Анаконда

— Да, интересно, — заметил капитан Петруничев, осторожно беря бутылку за дно и горлышко, чтоб не прибавить к имеющимся и свои «пальчики». — У нас аккурат минувшей ночью, предшествовавшей убийству двух женщин, зафиксировано еще одно происшествие, кражонка. Кража спиртного из магазина № 36 ОРСа Фирюбинского химкомбината. Главное, простое такое преступление, — сам себе удивился капитан, — преступник кирпичом выбил стекло витрины, проник в магазин и похитил несколько бутылок водки. И что интересно, такой вот марки, «Довгань», ранее у нас в городе не продававшейся и только накануне поступившей с областной базы в 36-й ОРС.

— Ты бы, капитан, связался со своими. Может, еще какая интересная информация всплывет?

Капитан закурил «Приму», жадно затянулся, сглатывая голодную слюну, связался по рации с уголовным розыском гормилиции.

— Михеев? Что новенького?

— Только что задержан в состоянии сильного опьянения на станции Рубежное гражданин, у которого изъяты пять бутылок водки «Довгань». Точно такой же, какая была похищена в магазине № 36.

— В краже признался?

— Он, может, и признался бы. Да лыка не вяжет, товарищ капитан. Придется ждать, когда протрезвеет.

— Да не можем мы ждать, дорогой ты мой Михеев. У нас два «жмурика» на него готовы «повеситься», так что придумайте там, как его в чувство привести. Я выезжаю.

— Думаешь, он связан с кражей и обоими убийствами? — загорелся Деркач.

— Думать — это ваше следовательское дело. Наше дело — задержать и снять первичный допрос.

— Тогда так. Обеспечь усиленную охрану этого «пьяненького».

— По интонации твоей сужу, что ты не уверен в том, что он сам надрался?

— Не знаю. Пока ничего не знаю. Пусть на всякий случай его хорошо охраняют. И его, и его одежду. На ней могут быть следы совершенных преступлений. Важно, чтобы он не имел возможности следы эти уничтожить.

К тому времени, когда Деркач заканчивал осмотр квартиры Селивановой П.П., позвонил капитан Петруничев.

Выяснил он фамилию задержанного: Авдеев. С недавних пор гражданин этот проживал на частной квартире по адресу... улица Коммунаров, дом 25, кв.4.

— С Селивановой он был знаком? Признает? Отрицает?

— Был знаком. Но и только. Близость отрицает.

— Я иду в соседний дом, в квартиру Авдеева. Приезжай туда.

Осмотр квартиры Авдеева принес новые неожиданности...

Ирина Юрьевна Бугрова, доктор педнаук, директор крупного НИИ, да еще жена вице-премьера страны, имела полезные знакомства в самых широких кругах московского бомонда. Но, надо отдать ей должное, бомонд этот не любила, в творческие дома на вечера не ходила, от участия в разных халявных презентациях уклонялась и радость жизни находила не в общении со знаменитостями и не в приобщении к тайнам искусства, а в процедурах простых и даже прозаических.

Ирина Юрьевна по вторникам, четвергам и субботам ходила и баню. Напарницей обычно выступала ее давняя подружка, ни к бомонду, ни к науке отношения не имевшая, одноклассница Вера Расторгуева, уже много лет работавшая директором ДЮСШ. И в баню миллиардерша Бугрова ходила не в какую-то там особо престижную, а в самую обычную сауну при ДЮСШ. Правда, к тому часу, когда «персоналка» — из «патриотических» побуждений это была отечественная «Волга», припарковывалась возле здания ДЮСШ в тихом районе Москвы, в сауне никого постороннего не оставалось.

Вагонка, которой обшита сауна, тщательно вымыта, на раскаленных камнях шипело несколько капель эвкалиптового масла и можжевеловой эссенции, на столике в раздевалке стоял готовый для разогрева самовар, а на столе — пять-шесть видов чая, сушки, печенье.

Спиртного Бугрова не терпела, курением не баловалась, обожала тонкие букеты запахов и здоровый аромат нагретого дерева.

Вера была для нее незаменимой подругой, потому что обладала редким для женщины талантом: могла молчать часами, словно она здесь, а вроде как ее и нет. Так что Бугрова, с одной < троны, не ощущала привычного дискомфорта, который возникал у нее всегда, когда она оставалась одна в замкнутом помещении. И в то же время словно бы была одна и могла отдаваться размышлениям.

К приятным размышлениям относилось все, что было связано с запахами. Она широко раздувала ноздри и с наслаждением втягивала горячий дух парилки, горьковатый аромат можжевельника, терпкий запах эвкалипта, отклик дышащего в жару дерева. Вера всегда тщательно мылась перед парной и неприятного бабьего духа не привносила.

Приятно было думать о росте ее «золотого запаса» в банках Швейцарии, о том, как увеличилось число драгоценных камней, надежно спрятанных в ее цифровом сейфе в Берне. Деньги не так радовали Бугрову. Но сам факт, что в результате льготных, не обложенных налогом, с таможенными скидками поставок леса, алюминия, угля, нефти из России в ближнее и дальнее зарубежье ее счета в банках Германии и Швейцарии приобрели размах, равный бюджету средней европейской страны, тоже ведь, мягко говоря, не раздражал.

Сегодня ее раздражало только одно.

На этих счетах могло бы к этому моменту быть на пять миллионов долларов больше, чем было. Когда ты одна из богатейших женщин мира и на твоих именных счетах больше миллиарда, что такое пять миллионов? Но, во-первых, лишних денег не бывает. Ей ведь тоже деньги не даром достаются, ей сильно головку надо напрягать, чтобы заработать такие деньги. За каждый миллион попотеть приходится. А во-вторых... Обидно было. Ее — и вдруг кинули, как кидает паршивый наперсточник на Тушинском рынке провинциального лоха.

И кто? Никогда бы не подумала. Сын академика Олегова, милый мальчик, которого они с мужем знали с детства и, можно сказать, держали на руках. Он, кажется, однажды даже описал ее мужа, когда тридцать лет назад счастливый папаша дал подержать своего первенца институтскому товарищу. Тогда, тридцать лет назад, кто бы мог предположить, что один из них станет вице-премьером, второй — крупнейшим советским ученым, академиком, Героем Советского Союза, а она, скромная тогда аспирантка института культуры, — одной из богатейших и влиятельнейших женщин Европы.

И уж точно тогда никто бы не предрек, что крохотный мальчонка с красной попкой и сморщенным пентюхом, извергавшим вонючую жидкость на единственный пиджак молодого кандидата наук, через тридцать лет станет авантюристом международного масштаба.

«Ах, ха... — думала Бугрова, снимая пустой мыльницей выступивший на теле обильный пот, — кто бы осуждал мальчика за авантюризм...»

Но мальчик кинул ее, ее — Хозяйку!

Мерзавец толстощекий.

Папенька был крупнейшим в стране специалистом в области неорганических благородных газов, водородной энергетики и энерготехнологического использования ядерных реакторов...

А сын?..

С другой стороны, сын тоже оказался человеком небесталанным. Блестяще окончил институт стали и сплавов, свободно владел английским и немецким. И внешне был такой приятненький, розовощекий пузан с добрыми близорукими глазами, выражение которых с трудом угадывалось за очками с сильными диоптриями.

Отец умер. Мать, пенсионерка, только и умела, что ныть от безденежья. Вот мальчик и взял судьбу в свои руки. Создал кооператив при одном из заводов бывшей оборонки, где хорошо знали отца, стали в спеццехе выплавлять из деталей разукомплектованной электронной начинки золото, серебро и платину. В поисках рынка сбыта вышел на структуры Бугровой, занимавшейся тем же, но в куда большем масштабе. На него грамотно «наехали». Чтобы не дискредитировал хорошо налаженный бизнес.

И тогда он пришел за советом к ней, давней знакомой отца.

Сейчас ей уже казалось, что он пришел к ней не за помощью и советом, даже не за «крышей»; что уже тогда, полтора года назад Валька Олегов точно знал, чего он хочет. И знал, к кому пришел. Рисковал. Но выиграл...

Ирина Юрьевна тяжело оперлась о колено молчавшей Веры, поднялась, вышла в предбанничек. Села на деревянную скамейку. Завернувшись в махровый синий халат, налила из заварного чайника бордовой заварки, пахнущей целым букетом травок, отпила, выловив в хрустальной розетке крепенькую, целенькую клубничку из сгустка домашнего Вериного варенья, втянула ее красными, распаренными губами.