Труды. Джордано Бруно

Осел. Прежде всего я хочу, чтобы ты знала, что я желаю стать членом и быть признанным доктором какого-либо колледжа или академии, чтобы моя правоспособность была заверена документально, чтобы не ждали высказывания моих взглядов, не взвешивали моих слов и не относились к моим учениям с меньшим доверием, чем к…

Обезьяна. О, Юпитер! Возможно ли, чтобы когда-либо от сотворения мира был отмечен подобный этому факт, подобный удобный случай?

Осел. Перестань же удивляться. Пусть мне ответят сейчас же или ты или эти люди, которые сбегаются, ошеломленные, слушать меня. О вы, носящие тогу, докторские береты и перстни, ученые и архиученые, герои и полубоги науки! Хотите ли вы, угодно ли вам с открытым сердцем принять в ваш союз, в ваше общество и товарищество, под знамя вашего единения этого осла, которого вы видите и слышите? Почему одни из вас, смеясь, удивляются, другие, удивляясь, кусают себе губы? Почему никто не отвечает?

Обезьяна. Видишь ли, они не говорят от изумления и все, повернувшись ко мне, подают мне знаки, ожидая от меня ответа; как президент, я объявляю тебе решение и от себя и от имени всех: ты должен ждать извещения.

Осел. Что это за академия, над входом в которую написано: “Не переходите за черту”?

Обезьяна. Это школа пифагорейцев.

Осел. Можно ли мне туда войти?

Обезьяна. Для академиков это возможно, но не без трудностей и не без многих условий.

Осел. Каковы же эти условия?

Обезьяна. Их довольно много.

Осел. Я спрашиваю: каковы они, а не сколько.

Обезьяна. Лучше я отвечу тебе, сообщая о главных. Во-первых, у всякого, добивающегося принятия, прежде чем он будет допущен, должно быть измерено наугольником расположение частей его тела, лица и ума для серьезных выводов об известных нам зависимостях тела от души и души от тела.

Осел. “От Юпитера начинается дело, о музы“65, если он хочет жениться.

Обезьяна. Во-вторых, когда он принят, то ему дается срок (не меньше двух лет), в течение которого он должен молчать. Ему не позволяется не только спорить и исследовать проблемы, но даже ставить вопросы. В это время он называется акустиком.

В-третьих, по истечении этого периода ему дозволяется говорить, спрашивать, писать о выслушанном и излагать собственные мнения. В течение этого времени он называется математиком, или халдеем.

В-четвертых, ознакомившись с подобными вещами и украшенный этими знаниями, он обращается к рассмотрению дел мира и начал природы, и здесь-то он прекращает свое продвижение, нося название физика.

Осел. А дальше он не продвигается?

Обезьяна. Больше чем физиком быть нельзя, потому что невозможно иметь понятие о вещах сверхъестественных, за исключением их отблеска в вещах естественных. Ибо лишь некоторым, очищенным и высшим умам удается рассматривать их как таковые.

Осел. А у вас нет метафизики?

Обезьяна. Нет. То, что у других напыщенно называется метафизикой, есть только часть логики. Но оставим то, что не относится к нашему разговору. Таковы, следовательно, условия и правила нашей академии.

Осел. Эти вот самые.

Обезьяна. Да, синьор.

Осел. О почтенная школа, уважаемый университет, прекрасная секта, заслуженная коллегия, просвещеннейшая гимназия, неотразимое зрелище и главнейшая из главных академия! К вам, благословеннейшие странноприемники, является бродячий осел, как жаждущий олень к прозрачнейшим и свежайшим водам, смиренный и умоляющий осел, страстно стремящийся записаться в вашу компанию.

Обезьяна. Как? В нашу компанию?

Осел. Да, да, синьор! В вашу компанию.

Обезьяна. Выйди через эту дверь, синьор, потому что ослы сюда не допускаются.

Осел. Но скажи мне, брат, через какую дверь вошел ты?

Обезьяна. Небо способно наделить ослов речью, но даже оно не может сделать так, чтобы они вступали в школу пифагорейцев.

Осел. Не будь столь гордой, о Обезьяна, и вспомни, что твой Пифагор учил не презирать ничего находящегося в лоне природы. Хотя в настоящее время я и пребываю в образе осла, но я мог быть великим человеком и, может быть, скоро вновь приму его образ, а ты, хотя теперь и человек, может быть, был и, может быть, скоро станешь великим ослом по воле распределителя форм и мест, распоряжающегося странствованием душ.

Обезьяна. Скажи, брат, ты понял статьи и условия академии?

Осел. Очень хорошо понял.

Обезьяна. И ты подумал о своем существе и о том, вследствие каких твоих недостатков тебе запрещается вступление к нам?

Осел. По-моему - достаточно подумал.

Обезьяна. Ну, так скажи мне об этом.

Осел. Главное соображение, заставляющее меня усомниться, состоит в следующем: верно, конечно, что я не имею той внешности, того нежного тела, той тонкой, чистой и красивой кожи, которые, по мнению физиономистов, чрезвычайно способствуют восприятию науки, ибо грубость тела и кожи препятствуют гибкости ума. Но мне кажется, что глава школы может разрешить сделать исключение из этого правила. Не следует оставлять вне школы того, у кого этот недостаток уравновешивается суммой многих других качеств, как, например, чистотой нравов, живостью ума, силой разумения и другими сопровождающими и родственными этим данными.

Оставляю в стороне мысль, что не должно быть признано правилом без исключения, что душа следует за телосложением. Ведь может статься, что какой-либо весьма действенный духовный принцип преодолеет опасность, которую несет за собою тучность или другая болезнь. По этому поводу приведу вам в пример Сократа, которого физиономист Зопир считал за человека распущенного, глупого, тупоумного, изнеженного, непостоянного и влюбчивого в мальчишек; все это признавал и сам философ, но не в такой мере, чтобы эти склонности осуществлялись. Он был сдерживаем постоянным изучением философии, которая дала ему в руки крепкий руль против напора волны плохих природных предрасположений, потому что нет ничего, что не преодолевалось бы трудом.

Затем, что касается других основных частей физиогномики, которая занимается не вопросами о темпераменте, а гармонической пропорцией членов, то я указываю вам, что во мне, если судить здраво, нельзя найти никакого недостатка.

Вы знаете, что свинья не должна быть хорошей лошадью, а осел -хорошим человеком; но осел должен быть хорошим ослом, свинья -хорошей свиньей, а человек - хорошим человеком. Так что если применить это рассуждение к другим проблемам, то ясно, что лошадь не кажется свинье красивой, а свинья не кажется лошади красавицей; человеку не кажется красивым осел. Человек не влюбляется в осла, и, наоборот: ослу не кажется красивым человек, и осел не влюбляется в человека. Так что в согласии с этим правилом, когда вещи будут обследованы и разумно взвешены, каждый согласится сделать уступки другим в соответствии с их склонностями и признать, что понятия о красоте различны сообразно различным соотношениям и что нет ничего абсолютно и истинно прекрасного, кроме самой красоты или того, что прекрасно по существу, а не по причастности к красоте. Не говорю уже о том, что у самого человеческого рода рассмотрение того, что называется красотой тела, должно принимать во внимание 25 обстоятельств и толкований и быть с ними согласовано. Иначе говоря, ложно правило физиогномики о нежном и мягком теле: ведь дети, обладающие нежным телом, не более годны к науке, чем взрослые, и женщины не более искусны, чем мужчины, исключая случай, когда большей способностью мы назвали бы ту, которая очень далека от деятельности.

Обезьяна. Пока что ты обнаружил довольно приличные знания. Поэтому продолжай, синьор осел, и стойко защищай свои утверждения, если тебе это угодно; но

Ты хочешь уловить в тенета гребни волн,

И семена в полях, и ветра завыванья,

На сердце женщины построить упованья,

если ты надеешься, что господа академики той или иной школы разрешат тебе вступить в академию. Однако, если ты учен, будь доволен тем, что ты останешься со своей ученостью одиноким.

Осел. О, безумцы, вы думаете, что я высказываю вам свои доводы, чтоб вы признали меня полноправным; думаете, что я сделал это для другой цели, а не затем, чтобы обвинить вас и сделать вас ответственными перед Юпитером? Юпитер, наделив меня ученостью, сделал меня доктором. Я все ожидал, конечно, что по разумному решению таких мудрых людей, как вы, будет отвергнуто мнение, будто бы “неудобно, чтобы ослы входили в академию вместе с нами, людьми”. Это мог сказать ученый какой угодно другой школы, но не должно было всерьез высказываться вами, пифагорейцами. Ведь запрещением мне вступить в вашу школу вы разрушаете принципы, основы и суть вашей философии.