Тачанка с юга

Борода выпил два стаканчика, сославшись на «печеночную болезнь», и снова стал плести байки. На меня же никто не обращал внимания. После ухабистой дороги и плотного обеда мне хотелось спать, и, не дождавшись прихода «сусидей», которых пригласил хозяин, чтобы познакомить с интересным гостем, я поблагодарил хозяйку, перекрестился на образа, как научил Борода, и пошел «до коней». Свернувшись калачиком на заднем сиденье тачанки, я мгновенно уснул.

Уже смеркалось, когда Борода разбудил меня. Рядом с ним стоял хозяин и несколько «сусидей». Все они опробовали явно не по одному стаканчику самогона и в один голос уговаривали нас переночевать.

— А то не дай бог, если в такой поздней дороге повстречает вас лихой человек, — говорили они. Борода заинтересовался:

— А что, такие водятся?

— Да бывают: и от Махно, и от Маруси, — сказал хозяин.

— Маруся и Махно теперь в Крыму, а тут бывают только повстанцы, — авторитетно разъяснил один из «сусидей».

— Откуда вы знаете? — удивился Борода, как показалось мне, вполне искренне.

— Как же нам не знать? — загадочно усмехнулся дядько. — Езжайте! Пусть поможет вам божья матерь! А коли вас кто недобро встретит, скажите, что дядько Мыкола Курилех купил рябого бычка.

Это напутствие очень обрадовало Кирилла Митрофановича. Он долго тряс руку Курилеху, а тот с восторгом в пьяных глазах несколько раз повторил:

— Ну, и сильны же вы, добродию [7]. Был бы из вас добрый атаман!

— А скажите, дядько Мыкола, как далеко можно рассказывать о вашей покупке? — поинтересовался Бардин. Курилех неопределенно пожал плечами:

— А кто его знает, где сейчас наши хлопцы. Может, за сто верст, а может, и далее. — Он посмотрел на свою руку и еще раз повторил: — Ну и сила у вас, добродию!

Когда мы выехали из деревни, Кирилл Митрофанович оглянулся и сказал:

— Ох, и бандюга этот Курилех: такой допрос учинил, что не всякому следователю под силу. И про Ростов, и про Врангеля, и зачем еду. Я ему насчет сбора трав, а он говорит, мол, учился в первом классе церковно-приходской школы лет тридцать назад и с тех пор сказки не слушаю. Пришлось намекнуть, что еду на связь, да на такую, что самому сатане рассказать нельзя, и, как видишь, расстались друзьями. Этот «бычок» — бандитский пропуск! Считай, Саня, что нам крепко повезло.

Еще пять дней кружили мы по деревням и хуторам, останавливались на ночлег в лесу или в поле, подальше от дороги. Во время ночлегов Борода намечал различные планы операции «Тачанка», назначал сигналы, по которым я должен был действовать. Планы эти несколько раз менялись и уточнялись. Некоторые варианты мы прорепетировали на безлюдных дорогах. После одной из таких репетиций Борода решил:

— Все это, кроме сигналов, ни к чему. Поступать придется по обстоятельствам, как сложится обстановка. Может, придется вернуться, так и не захватив Полковника. — И сразу добавил: — Ты только себя на такое не настраивай! Возьмем! Возьмем, как миленького!

По утрам на привалах Борода доставал зеркальце, бритву и мыльницу с помазком, тщательно скреб щеки и подбородок и чертыхался: жалел свою знаменитую бороду:

«Эх, когда еще такую отращу!»

От села к селу у нас накапливались сведения о возможном местонахождении Аркадьева. Мы узнали, что Полковник живет у одного из своих помощников, на хуторе. Где точно, «кумы» не знали, но где-то близко.

В одном селе нам сказали, что вчера здесь были хлопцы Полковника. Приехали на тачанках, убили красноармейца, гостившего у матери, и поехали дальше. По рассказам «кумов». Полковник сейчас собирает своих людей. «Наверно, — говорили они, — думает крепко ударить по комиссарам». На вопрос Бороды: «Где собирается банда?» — дядьки чесали в затылках и, пожимая плечами, отвечали, что про это им неизвестно. Их не оповещали и не собирали. Наверно, где-то возле Покровки.

Куда бы мы ни приезжали, о чем бы ни говорили с хуторянами, Кирилл, как бы между прочим, спрашивал про Полковника, не проявляя внешне никакого интереса к ответам. Мы ездили от «кума» к «куму», и везде Борода рассказывал про Кубань и Крым, изредка поминал Миколу Курилеха как своего лучшего друга, и это вызывало к Бороде большое уважение.

Везде его принимали как посланца какого-то знаменитого «батьки». Иногда «кумы» не скрывали своих предположений, а спрашивали напрямик: мол, пусть скажет добродию, кем он послан, Петлюрой или Махно? Борода не говорил ни да ни нет, а переводил разговор на урожаи мяты, шалфея и других трав. «Кумы», улыбаясь, качали головами: «Ну, як вы такой скрытный, то що з вас визьмеш!»

— Кирилл Митрофанович, — взмолился я после посещения очередного «кума», — неужели мы будем встречаться только с кулачьем и бандитами? Мне уж на них смотреть тошно, а вы… а вы с ними чуть не целуетесь. Разве нет в селах наших, советских людей?

— Эх, Саня, Саня, — вздохнул Борода. — Хороших людей в селе тысячи, а бандитов единицы. А теперь подумай, кто мы? И мы бандиты. — Неожиданно он рассмеялся и повторил: — Бандиты, да еще какие! Сынок фабриканта и офицер, врангелевский курьер. Вот и решай, к кому заезжать в гости? Кто может дать нужные нам сведения? Кулак-мироед или незаможник-бедняк, у которого бандиты забрали последнюю курицу?

Борода безусловно был прав. Мы очень часто встречали недоброжелательные, даже враждебные взгляды селян, когда расспрашивали, как проехать к тому или иному «куму». При упоминании о Полковнике они, не стесняясь, называли его палачом и бандитом, а вдогонку нам летели нелестные отзывы, вроде: «Наверно, такая же мерзость, как тот Полковник» — и пожелания «сгореть трижды, пока мы его найдем!»

Порой мы встречали мужиков в бинтах и повязках. На расспросы они угрюмо отвечали: «Ударил конь» или: «Порезался серпом».

— Это армия Полковника, — пояснял Борода. Иногда мы ехали мимо возделанных полей, их было немного. Жиденькие полоски зеленеющих посевов пшеницы и ржи мы видели только в непосредственной близости от сел. Поля зарастали сурепкой, желтым ковром покрывавшей землю до самого горизонта. Однажды, проезжая мимо такого поля, я воскликнул: «Как красиво!» Борода насупился:

— Что с тебя взять? Что ты знаешь о хлебе? Что его дают по карточкам да что раньше его было сколько угодно. Эх! Саня, Саня, эта красота — слезы наши. И хочет мужик землю обрабатывать, и боится. На этой земле уже три года война идет.

Как бы в подтверждение его слов, у самой дороги лежали два разбитых, поржавевших зарядных ящика, а поодаль валялся на боку орудийный лафет без колес. Тут же, из небольшого холмика, торчал крест.

Кресты близ дороги встречались нередко. Возле них Борода останавливал лошадей, сходил на землю и, сняв фуражку, рассматривал надписи.

— Ищу дружков-балтийцев. Бились они в этих местах с немцами и гетманцами. Эх, какие братишки сложили тут свои головы! — печально повторял он каждый раз.

Кружа из села в село, проезжая в день не менее пятидесяти верст и достаточно «намозолив глаза» по району, на исходе шестого дня мы попали, как сказал Борода, «в нужный квадрат» где находился Аркадьев. На карте губернии «нужный квадрат» представлял собой скорее треугольник, охватывающий своими сторонами десятки сел, хуторов и два уездных города, где Бардин, даже без бороды, показаться не мог.

От центра этого условного треугольника до нашего дома было не более восьмидесяти верст. Но как одолеть их, если удастся взять Полковника? Сдать его где-нибудь по дороге Борода не хотел: к тому времени уездные Чека были упразднены, а отряды уездной милиции недостаточно сильны, чтобы оказать сопротивление бандитам, если они попытаются отбить Полковника. При обсуждении деталей операции Бардин даже слышать не хотел о чьей-то помощи.

— Пойми ты, — говорил он, — «Тачанка» — это из секретов секрет. О ней знает пять-шесть человек. Нет, палка-махалка, такие дела чем они секретнее, тем вероятнее успех. Основная задача, Саня, — взять, а удержать — удержим! Главное, самим верить в успех, не дрейфить, все заранее продумать.

[7] Добродию — соответствует русскому обращению «милый человек».