизистая масса вспучилась. Не тронутые ножом зародыши скоро будут обращены в небытие…

За час до прихода поезда в степной городок проводница вагона, приютившего Клебановского, разбудила отдыхавшую напарницу. Взволнованная своими мыслями, разговорами пассажиров и наблюдениями, она поделилась с подругой:

— Ты и не заметила — на той станции, где нас из-за диверсантов задерживали, к нам сел какой-то. На девятнадцатое место я его положила. Вещей с ним мешок, как у охотника; одет, как охотник, а ружья нет. Пьяный! Сам до того противный — сказать нельзя! А вдруг он тоже какой-то бандит? Я к нему все подхожу, смотрю…

Многие пассажиры, не замечая скромной проводницы, принимают ее за какую-то естественную деталь поездки, исполняющую свою служебную функцию. Однако, наблюдая за чистотой, заботясь о постелях, кипятке и прочем вагонном быте, проводница видит, слышит, делает выводы. Она получила семилетнее или десятилетнее образование; разговоры и мысли пассажиров для нее понятны. Привычка общения с большим числом людей развивает наблюдательность. И приходится порой удивляться, какие меткие определения даются иному пассажиру уже на третий не день, а час пути. Пьяные пассажиры возбуждают естественную антипатию и брезгливой женщины, и человека, ответственного за порядок в вагоне.

— А ну-ка, покажи мне его, — предложила напарница, наспех закрутив косу.

Обе они очень не жаловали пьяниц. Может быть, именно поэтому физиономия с разинутым ртом и растрепанными усами возбудила подозрения и у второй проводницы. Диверсия, саранча, необычайное покушение — вызывали острую реакцию.

Спрятавшись в служебное помещение, проводницы, будто кто мог их подслушать, шушукались:

— И главное, ему скоро вылезать. Скоро его будить. А вдруг по правде бандит?

— Ой, бандит ли? Матушки, да как же быть? А вдруг не бандит? Стыд-то какой будет!

Нашлась старшая возрастом и опытом:

— Пора уборку делать. А ты добеги до начальника, скажи ему. Что-то он присоветует?

Начальник поезда недолго думая спросил:

— У тебя сколько там пассажиров сходит? Только один? Этот самый, значит. Вот что, слушай: там стоянка пятнадцать минут. Так что ты его буди по остановке. Поняла? А теперь лети в свой вагон.

— А вдруг не тот? — замялась проводница. — Стыдно будет!

— А что, у тебя, что ли, никогда на улице документа не спрашивали? Чего особенного? Значит, ищут кого-то. Никакой обиды нет.

…Спящего глубоким сном Алонова бережно вынесли на носилках и уже увезли в вызванной телеграммой санитарной машине, когда Клебановский, которого с трудом растолкала проводница, вышел на перрон вокзала степного городка.

В стороне стоял начальник поезда, а перед вагоном прогуливался милиционер. Он пошел вслед за пассажиром в сапогах и с охотничьим мешком за спиной. В конце перрона, у открытых решетчатых дверей, ведущих в город, стоял другой милиционер.

Первый милиционер догнал Клебановского, козырнул:

— Гражданин! Ваш документ.

От неожиданности Клебановский вздрогнул. Он с трудом вытащил свой паспорт. Тоненькая книжка промокла во время купания в озере, где ее хозяин спасался от воображаемой погони.

Осторожно, чтобы не повредить размокшую бумагу, милиционер пытался расцепить слипшиеся листки. Исправный службист выговаривал неаккуратному человеку:

— Эх, гражданин! И какое же у вас обращение с документом! Как же можно допускать? Надо сказать — уничтожили вы свой документ, менять ведь придется…

Проводница изнывала в нескольких шагах, удерживаясь от желания заглянуть через плечо милиционера и попросить его поторопиться. Наконец тот отделил первый листок.

— И где вы только были? Тонули, что ли? — Милиционер не мог удержаться от последнего упрека.

Заглянув на первую страницу, милиционер, как это обычно делают, спросил:

— Как фамилия?

— Клебановский…

— Так. Клебановский. Все правильно.

Милиционер спрятал паспорт в свой карман и опять козырнул:

— Прошу пройти в отделение!

Второй милиционер придвинулся вплотную.

— Почему, в чем дело? — возмутился Клебановский, скрывая страх. — Меня знают, я в этом городе имею постоянное жительство, работаю.

— Идемте в отделение, гражданин, — сказал второй милиционер. — Вам там объяснят.

Отделение милиции было рядом, в помещении вокзала. Осмелевшая проводница и начальник поезда проникли вслед за приведшими Клебановского милиционерами. Они слышали, как дежурный лейтенант железнодорожной милиции приказал:

— Обыскать!.. — И тут же по телефону доложил кому-то с нескрываемым удовлетворением: — Клебановский взят! Куда его доставить?

Ударил второй звонок. Всплескивая руками от волнения и восторга, проводница помчалась к своему вагону, издалека делясь с напарницей:

— Арестовали! Арестовали! Кажется, тот! Страх-то какой! В одном вагоне с ним были!

Так закончились путешествия Клебановского. Еще с ночи бандита ждали в маленьком домике на окраине степного городка по адресу: Веселая улица, дом номер семь, ждали и на перроне вокзала. В другие места должны были быть разосланы его фотокарточки, которые уже готовились для размножения: организовывался розыск. Алонов опередил Клебановского. Избранный диверсантом план в лучшем для него случае мог привести его лишь в собственный дом.

Тревога, объявленная по линии железной дороги, была снята…

Главный хирург городской больницы, осматривая Алонова, лежащего на операционном столе, привычно внятно говорил через марлевую повязку:

— Спит. Всё в норме… Спит спокойно. Потеря крови и переутомление. Сколько он там гонялся за мерзавцами?.. Суток трое или четверо. Спрашивается: как он питался? Никак. Как спал? Не спал. А волнения? Отмобилизовал все ресурсы. Смотрите, как высох… А фигура у него хороша! Молодец! Отдохнет!.. Готовьте, но, чур, не будить!