Страница 8 из 14
Мне было в те дни одиннадцать лет, и я переживал все волнения моей первой войны.
Отца назначили Главнокомандующим русской армии, и Тифлис – мирная столица Кавказа – сразу же принял грозный облик стратегического центра.
Мобилизованные солдаты, которые должны были перейти пешком горный хребет, отделявший Европейскую Россию от Южного Кавказа (в то время еще не было прямого железнодорожного сообщения между Тифлисом и Москвой), ежедневно получали пищу в большом парке нашего дворца, а в его нижнем этаже был открыт госпиталь.
Каждое утро мы сопровождали отца во время его обхода войск, с замиранием сердца слушая его простые, солдатские слова, обращенные к войскам, по вопросу о причинах войны и о необходимости быстрых действий.
Потом настал великий день и для меня, когда мой шефский 73-й пехотный Крымский полк проходил через Тифлис на фронт и должен был мне представиться на смотру.
В шесть часов утра я уже стоял пред зеркалом и с восторгом любовался моей блестящей формой, начищенными сапогами и внушительной саблей. Вокруг себя я чувствовал зависть и недоброжелательство моих братьев, завидовавших моему торжеству. Они проклинали свою судьбу, что движение их шефских полков задерживалось на севере. Они боялись, что каждая победа нашей армии на Балканах будет ставиться в заслугу «полка Сандро».
– Кажется, твои солдаты здорово устали! – сказал мой брат Михаил, глядя через окно на четыре тысячи людей, вытянувшихся фронтом пред дворцом вдоль всего Головинского проспекта.
Я не обратил внимания на это его колкое замечание. Мне мои люди показались замечательными. Я решил, что мне следовало произнести перед моим полком речь, и я старался вспомнить подходящие выражения, которые вычитал в истории Отечественной войны.
– Мои дорогие герои!.. Нет, это звучит как перевод с французского.
– Мои славные солдаты!.. Или еще лучше – мои славные братья!
– В чем дело? – спросил отец, входя в комнату и заметив мои позы.
– Он старается воодушевить свой полк, – ответил Михаил. Нужна была сильная рука моего отца, чтобы остановить справедливое негодование шефа 73-го Крымского пехотного полка.
– Не ссорьтесь, дети! Не дразните Сандро! Никто не ожидает от него речей.
Я был разочарован.
– Но, папа, разве я не должен обратиться к солдатам с речью?
– Пожелай им просто Божией помощи. Теперь пойдем и помни, что, как бы ты ни был утомлен, ты должен выглядеть веселым и довольным.
К полудню я понял предупреждение отца. Понадобилось четыре часа, чтобы осмотреть все шестнадцать рот полка, который весь состоял из бородатых великанов, забавлявшихся видом своего молодого, полного собственного достоинства шефа. Шестнадцать раз я повторил «Здорово, первая рота», «Здорово, вторая рота» и т. д. и слышал в ответ оглушительный рев из двухсот пятидесяти грудей, которые кричали «Здравия желаем». Я с трудом поспевал за огромными шагами моего отца, который был на голову выше всех солдат, специально подобранных в шефский полк за свой высокий рост. Никогда в жизни я еще не чувствовал себя таким утомленным и счастливым.
– Ты бы отдохнул, – предложила мне мать, когда мы вернулись во дворец.
Но разве я мог думать об отдыхе, когда четыре тысячи моих солдат шли походным порядком прямо на фронт?!
Я тотчас же подошел к рельефной карте Кавказа и начал внимательно изучать путь, по которому пойдет 73-й Крымский пехотный полк.
– Я никогда не слыхал, чтобы так звенели шпорами, – воскликнул брат Михаил и с презрением вышел из комнаты. Хоть он и был на три года старше меня, я тем не менее перерос его в эту зиму на полтора дюйма, и это его очень беспокоило.
Неделю спустя отец уехал на фронт. Мы завидовали отцу и не разделяли горя плакавшей матери. Мы очень гордились им, когда он сидел в широкой коляске, запряженной четверкой лошадей, с шестью казаками, скакавшими сзади, и тремя спереди. Один из них держал в руках значок наместника Кавказского, с большим православным крестом на фоне белых, оранжевых и черных цветов и надписью: «С нами Бог!» Древко было также украшено массивным золотым крестом. Бесчисленное количество экипажей с генералами и чинами штаба следовало за коляской отца под охраной сотни конвоя. Величавые звуки национального гимна и громовые приветствия толпы усиливали торжественность минуты.
Мы, конечно, не могли и думать о наших правильных ежедневных занятиях. Мы интересовались только войной. Нам хотелось говорить только о войне. Строя планы на будущее, мы надеялись, что если война продлится еще два года, то мы сможем принять участие в боевых действиях.
Каждое утро приносило захватывающие новости. Кавказская армия взяла турецкую крепость. Дунайская армия, под командой нашего дяди великого князя Николая Николаевича-старшего, переправилась через Дунай и двигалась по направлению к Плевне, где должны были произойти самые кровопролитные бои. Император Александр II посетил главную квартиру, раздавая боевые награды многочисленным генералам и офицерам, имена которых мы хорошо знали.
Первая партия турецких пленных прибыла в Тифлис.
Имена многих сподвижников моего отца, в особенности имя генерала Лорис-Меликова6 повторялось беспрестанно. Было приятно сознавать, что все эти генералы, бывшие нашими близкими друзьями, вдруг стали отечественными героями. С радостью расстались мы с нашим военным воспитателем, который вскоре после объявления войны должен был выехать на фронт, вследствие чего наступило значительное смягчение режима нашего воспитания. Как это ни стыдно признаваться, но я втайне надеялся, что шальная турецкая пуля освободит нас навсегда от этого жестокого человека. Однако совесть моя может быть спокойной: он возвратился с фронта целым и невредимым, украшенный боевыми отличиями, но его место при нас уже было занято воспитателем с менее суровым характером.
Была установлена связь при помощи особых курьеров между дворцом наместника и ставкой командующего фронтом в Александрополе, что позволяло нам быть всегда в курсе всех военных новостей. Ежедневно, по прибытии сводки, мы бросались к карте, чтобы передвинуть разноцветные флажки, обозначавшие положение на фронте. Сводка не щадила красок, чтобы описать подвиги нашей армии и дать подробные цифры убитых и пленных турок. Турецкие потери звучали в наших ушах сладкой музыкой. Много лет спустя, командуя русским воздушным флотом во время мировой войны, я постиг не совсем обычный механизм издания официальных военных сводок и уже не мог вновь пережить энтузиазма одиннадцатилетнего мальчика, следившего с блестящими глазами за передвижениями русской армии в Турции, не думая о тех гекатомбах человеческих жизней, которые она составляла на своем пути продвижения. В 1914 году я понял, что «тяжелые потери», которые понес «быстро отступающий противник», неизменно сопровождались еще более тяжелыми потерями нашей «славной победоносной армии». Мне кажется, что никто не в состоянии изменить оптимизма официальных реляций, а также психологии военных, способных смотреть хладнокровно на горы трупов в отбитых у противника окопах. С другой стороны, следует признать, что этика войны значительно изменилась за последние сорок лет. Тот налет рыцарства, который был еще заметен в действиях противников в войне 1877–1878 гг., уступил место зверскому взаимоистреблению людей. Достаточно вспомнить Верден с его 400 тыс. убитых! Читая описания кошмарных условий, в которых протекала жизнь военнопленных во время мировой войны, я всегда вспоминал о той симпатии и уважении, с которыми мы, русские, обращались в 1877 году с турецкими пленными. Александр II счел долгом принять в личной аудиенции Османа-пашу, командира турецкой армии под Плевной, возвратил пленному паше его саблю и его обласкал. Тридцать семь лет спустя генералу Корнилову8, взятому в плен австрийцами, был оказан прием, достойный преступника.
Относительная свобода, которой пользовались я и мои братья за время пребывания наместника на фронте, дала нам, наконец, возможность ознакомиться с различными классами тифлисского населения и их социальным бытом.