Страница 50 из 73
198
ему Антуан в виде внушения. Мы увидали, что лошади не могли более двигаться, и во всяком случае положение, в котором находился наш кучер, было вызвано более его упрямством, нежели неловкостью. При каждом новом вопросе, с которым мы к нему обращались, получали короткий ответ — не знаю. Русский употребляет это слово, когда не умеет дать ответа, и ничто в мире не заставит его сказать, что з н а е т,— даже палочные удары. В тот вечер мы убедились в этом. Наконец мой муж вышел из себя и дал ему отеческое наказание; он так его колотил, что разбил вдребезги свой чубук. Это была прекрасная расправа, и я еще ободряла мужа, чтобы он, наконец, показал ему свою власть. Я сама показала пример, приколотив его изо всех сил железным наконечником зонтика, с которым очень удобно ходить по горам. Я думаю, что это изобретение Крыма. Пушкин, хотя и либерал, первый подавал пример: он сек до смерти всех ямщиков, не говорю уже о других. Казак, наконец, устал от бесплодных расспрашиваний злополучного кучера и начал бить его по плечам длинным кнутом, который из предосторожности всегда носил за поясом; наказание это не достигло никаких результатов. Необходимо было на что-нибудь решиться, если мы не хотели провести ночь под открытым небом. Г. де Гелль предложил казаку отпрячь одну лошадь и отправиться на разведку окрестностей в надежде открыть какое-нибудь указание, по которому бы можно было продолжать дорогу. Я была того же мнения, но настаивала на том, что раз уже наказание началось, следует его продолжать до тех пор, пока преступник не станет лучше и не смягчится. Минуту спустя наказание кнутом возобновилось с такою же грубостью и жестокостью, как и вначале. Г. де Гелль очень устал; наказание показалось ему тем более ужасным, что оно не кончалось. Он вышел из терпения и дал заметить казаку, что им овладело смущение. Я же оставалась совершенно спокойной, но это спокойствие смешивалось с припадками бешенства, которые требовали продолжения зрелища. При виде наказания я испытывала неизъяснимое смятение: я чувствовала в сердце какую-то тоску, а между тем я ее не имела. Ласки, расточаемые моим казаком, проникли в мою кровь. Я следила за правильным движением кнута, ударяя в такт своенравною ногою, как высказался Альфред де Мюссе в стихах, мне посвященных. Невольно
199
вспомнила я эти стихи, вызывавшие решительный ответ. Я отбросила в сторону все воспоминания, т<ак> к<ак> мне было не до того в эту минуту: ведь я решилась посвятить этот день на основательное изучение вопроса, и мне хотелось покончить этот день так, как я его начала.
Все описано здесь мною без пропуска и ложного стыда, потому что, в конце концов, ведь только любовь к познаниям и моя страсть к путешествию заставляет меня странствовать вдоль и поперек России, в погоне за неожиданностями и чудесами. Удары кнута сыпались подобно граду, я придала им tempo allegro vivace, смешанное с crescendo и forto fortissimo, и руководила ими опытною рукою. Наказание произвело свое действие; мужик начал реветь, как вол, которого ведут на бойню: «матушка, прости, знаю, знаю». Мы оставили его кричать и реветь, сколько ему угодно. Казак не останавливался, продолжая бить его без устали. Воздух пропитался кровью. Я чувствовала на губах какое-то странное ощущение, как будто бы вкус омертвелого тела. Наконец мне все это надоело, и я дала знак прекратить наказание.
Казаки поистине любезные люди. Будучи постоянно настороже, они повинуются малейшему знаку. Удары прекратились, оставалось только связать ноги этому глупцу. Казак взял тотчас же пучок веревок, который всегда был у него под рукою, накинул на шею негодяя, затянул узлом и, закрутив несколько раз, повалил на землю бестолкового мужика. Затем, с помощью Антуана, он загнул за спину его руки, с силою стянул их и связал его, как связку табаку. Я благодарила в душе провидение, которое бодрствует постоянно над путешественниками и удаляет все препятствия, встречающиеся на их пути. Мы видели, что казак спас нас от большой опасности, которая в самом деле нам угрожала. Откровенно говоря, я ужасно боялась за мои драгоценности и деньги. Мы совсем не предполагали о возможности преступления; конечно, это было бы нелепо. В стране, где народ находится в рабстве, разбойничество является, слава богу, совсем невозможно. Мы питали сильную веру в могущество монархического правления, к тому же нас охранял бравый казак, вооруженный с головы до ног, верный своему долгу и присяге, которому, по правде, мы вполне доверились. Но упорное молчание кучера далеко нас не успокаивало.
200
Он, очевидно, ждал, когда мы заснем, чтобы подлым образом задушить нас всех четырех, с помощью людей, быть может, бродивших кругом нас. Мои бриллианты были в кармане юбки. К счастию, наш ямщик начал молить о пощаде в тот самый момент, когда беспокойство мое достигло высшей степени, и этот крик совершенно успокоил меня относительно его. Я с облегчением вздохнула; теперь он представлял собою какой-то омертвевший и окровавленный тюк, его нечего было более опасаться. Воздух был насыщен электричеством. Г. де Гелль был мрачен и молчалив и, казалось, не хотел шевелиться. Антуан, испуганный, не спускал глаз с кучера.
Я, с легкостью и успокоенным сердцем, выпрыгнула из брички и, довольная, отправилась отдать распоряжения и с благодарностью пожать руку нашему ангелу-избавителю. Он поднес руку к губам и покрыл ее поцелуями. Казаки созданы для того, чтобы жить в свете, ничем их не удивишь, и они отлично умеют пользоваться обстоятельствами. Меня охватило какое-то странное волнение. Я быстро отошла от него и села около мужа. Он оставался мрачным, несмотря на мои заигрывания и ласки.
Казак еще раз вывел нас из затруднительного положения, посоветовав запрячь в повозку жеребенка, который бежал за своею матерью, не подозревая, что ему с этого вечера придется начать свою тяжелую службу. Эта помощь, как она ни была ничтожна, все-таки позволила нам двинуться с места, т<ак> к<ак> наши лошади совсем стали, выбившись из сил. Я предложила запрячь жеребенка около правой пристяжной. Меня занимали его прыжки и ловкость импровизованного кучера, который мигом справился с ними, как будто бы всю жизнь ездил. Я не могу передать, насколько это меня забавляло. Лошади тронулись с места и даже изредка переходили в рысь. Правда, злосчастного кучера, который задерживал их, не было уже на козлах. Я о нем и забыла, или, вернее, не хотела и говорить, до того он мне опротивел. Оставить его было бы величайшей глупостью, взять с собою — значило только излишне загрузить экипаж; мне пришла смешная идея запрячь его на вынос, и я сама начала привязывать его к оглобле. Эта выдумка понравилась и казаку; он хотел привести ее в исполнение. Он привязал руки мужика к оглобле, выпустив его немного вперед, и, благодаря
201
своему длинному кнуту, который производил чудеса, он, казалось, превратил избитого мужика в легкого, быстроногого древнего центавра.
Мы услыхали, как пробило одиннадцать часов. Приятные звуки раздавались в наших ушах, и казалось, что мы, как в волшебной сказке, были перенесены в долину Мурж. Колокол призывал сбившихся с дороги путешественников. Эта неожиданная мелодия быстро изменила настроение моих мыслей. Сладкое томление овладело мною. Казак, всегда вооруженный своим неутомимым кнутом, не забывал хлестать им по плечам сильно страдавшего мужика и по бокам жеребенка, который казался угрюмым и с трудом передвигался. Надо думать, что он так старался для того, чтобы я его не забыла, и приносил к моим ногам дань моей изобретательности. Я это скорее чувствовала, нежели видела, т<ак> к<ак> ночь была совершенно темна и скрывала от меня все его движения, отрывала меня от мыслей и возвращала к однообразной и скучной действительности, которая, впрочем, не лишена была некоторой прелести в виду продолжительной дороги. Мы приказали отпустить кучера, велев ему прийти за лошадьми к Шульцу. Г. де Гелль объяснил мне, что мы употребили на этот переезд не более того, сколько следовало, так как невозможно было с измученными лошадьми сделать в 4 часа более двадцати верст; и если прибавить к этому еще час, потерянный казаком на разведку, то — «вы видите, сударыня, что расчет верен».