Амелия

После этого разговора понадобилось совсем немного, чтобы наши отношения вполне прояснились; не дававшие мне покоя сомнения были наконец разрешены, и я, не в силах противостоять сладостному чувству, предалась ему всем существом. Победа, одержанная над вдовой, к которой я за короткий срок успела воспылать самой непримиримой ненавистью, наполняла меня невыразимой гордостью. Мне представлялось, что всем этим счастьем я обязана Гебберсу. Я не сомневалась, что он питает ко мне самое бескорыстное влечение, и полагала его во всех отношениях достойным ответной привязанности. И я разделила его чувства, назвав его своим возлюбленным. Гебберс признался мне, что более всего страшился, как бы мой отец не усмотрел неладного в нашем сближении, хотя я убеждена, что будь намерения моего поклонника благородными, ему нечего было бы опасаться.

И вот, дабы усыпить возможные подозрения, я согласилась, что ему следует для вида ухаживать за вдовой, ставшей с тех пор постоянной мишенью наших насмешек; он прикидывался, будто без утайки рассказывает мне обо всем, что происходило между ними на свидании, да и эта вероломная женщина ничуть не хуже разыгрывала свою роль в бессовестном спектакле. Все это время она изображала свою любовь ко мне и притворялась самым верным моим другом. Но такова уж женская дружба!

При этом замечании Бут, как ни был он растроган кое-какими перипетиями истории, едва удержался от смеха, но, по счастью, его собеседница не заметила этого и без помех продолжала свой рассказ.

– Я подошла теперь к той части моего повествования, в которой не обойтись без некоторых подробностей, хотя они и могут показаться докучными: ведь беседы влюбленных, я думаю, все на один лад и любая произнесенная ими фраза уже повторялась бессчетное количество раз.

Впрочем, на одно обстоятельство, крепко мне тогда запомнившееся, я все же обращу ваше внимание. В разговоре со мной, и пылая восторгом, и сокрушаясь отсрочке блаженства, он почти не упоминал слово «женитьба» и ни разу не попросил назначить день свадьбы. Предостерегать женщин против такого рода поклонников – дело, разумеется, бесполезное, хотя я и наслышана о добродетели, способной противостоять любому искушению, однако большинство из женщин, боюсь, оказывается целиком во власти того, кому они признались в своем чувстве. Верная стезя, как обычно ее именуют, на самом деле представляет собой рискованную тропу, и о женщине, давшей согласие на брак, едва ли можно сказать, что она в безопасности, пока ее не обвенчали.

А теперь, сударь, я приближаюсь к моменту моей гибели. В нашей семье сыграли свадьбу: моя музыкальная сестра вышла замуж за молодого человека, такого же меломана, как и она. Подобное событие, как вы понимаете, наряду с прочими торжествами непременно следует отметить еще и балом. Ах, мистер Бут! Должна ли скромность удержать меня от рассказа о том, что в тот день произошло? Впрочем, зачем я говорю о скромности, мне ли притязать на нее? В ход были пущены и самые вольные речи, и всевозможные ухищрения – словно целью празднества было воспламенить рассудок каждой из присутствовавших женщин. Такое же воздействие, признаюсь вам откровенно, оно оказало и на меня. Музыка, танцы, вино и в высшей степени нескромные разговоры, в которых по простоте души участвовал и мой бедный дорогой отец, возбудили во мне мысли, заслуживающие только того, чтобы вечно в них раскаиваться; и (к чему лукавить?) я завидовала сестре: в тот день мне самой хотелось быть невестой.

Негодяй Гебберс весь вечер танцевал со мной и не упускал ни единой возможности, чтобы добиться своего. Одним словом, этот вечер оказался для меня роковым. Отец, чего с ним никогда не случалось, совершенно вдруг опьянел, да и большинство мужчин немногим ему уступали; и даже я выпила больше обычного; вино привело меня в сильное возбуждение, хотя и не до потери рассудка. Впервые я очутилась в постели одна, без сестры, и… об остальном, я думаю, вы можете догадаться сами… негодяй ухитрился пробраться в мою комнату, и я была погублена.

Два месяца длилась эта постыдная связь, но даже тогда я покупала мои преступные, вкушаемые украдкой наслаждения слишком дорогой ценой, преследуемая неотступным страхом; и как я расплачивалась за это впоследствии, как расплачиваюсь теперь, мистер Бут? О, пусть моя судьба послужит предостережением каждой женщине, побудит ее хранить свою невинность, противиться любому искушению, потому что она неминуемо раскается в своей безрассудной сделке. Пусть мое падение научит ее держаться с мужчинами настороже, бежать при малейшей угрозе бесчестья и не полагаться необдуманно ни на мужское слово, ни на собственные силы, когда столь многое поставлено на карту; пусть она помнит, что ходит по краю пропасти и что стоит ей только поскользнуться, более того, сделать хоть один неверный шаг, и эта бездна поглотит ее.

Простите меня, мистер Бут; эти увещевания, возможно, сейчас неуместны: ведь ни одна женщина меня не слышит, но вас не должно удивлять мое волнение.

Бут признался в ответ, что куда больше удивлен ее способностью сохранять самообладание во время рассказа.

– О, сэр, – отвечала мисс Мэтьюз, – в конце концов я примирилась со своей участью и могу теперь с радостью умереть, ибо умру отомщенной. Ведь я не из тех ничтожных созданий, которые способны лишь сидеть и оплакивать свои несчастья. Если я когда-нибудь и проливала слезы, то лишь слезы негодования. Однако я продолжу.

Мне суждено теперь было добиваться, чтобы Гебберс женился на мне, и я не преминула настаивать на этом самым решительным образом. Поначалу он всячески тянул время: объявлял, что вот-вот переговорит с моим отцом, а потом винился в собственной нерешительности. Дальше он прибегнул к новой уловке, в надежде добиться более продолжительной отсрочки. Он отговорился тем, что его будто бы должны через несколько недель назначить командиром эскадрона, а уж тогда, по его словам, он сумеет с большей уверенностью просить моей руки.

Гебберсу удалось убедить меня в необходимости примириться с отсрочкой, и я отнеслась к этому достаточно спокойно: ведь я нисколько еще не сомневалась в том, что он человек чести; но какими словами передать мое состояние, когда однажды, войдя в мою комнату с выражением крайнего уныния на лице и бросив на стол распечатанное письмо, он сказал: «В этом письме, сударыня, содержится новость, которую я не в силах сообщить вам устно, и новость эта едва ли опечалит вас больше, чем она печалит меня».

В письме старший офицер эскадрона уведомлял его о полученном приказе выступить через два дня. Именно этого, как я теперь понимаю, он и дожидался, а вовсе не повышения по службе, под предлогом которого откладывалась наша свадьба.

Невыразимое потрясение, которое я испытала при чтении этого письма, было, конечно, вызвано прежде всего мыслью об отъезде негодяя, мной обожаемого. И все же я сумела обрести достаточную твердость духа, чтобы вспомнить о главном, и, не желая слушать никаких доводов, потребовала немедленно заключить брак, какие бы последствия это за собой не повлекло.

Мое предложение, судя по всему, повергло Гебберса в замешательство; никаких уверток у него в запасе больше уже не оставалось, а я была слишком нетерпелива, чтобы дожидаться ответа, и с жаром воскликнула: «Конечно же, вам нельзя более ни минуты колебаться – дело не терпит отлагательства!» «Колебаться, сударыня! – отозвался он. – Но то, что вы требуете, невозможно. Уместно ли мне сейчас заговаривать о подобном с вашим отцом?» И тут у меня мгновенно открылись глаза… мной овладела ярость, близкая к умопомрачению. «Я не желаю больше слышать ни слова о том, что это невозможно, неуместно, несвоевременно. Не смейте ссылаться на моего отца: моя честь, моя репутация – все поставлено на карту. Я не хочу слышать никаких оправданий и никаких отговорок… женитесь на мне сейчас же, не то я перед все светом объявлю вас самым отъявленным негодяем». «О чем вы объявите, сударыня? – переспросил он с усмешкой. – Чью честь вы этим опозорите?» Я попыталась было ответить, но язык меня не слушался, рассудок мой помутился, и я потеряла сознание. Что происходило со мной потом, пока я не очнулась в объятьях моего несчастного перепуганного отца, – я решительно не помню.