Завтрак палача

Угроза была нешуточная.

Я этого никак не могу усвоить. У нас ведь такое невозможно. Не потому что нет завидущих глаз, просто если ты чем-то всерьез владеешь, никто и никак указывать тебе ни на что не имеет права. Даже если он президент, или премьер, или генерал какой-нибудь со своей армией. Плати налоги, и больше ровным счетом ничего!

Это все потому, что отнять доллар у нищего можно безболезненно для себя, а миллиард у богача – очень и очень опасно и, главное, неразумно. Ведь доллар нищего ни с каким другим долларом не связан, а миллиард богача так плотно связан с миллиардами других богачей, что эта акция может очень дорого стоить всем – даже тем нищим, у которых пока не отняли их единственный доллар.

Но это тоже система. Или она есть, или ее нет. У нас есть. А у них нет. Потому что, как я уже сказал, у них власть делает деньги, а у нас наоборот. Вроде бы так…

Я не стал говорить все это Ивану, потому что я для него был как та Мадлен, как проститутка, которая не должна иметь ничего, кроме ушей. От Мадлен ведь тот французский военный моряк тоже ничего больше не требовал, а когда она попыталась проявить инициативу, получила в ухо. Хорошо хоть, не оглохла на всю жизнь.

Европа и мир тогда сотрясались первой волной кризиса. У нас это умники называли рецессией. Повсюду было заморожено строительство, падали акции, дешевела недвижимость, нефть, то тут, то там возникали маленькие и большие войны, хватали каких-то диктаторов, судили, убивали, росла цена на золото, на камни. С металлами опять же начались проблемы. Так что Ивану Голышу торчать теперь в Париже и забавляться с хитрюгой подружкой и с ее пройдошными адвокатами было уже совсем ни к чему. Тут Надя, как всегда, оказалась права.

Словом, Иван вернулся домой окончательно. И стал, с легкой руки Нади и того ее приятеля, который долго лобызал главную политическую ручку страны, заметным конкурентом решительного и смелого обладателя той ручки. Многих это испугало, а многих, наоборот, обнадежило.

Но вот ведь странность для меня: у Ивана сразу поправились все дела в бизнесе. Надежда его всюду выступала, расклеивались его портреты, распускались, порой очень забавные, сплетни, вспыхивали разные скандальчики, по большей части, правда, мелкие, а дела ведь все равно шли в гору. Он продал бывшему партнеру часть их общего большого бизнеса, из-за которого они последние несколько лет здорово ссорились, зато прикупил что-то важное и крепкое.

Он мне, конечно, все рассказывал урывками. Больше замалчивал. Но я тут повидал стольких молчунов и таких уникальных личностей, что Иван Голыш мог бы вообще молчать – мне и этого хватило бы, чтобы многое понять и оценить.

Я вот помню, как тот мой, позже пристреленный, шеф однажды договорился со своим приятелем и партнером, что они разыграют у всех на виду комедию – якобы они теперь враги, делят бизнес, угрожают друг другу и тому подобное. А все для того, чтобы выиграть время и успокоить настоящих врагов. Те, конечно, заглотили наживку и кинулись к дружку моего шефа составить с ним заговор против нас.

Пока суд да дело, шеф и его дружок захватили весь рынок проституток-иностранок и наркоты на четверти территории Сан-Паулу, а двух конкурентов, участников липового заговора, грохнули прямо в их собственном баре. Потом, правда, моего шефа самого грохнули полицейские, да еще не без помощи его дружка, но тогда они точно всех обскакали.

Так что я все понимаю. Каждый должен знать, что от него требуется, и делать все по договору.

Думаю, Надя была надежным передаточным звеном. Она спускала на их семейном лифте вниз, к братцу, все, что требовалось, а от него на том же лифте поднималось обратно то, чего хотели там, наверху. Но лифт был глубоко спрятан в здании, и никто не видел, как он ходит вверх-вниз, вверх-вниз. Догадывались, конечно, как и я, когда он мне кое-что рассказывал, но этого недостаточно. Нужны доказательства. А их нет и никогда не будет.

Но тут стряслось такое, что разрушило все.

Однажды Надю нашли мертвой в ее новом загородном доме (тот, старенький, она давно продала). А за полмесяца до ее смерти застрелился на охоте ее приятель, который всю эту жизнь им с Иваном и устраивал. Взял вот так и пустил себе пулю в рот из карабина.

Иван дал кому-то большие, очень большие деньги, и ему достали результаты вскрытия. Оказалось, ствол карабина был так далеко ото рта несчастного, что даже не оставил там пороховых частиц. То есть стреляли в него метров с полутора, а то и с двух. Стреляли очень точно, очень метко, очень профессионально. Он был человеком небольшого роста, и с такими длинными руками, что держать карабин в полутора метрах впереди себя, да еще выстрелить, никак не мог. Да и зачем так мучиться!

Ивану принесли распечатку мобильных звонков, и оказалось, что именно в это время, то есть когда егеря услышали единственный выстрел (один из них зафиксировал это на своих часах – для истории, так сказать), кто-то «неизвестный» позвонил самоубийце, то есть попросту отвлек его. Тот, разговаривая, приоткрыл рот, и в этот момент ему туда и влетела пуля из его собственного карабина.

«Значит, – рассуждал я, – он оставил карабин без присмотра, а сам отошел в сторону, чтобы ответить на звонок. Тут кто-то взял карабин и пальнул из него в рот несчастному».

Выходит, там был еще кто-то, кого не видели егеря. И этот «кто-то» так же незаметно, как появился, исчез. И тот, кто звонил, тоже не объявился. Оказывается, телефон числился за каким-то бездомным. Да и сам бездомный пропал. Помер, наверное. До звонка или после, тут уж не разберешься. Скорее, до звонка – что-то мне подсказывает…

А еще через две недели Надя неожиданно утонула в своем бассейне. Просто захлебнулась. Она очень переживала смерть старого приятеля, перестала выходить из дома, то есть из коттеджа, истерично кричала по телефону Ивану, что он ей надоел, как и вся их игрушечная партия, и весь его чертов бизнес.

Иван приехал в ее дом, когда труп, еще влажный, лежал около бассейна и над ним стояли два печальных врача, два охранника (один рыжий, другой блондин) и какая-то ее новая подруга-спортсменка, которая почему-то оказалась в тот же час в том же бассейне.

Подруга со слезами на глазах уверяла, что обнаружила утонувшую Надю, только когда наконец остановилась после долгого, утомительного заплыва от одного конца бассейна до другого и обратно. Километров пять проплыла в общей сложности эта акула! Без остановки.

Она божилась, что тут больше, кроме них двоих, никого не было. Это же утверждали и охранники. Подруга-пловчиха для того в конечном счете и была нужна, чтобы позже общественность не усомнилась в естественности смерти Нади. А может, и еще для чего-нибудь? Как-то все же Надя утонула…

Но вот местный старичок, который постоянно ходил мимо дома Нади к пруду ловить рыбу, утверждал, что ясно видел, как из ворот выехала машина, а в ней сидел один из охранников Нади, рыжий, с перебитым носом. Именно тот, что стоял потом над ее телом. Куда он уезжал, зачем вернулся и почему не сказал об этом Ивану, когда тот тряс их всех за грудки? А это ведь точно был он, потому что рыжий мужик с перебитым носом там был один и дед его знал в лицо.

Дед, правда, через три дня тоже утонул – пошел пьяным на рыбалку (а он все время был пьяным) и свалился в пруд. Там было очень мелко, но ему, видимо, хватило.

Я помню, у нас точно так же захлебнулся капитан одного грязного, вонючего кораблика, который возил живой товар по Амазонке в глубь страны и однажды потребовал от моего шефа увеличить ему гонорар, иначе якобы он всех сдаст с потрохами. Пьяный был, вот и угрожал. На следующий день упал за борт своего суденышка и захлебнулся. Его вообще пираньи объели, дурака этакого. Так что таких случаев, я имею в виду, конечно, несчастных случаев, сколько угодно. Особенно в бизнесе или в политике.

После смерти Нади и ее дружка у Ивана начались настоящие проблемы. Те, что случались раньше, теперь казались мелкими неприятностями.

Иван к тому времени успел перевести огромную часть своих средств на далекие европейские и не всегда европейские счета, заложить там свою недвижимость, акции и еще что-то дорогое и важное, и тут очень вовремя его нашел адвокат той парижской знакомой, герцогини или принцессы.