Первое поражение Сталина

Наконец, вернулся к наиглавнейшему – как же решать национальный вопрос в России. И начал с наиболее хорошо знакомого ему. «На Кавказе, – объяснил Сталин, – имеется целый ряд народностей с примитивной культурой, с особым языком, но без родной литературы». К таковым относились мингрелы, абхазы, аджарцы, сваны, лезгины, кобулетцы, ингуши, осетины, ингилойцы, закавказские татары (азербайджанцы)… «Как бытье такими народностями?.. К каким нациям их отнести? Возможно ли их «организовать» в национальные союзы?» – задал он риторические вопросы, и сам же ответил на них:

«Национальный вопрос на Кавказе может быть разрешён лишь в духе вовлечения запоздалых наций и национальностей в общее русло высшей культуры. Только такое решение может быть прогрессивным и приемлемым для социал-демократии. Областная автономия Кавказа потому и приемлема, что она втягивает запоздалые нации в общее культурное развитие, она помогает им вылупляться из скорлупы мелконациональной замкнутости, она толкает их вперёд и облегчает им доступ к благам высшей культуры».

Завершил же Сталин работу конкретным предложением. Правда, заимствованным у Мартова. Точнее, из сказанного тем ещё в 1903 году на II съезде РСДРП и включённого в программу партии. Наиболее разумной формой решения национального вопроса должно стать «областное самоуправление для тех окраин, которые по своим бытовым условиям и составу населения отличаются от собственно русских областей». Но далеко не для всех.

«Единственно верное решение, – указал Сталин, – областная автономия. Автономия таких определившихся единиц, как Польша, Литва, Украина, Кавказ и т. д.

Преимущество областной автономии состоит, прежде всего, в том, что при ней приходится иметь дело не с фикцией без территории, а с определённым населением, живущим на определённой территории. Затем, она не межует людей по нациям, она не укрепляет национальные перегородки. Наоборот, она ломает эти перегородки и объединяет население».

Так, вводя альтернативу культурной автономии областной. Сталин и сделал её «необходимым пунктом в решении национального вопроса». Но понимая, что предлагаемые им области не являются моноэтническими, оговорил и такую проблему. «Можно опасаться поэтому, что меньшинства будут угнетаемы национальными большинствами. Но опасения имеют основания лишь в том случае, если страна останется при старых порядках».

…Когда Сталин писал «Марксизм и национальный вопрос», он не мог даже помыслить, что всего через четыре года его статья потеряет чисто теоретический, отвлечённый характер.

Часть I

Ящик Пандоры

Глава I. Новая власть – старые проблемы

С отречением Николая, а вслед за тем и Михаила, появилось, казалось бы, долгожданное, столь чаямое либералами ответственное, пусть и назвавшее себя временным, правительство. Ответственное, перед продолжавшей существовать никем не распущенной Думой, сессию которой при желании можно было возобновить в любой день. Той самой Думы, «по почину» которой якобы Временное правительство и возникло. На самом деле всё оказалось далеко не так просто.

Только что вступивший в должность министра иностранных дел П.Н. Милюков на первой же официальной встрече с французским послом Морисом Палеологом откровенно объяснил: «Мы сосредоточили в своих руках все виды исполнительной власти, в том числе и верховную. Мы, следовательно, не ответственны перед Думой».1 Уточнять – а перед кем всё же ответственно Временное правительство? – почему-то не стал.

Позиция всех новых министров (в том числе, и премьера) основывалась на тексте отречения, подписанного Михаилом. А в том прямо указывалось, что Временное правительство облечено ВСЕЮ властью. Следовательно, не только исполнительной, но и законодательной. Правда, всего лишь на время до созыва Учредительного собрания. И вот такая деталь вскоре и породила несколько позже названное тем же Милюковым «перерывом в праве».

Сознательный отказ от ответственности перед Думой породил и иное. Неизбежное в самом близком времени усиление значения Совета рабочих и солдатских депутатов просто как единственного в стране органа выборного. Уже в силу только того призванного подменить собой и формально существующую, но бездействующую Думу, и пока не существующее Учредительное собрание, с выборами в которое не очень торопились.

Словом, странная, необъяснимая позиция Временного правительства сама по себе вела к неизбежному в таких обстоятельствах двоевластию.

Между тем, все, абсолютно все – и народ страны, и союзники – ждали от Временного правительства, ибо ждать больше было не от кого, ответа на самый важный, воистину судьбоносный вопрос. Сможет ли новая Россия не просто продолжать воевать, всего лишь удерживая фронт, но и по договорённости, достигнутой в октябре минувшего года, перейти в наступление. Совместно с французскими, английскими и итальянскими силами нанести Германии и Австро-Венгрии последний, решающий и сокрушительный удар.

Только потому Временному правительству и пришлось первой же декларацией, от 6 марта, заверить Париж, Лондон и Рим в верности данным прежде обязательствам. Заявить, что «будет верно соблюдать все союзы и сделает всё, от него зависящее, чтобы обеспечить армии всё необходимое для ведения войны до победного конца».2 Оговорку же – «всё, от него зависящее» – допустили далеко не случайно. Из-за неуверенности в боеспособности «полученных в наследство» вооружённых сил.

Худшие опасения подтвердились слишком скоро.

«Запасов в стране, – констатировала записка Ставки, направленная всего три недели спустя в МИД, – для полного продовольствия армии недостаточно… Вследствие недостатка угля, металла, расстройства транспорта и переживаемых событий производство снарядов (крупных калибров), патронов, ружей и орудий значительно понизится… Укомплектование людьми в ближайшие месяцы подавать на фронт в потребном числе нельзя, ибо во всех запасных частях происходят брожения… Укомплектование лошадьми будет задержано, так как по условиям внутреннего транспорта и необходимости не ослаблять полевые /сельскохозяйственные – Ю.Ж./ работы, все реквизиции лошадей задержаны. Железнодорожный транспорт находится в значительном расстройстве, и, даже при условии отыскания запасов, мы не можем подавать одновременно на фронт запасы для ежедневного довольствия и для образования запасов, без наличия которых хотя бы на двухнедельную потребность нельзя начинать каких-либо операций».

«Армия, – продолжала записка, – переживает болезнь. Наладить отношения между офицерами и солдатами удастся, вероятно, лишь через два-три месяца. Пока же замечается упадок духа среди офицерского состава, брожение в войсках, значительное дезертирство. Боеспособность армии понижена, и рассчитывать на то, что в данное время пойдёт вперёд, очень трудно».

Далее же следовал неутешительный вывод:

«1. Приводить ныне в исполнение намеченные весной активные операции недопустимо. 2. Не рассчитывая на Балтийский флот, надо организовать оборону Финляндии и подступов к Петрограду, что потребует усиления Северного фронта. 3. На всех фронтах, до восстановления порядка в тылу и образования необходимых запасов, необходимо перейти к обороне. 4. Необходимо принять самые энергичные меры для уменьшения едоков на фронте. Для этого необходимо убрать с фронтов всех инородцев и военнопленных и решительно сократить число людей и лошадей во всех тыловых учреждениях. 5. Надо, чтобы правительство всё это совершенно определённо и ясно сообщило нашим союзникам, указав на то, что мы теперь не можем выполнить обязательства, принятые на конференциях в Шантильи и Петрограде»3 /о совместном и одновременном наступлении не позже апреля 1917 года – Ю.Ж./.

Итак, оборона вместо наступления… Но не только. Ставке, пока особо не подчёркивая, пришлось отметить и иное. Солдаты стали выражать своё отношение к войне самым простым и наглядным способом – дезертирством. Нараставшим, ширившимся с каждым днём бегством с фронта. Спустя всего год Н.Д. Набоков так объяснял происходившее: «Трёхлетняя война осталась чуждой русскому народу, он ведёт её нехотя, из-под палки, не понимая ни значения её, ни целей, он ею утомлён, и в том восторженном сочувствии, с которым была встречена революция, сказалась надежда, что она приведёт к скорому окончанию войны».4