Подземные робинзоны

— Сейчас, сейчас, — заторопился доктор, отыскивая палку. Он снова коснулся камней: — Да будет вода!

Но вода не показалась.

— На этот раз чуда не получилось, — разочарованно протянул Миша. — Может, вы не тем концом, а?

— Здесь нет чуда, — заговорил Николай Павлович. — Это так называемый перемежающийся источник. Такие встречаются иногда. Если я не ошибся, через минуту-другую вода опять появится.

Действительно, и без «волшебной» докторской палки снова забил фонтанчик, а потом вода забурлила, заполнив все углубление.

— Спешите, вода опять убежит.

Все вволю напились и наполнили фляги. Только после этого Светлана, глядя на Николая Павловича, сказала:

— Назовем зал Колонным, вон сколько здесь колонн.

— Вполне подходящее название, если никто не возражает, я так и запишу.

Но никто не слушал, о чем говорили начальник отряда и Светлана, и потому возражений не было. Николай Павлович вписал название зала в записную книжку и пометил на карте.

— Сделаем здесь привал, — объявил он. — Иван Антонович, можете выполнить свое обещание: угостить нас великолепным ужином.

Доктор снял шляпу и почесал затылок.

— Не состоится ужин. Хворосту не осталось.

— Экая досада. А я размечтался о шашлыке. Ну что ж, обойдемся без шашлыка. Хорошо и то, что нашли воду.

— Николай Павлович! — вдруг послышался возглас Миши. — Здесь лежит чурбан. Большо-ой!

Голос его звенел от радости. Санин и доктор поспешили к Мише. У стены среди обломков известняка лежал обрубок дерева около метра длиной.

— Великолепная находка! — Иван Антонович нагнулся к чурбану. — Ого! Тяжелый. Миша, помоги-ка мне.

Вдвоем они выкатили обрубок дерева на середину зала. Вокруг них собрались все туристы.

— Знаете, друзья, что это такое? — вопрошал оживившийся Иван Антонович.

— Обыкновенный чурбан, — ответил Володя.

— Ошибаешься! Это суп, это шашлык, это даже, может быть, каша и чай. Дайте мне топор. Где топор?

Мухину подали топор, и он, поплевав на руки как заправский дровосек, принялся за дело. Дерево попалось крепкое. Иван Антонович порядком вспотел, прежде чем нарубил кучу щепы. Его сменил Миша, а потом Володя. Тут же между двумя камнями развели маленький костер и поставили на огонь котелок с водой. Светлана помогала доктору готовить обед. Передав ей наблюдение за котелком, Иван Антонович нащепал тонких длинных лучинок и зачистил их. Потом он нарезал маленькими кусочками мясо и нанизал на заготовленные палочки. Все это Мухин делал не торопясь и аккуратно, как всегда. Палочки с мясом доктор положил на пышущие жаром угли. По залу разнесся дразнящий запах.

— Чем так вкусно пахнет? — поинтересовался учитель.

— Не догадываешься? А еще на Кавказе был, — и доктор, неожиданно изменив тон, заговорил с грузинским акцентом: — Паедем, дарагой, на Кавказ. Шашлик кушить будишь, кишмиш кушить будишь.

Сергей Денисович и Светлана рассмеялись, до того это забавно получилось у доктора.

— Не подозревал в тебе такого таланта, Иван. Ты актер. И великолепный.

— Когда-то играл. В самодеятельном коллективе, — скромно пояснил Мухин. — И, говорили, неплохо… Света, как там у тебя?

— Суп готов, — девочка помешала ложкой в котелке, зачерпнула немного дымящейся жидкости.

— Сергей Денисович, попробуйте. Не пересолила?

— Чудесный суп. Иван, ты кудесник, и у тебя отличная помощница. Не знаю, что бы мы делали без вас.

— То же самое, — ответил польщенный доктор. — Дело не во мне и Свете, а в продуктах, которые, увы! кончаются. А вот что будем делать без продуктов…

Из темноты появился начальник отряда, остановился на грани освещенного круга. Багровые отблески костра упали на его лицо. Николай Павлович был взволнован, и все это сразу заметили.

— Что еще случилось? — тревожно спросил Одинцов.

— Ничего не случилось. Я нашел вот это, — Санин показал небольшой сверток. — У выхода из зала, вон там.

Учитель взял сверток, наклонился к костру.

— Можно посмотреть?

— Конечно, только, пожалуйста, осторожно.

Доктор бросил палочки с шашлыком и, суетливо поправляя сползшие на кончик носа очки, спрашивал:

— Что там, в свертке? Ну же, Сережа, показывай.

Сергей Денисович протянул находку Санину.

— Лучше уж ты сам, Николай. Не умею я обращаться с такими штуками.

Краевед, с беспокойством следивший за учителем, охотно принял сверток.

— Сейчас посмотрим.

Подошли Миша и Володя.

— Ужинать скоро будем? — спросил Миша. — Есть хочется… Николай Павлович, что вы делаете?

— Тс-с! — остановила его сестра. — Не мешай.

Пять пар глаз напряженно смотрели на Санина. А он, не торопясь, отыскал узелок, долго копался, развязывая его, и наконец снял бумажную обертку. В руках у Николая Павловича оказались три свернутые в трубку тетради.

— Тетради, — сильно волнуясь, сказал Санин. — Я почему-то сразу подумал, что в свертке бумаги.

Он осторожно расправил одну из тетрадей и еще ближе придвинулся к костру. Перевернул несколько страниц, исписанных сверху донизу химическим карандашом. Местами на страницах расползлись бесформенные пятна, как будто сюда попала вода. Часть листов слиплась, их нельзя было разъединить, не рискуя порвать.

— Читай, — попросил Одинцов. Волнение краеведа передалось и ему.

— Читайте! Читайте!

— Очень плохо видно, — словно извиняясь, сказал Николай Павлович. — Мало света. Друзья, это дневники. Вот числа: мая двадцать первого, мая двадцать третьего. И так далее…

— Сделаем так, Николай, — предложил учитель. — Сейчас поужинаем, а потом ты нам почитаешь.

При упоминании об ужине Светлана бросилась к котелку с супом, а доктор — к палочкам с шашлыком, от которых шел горьковатый дым.

Николай Павлович бережно завернул тетради в бумагу. Путешественники достали кружки, заменявшие им тарелки, и Мухин разлил горячую, на диво ароматную жидкость.

Все ели торопливо, до того велико было у каждого желание поскорее послушать записи в дневниках. Миша и Володя первыми управились с супом и шашлыком и вызвались нащепать лучины, чтобы светить Санину, когда он будет читать дневники.

Все уселись вокруг Николая Павловича. Он торжественно достал первую тетрадь и чуть глуховатым голосом начал читать.

Глава 22

«ЗАВТРА УТРОМ…»

«Мая 21 дня. В пути мы уже третий день. Полагаю, прошли верст пятьдесят. Устал я изрядно, а вот Алеше хоть бы что. Он бодр и весел, как всегда. Путь наш был труден, почти все время шли лесом. Нет здесь ни дорог, ни тропок. Я поздравил себя с тем, что не ошибся в выборе спутника. Но Алеше ничего не сказал.

Собственно, Алешу я не выбирал, вначале-то один собирался отправиться, а потом уж так случилось, что он пошел со мною. Алеша часто бывал у нас в доме, помогал по хозяйству, выполнял мелкие поручения. В школе он учился прилежно, и я советовал родителям отдать паренька в гимназию, обещая похлопотать и все устроить. Но батюшка Алеши рассудил иначе.

— Будет с него науки, — сказал он мне, — выучен читать и писать, чего еще? Опять же считать умеет. Пусть в лавку садится, помогает отцу.

И Алеша «сел в лавку». Отец его — мелкий хлеботорговец — сам был неграмотен, держал приказчика, который и вел все дела. А потом узналось, что приказчик сей был на руку не чист и батюшка Алешин выгнал его. Вот Алеша и стал вроде приказчика.

Зайду иной раз к нему в лавку, спрошу:

— Как живешь, Алеша?

— Спасибо за внимание, Василий Федорович, — ответит парень учтиво, а сам вздохнет. — Хорошо.

Вот это его «хорошо» меня как ножом по сердцу. Поговорим — и вроде легче каждому станет. А бывало, заглянет в лавку батюшка Алеши, нахмурится.

— Нечего лясы точить, займись делом, Алешка, — скажет. — Вон из Раздольного муку привезли.

— Сейчас, тятенька, — и парень, кивнув мне на прощанье, убежит во двор.

Когда началась война, батюшку Алеши забрали в солдаты. Приехал дядя по матери и все дела в свои руки взял. Алеша с дядей не ужился, между ними часто бывали ссоры. Как-то вечером зашел Алеша ко мне, а я письмо Евгения Павловича Самарского только что получил.

— Как живешь, Алеша, — спросил я по привычке. Знал, худо он живет: матушка больна, дядя покоя не дает, да еще и выгнать из лавки грозится.

— Разве это жизнь, — ответил Алеша, — маята одна. Уйду в город. Там, сказывают, сейчас на заводы людей берут.

— Так ведь надо работу знать. И город от нашего села далеко.

— Это ничего, доеду с хлебным обозом. Ремеслу, какому ни на есть, выучусь.

Помолчали. И ему горько, и мне тяжело.

— Письмо получили, Василий Федорович? — спросил Алеша и показал на конверт, который я вертел в руках. — Не с фронта ли?

— С фронта мне писать некому, — ответил ему. — А письмо получил я от старого своего друга из Екатеринбурга.

И рассказал ему, что просил меня Самарский об услуге. Прошлым летом Евгений Павлович отыскал в каком-то архиве карту и при ней письмо. Неизвестный путешественник описывал открытую им пещеру и чудеса, которые он там повидал. Вот Самарский и просил узнать, есть ли такая пещера в наших краях, а если есть, то побывать в ней и все ему подробно описать.

— Что же вы? Пойдете? — спросил Алеша.

— Надо бы, да одному такое путешествие не под силу. И годы мои уж не те, чтобы по горам лазать.

— Зачем же одному, — воскликнул Алеша. — Меня возьмите. Найдем эту пещеру, если она есть.

«В самом деле, почему бы не взять?» — подумал я.

Вот так через неделю мы и отправились в путь.

Мая 23 дня. Карта, нарисованная неизвестным путешественником, удивительно точно привела нас к Барсучьему ручью, а затем и к тому месту, что было обозначено на карте под названием Голубой поляны. Последний переход меня так вымотал, что уж и не рад я стал затеянному делу. Слава богу, дальше идти не понадобилось. В письме все было точно описано. По приметам нашли пещеру.

Алеша отмерил тридцать два шага от Барсучьего ручья на северо-запад, и за кустами открылась нам узкая щель. Это, надо полагать, и есть вход в пещеру.

Ночь мы решили провести на Голубой поляне, а утром с божьей помощью начать свое дело.

Пока я все это записывал, Алеша успел разложить костер, приготовить ужин и нарубить смолья. В пещере мы пробудем дня четыре, а может, и неделю. У нас припасены свечи, да еще фонарь и к нему две бутыли керосину. Алеша сказал, что неплохо захватить с собой вязанку смолья, и я с ним согласился.

Уж звезды высыпали на небе, когда мы все хлопоты закончили. А завтра утром…»