Страница 33 из 59
То не черная туча по небу плывет, то ханское войско по степи скачет. У каждого всадника в поводу по три-четыре коня. Чтобы страху больше на врага навести, чтобы боялись все — то орда татарская летит! И кони свежие всегда под рукой — хоть от рассвета до рассвета скачи!
Всматриваются вдаль татары: где неверные, напасть осмелившиеся на город солнцеликого хана, где беглецы?
Как соколы камнем падают на добычу, так запорожцы из засады рванулись, острым ножом в войско басурманов врезались.
Засвистели сабли, запели смертельные песни стрелы татарские. Брызнула горячая кровь на землю.
За муки народные, за горе, что, как тяжелая гора, висело над украинскими хатами, нещадно рубились казаки.
И дрогнули враги.
Но не знали запорожцы, что на помощь татарам новый отряд спешил.
Прижала орда запорожцев к соляным озерам. Здесь последний бой был. В топкой прибрежной грязи увязали кони, сбивались в кучу. Негде развернуться казакам, показать врагу свое уменье бранное. Позади — озерная глубь…
Солнце покатилось к закату. Плакала вечерняя заря, кровавым светом заливая степь и соляные озера. Белый туман опускался на землю, пряча от глаз страшную картину.
Темными буграми на берегу казаки лежали. Никто не пошевелится, не вздохнет. Жупаны изодраны, саблями иссечены, руки и лица в крови. Молчат казаки, руки белые в смертном сне разметав.
Не матери старые заплачут над ними горючими слезами — степные вороны закаркают. Не родные руки глаза им закроют — вороны выклюют.
И на рассвете, когда солнце бросило на землю первый тонкий луч, слетелись вороны. Закричали, крыльями замахали в радости — большая добыча досталась. Опустились стаей на поле битвы…
Да не удалось попировать вестникам смерти!
Стали вдруг оживать казаки, подыматься. Тот рукой шевельнет, этот голову подымет, третий товарищу жалуется: “Ох, и долго я спал, будто убитый…”
Удивляются казаки: что же с ними случилось? Ведь и этот побратим был зарублен — сами видели? — и тот как подкошенный с коня упал…
Стали они присматриваться, вокруг все примечать. И увидели, что там, где раны к черному береговому илу прикасались, — их как не было! Все затянулись, зарубцевались.
И поняли тогда казаки, что родная земля для своих детей — всегда мать. Никогда она их в горе-беде не оставит, не даст пропасть, на помощь придет!
Зашли воины в озеро, соленой водою умылись и в шапки, в бурдюки чудесной земли набрали.
Потом коней уцелевших разыскали, седла подтянули и в степи родные поскакали — понесли на Украину суровую весть о битве с ордой татарской и о целебной крымской земле.
Легенда записана Ю. Ярмышем.
С а к с к о е о з е р о — находится возле города Саки. На дне озера залегает слой грязи, которая славится целебными свойствами. Еще Плиний и Птоломей в своих сочинениях упоминали об удивительной земле, исцеляющей раны, которая лежит в западной Таврии.
Дивчина-чайка
На море на Черном есть остров суровый, немой — красные скалы на буйном зеленом раздолье. Не видно на острове беленьких хаток, кудрявые листья его не покрыли. Одна только тропка зеленая вьется: весенний ручей промыл красную глину, оброс бархат-травою. А дальше — все мертво и глухо.
Но нет, не все: вон там на утесе над морем, где вечно бушует седой прибой, на самой вершине горит по ночам огонек. А днем над утесом чайки печальные вьются, кричат над бушующим морем.
Это что за утес? Почему там огонь? И за что чайки любят утес тот суровый?
Давно, говорят, на остров тот дикий приплыл человек неизвестно откуда. Наверное, горькая доля долго гоняла беднягу по свету, пока не нашел он на острове диком приюта.
Дитя, да пожитки убогие вынес из утлого челна на берег и стал себе жить-поживать.
Как жил, чем питался — сначала об этом никто не ведал. Со временем люди узнали, какое доброе сердце у этого человека. Он каждую ночь огромный костер разжигал, чтоб его видно было далеко, чтоб те корабли, которые плыли по волнам зеленым, могли безопасно пройти мимо камней суровых да отмелей скрытых, коварных! А если корабль разбивался о скалы, тогда человек в своем утлом челне отважно бросался на помощь несчастным.
И благодарные люди отдать ему были готовы сокровища, деньги и все, что везли на своих кораблях. Но не брал ничего чужеземец, лишь только еды немного, да дров, да смолы для костра.
И вскоре люди узнали о старике этом странном, прозвали его “аистом морским”. А также узнали о дочери его любимой, которую, словно русалку, и волны морские качали-ласкали, и камни немые, и бури морские жалели-утешали.
И выросла дочь старика, и стала на диво прекрасной: бела, словно пена морская; пушистые косы ее, как морская трава, до колен ниспадали, а голубые глаза, словно раннее море сияли; а зубы, как жемчуг, сверкали из-под коралловых губ.
Однажды после купания дивчина сладко уснула на теплом песочке (море в то время молчало-дремало). И слышит сквозь сон она шепот. То рядом за камнем втроем собрались: птица-бабич, свинка морская, да рыбка — чешуйка золотая.
Вот рыбка и молвит:
— Достану со дна я ей жемчуг, кораллы и яркие самоцветы за то, что спасла меня. Лежала, несчастная, я на косе — сердитые волны забросили очень далеко. Жгло меня солнце, сушило, а хищный мартын белоснежный в небе кружился, и с ним моя смерть приближалась. А добрая дивчина эта взяла меня, ласково мне улыбнулась и в море легко опустила. Я вновь ожила…
— А я хорошо научу ее плавать, нырять, танцевать веселые танцы, чудесные сказки я ей расскажу, — молвила свинка морская, — за то, что она меня кормит, делится честно едою со мной. Погибла бы я без нее…
— А я, — отозвалась задумчиво птица-бабич, — а я ей поведаю новость, которой никто здесь не знает. Была я за морем, слыхала: прибудут сюда корабли и галеры. На тех кораблях и галерах дивные люди с чубами (из зовут казаками). Они никого не боятся, и даже древнему морю подарки не дарят, как другие купцы-мореплаватели, лишь веслами бьют его, не уважают. И море разгневалось на чубатых, и злая судьба их всех потопить присудила, сокровища камням отдать, да нам, морским слугам. Большой этой тайны никто не знает. А ей, милосердной, должна рассказать я за то, что меня она тоже спасла. Какой-то злодей перебил мои крылья стрелою, и я умирала на волнах зеленых. А милая дивчина эта меня изловила, кровь зашептала, целебных трав приложила, кормила, поила, за мною смотрела, пока не срослись мои крылья. За это раскрою ей тайну большую…
— Молчи! — зашумели, проснувшись, сердитые волны. — Молчи, не твое это дело! Не смеет никто знать о воле великого моря, не смеет никто противиться грозному!
Набросились волны на камни, сердито урчат между ними. Испуганно свинка и рыбка нырнули на дно, а птица в небо взлетела.
Но поздно проснулись волны: услышала дивчина тайну, на ноги быстро вскочила и громко позвала:
— Вернись, птица-бабич, вернись! Расскажи мне о тайне подробней! Не нужно ни жемчуга мне, ни кораллов, ни танцев веселых, ни сказок чудесных. А лучше скажи мне, откуда высматривать хлопцев чубатых, как от беды бесталанных спасти?
А волны бушуют, а волны ревут:
— Молчи! Не расспрашивай, глупый ребенок. Смирись! Не перечь лучше морю: море ведь тяжко карает!
А дивчина думает: “Ладно, бушуйте, зеленые волны, чернейте от злости, беситесь. Я вам не отдам на съедение людей тех отважных. Я вырву из горла у хищного моря братьев моих бесталанных! Отцу не скажу я ни слова. Ведь старенький он, и бороться ему не под силу, а будет большое ненастье, я вижу”.
И день догорел. И солнце в море спустилось. И тишина наступила. Лишь слышно во тьме, как бормочет старик, на пост свой ночной собираясь.
Дочь попрощалась с отцом, в пещере легла. А только отец стал костер разжигать, она поднялась, прыгнула в челн, приготовила все — ждет бури!
Море спокойно пока. Но вдали слышен гул: то туча, союзница моря, идет, глазами сверкает, крыльями черными машет на яркие звезды. И гаснут звезды со страха. Вот ветер, посланец ее, налетел, засвистел, стараясь костер потушить. Но дед догадался, подбросил смолы, и костер запылал сильнее. И ветер отпрянул назад, застеснявшись, и вновь тишина наступила…