Страница 39 из 50
предводителю дворянства первопрестольной и уездным предводителям Московской губернии с речью, в которой сказал:
«Слухи носятся, что я хочу дать свободу крестьянам; это несправедливо, и вы можете сказать это всем направо и налево; но чувство враждебное между крестьянами и их помещиками, к несчастью, существует, и от этого было уже несколько случаев неповиновения помещикам. Я убежден, что рано или поздно мы должны к этому прийти. Я думаю, что и вы одного мнения со мною, следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу».
То, что Александр II произнес эти слова в Москве, едва ли было чистой случайностью.
Издавна Москва воспринималась всеми передовыми русскими людьми как императорский центр крепостничества, в то время как за Петербургом прочно укрепилась репутация имперского центра бюрократии.
«Чем ближе к Москве, тем сильнее рабство», — говорили декабристы. И в самом деле, Сибирь, русский Север, казачьи области — Дон, Кубань, Урал, Астрахань и другие были свободны от крепостнического ярма. И почти всегда, чем ближе та или иная область была расположена к Москве, тем процент крепостных был выше, а крепостнические порядки — жестче.
онстантин Дмитриевич Ка-
велин, крупный русский историк и публицист, преподававший курс русской истории наследнику престола цесаревичу Александру Александровичу — будущему императору Александру III, был вместе с тем и одним из известнейших деятелей по подготовке реформы 1861 года.
Ниже приводится фрагмент из его письма от 16 января 1856 года одному из выдающихся русских историков, профессору Московского университета Сергею Михайловичу Соловьеву (1820—1879), которое распространялось в списках между либерально настроенными интеллигентами России.
«...По некоторым отрывочным фактам судя, положение наше теперь самое страшное. Казна истощена совершенно. Если бы Вы знали сумму бумажек, пущенных в ход, Вы бы не обинуясь сказали, что больше выпускать их было бы совершенным безумием. Об новых рекрутских наборах думать нечего не только потому, что людей нет (брали уже кривых и без девяти зубов: это факты), но потому, что нечем нести денежную рекрутскую повинность, которая сопровождает натуральную; войска наши в таком же ужасном положении; грабеж начальства и происходящий от того мор рекрут и солдат превосходит всякое вероятие. В Крымской армии дисциплины нет: наружная палочная исчезла, а внутренняя — где ее взять? Разве ее безумно не искореняли 40 лет?..
Что касается до наших внутренних дел, сколько можно, конечно, судить по Петербургу, то Вы решительно не можете себе представить, до какой степени общественное мнение выросло и переродилось. Как будто по мановению какого-то волшебного жезла все изменилось вокруг Вас: Вы живете в новом каком-то мире и не узнаете ничего и никого. Часто приходит не шутя в голову, что либо все вокруг Вас — безумцы и дети, или что Вы это видите во сне, или в бреду горячки и сумасшествия. Это не то, что подлецы из низости и расчетов стали вторить новому голосу нового владыки, чтоб получить новые аренды, звезды и всемилости-вейшее благоволение. Нет! Это скорее похоже на то, как будто бы публика вдруг одумалась, очнулась и поняла, что она до сих пор делала какой-то неестественный вздор. И поверьте, все это делается не по давлению и камертону свыше, а как-то самопроизвольно, вследствие внутреннего какого-то непреодолимого толчка...»
акануне реформы 1861 го-
да при изучении истории России большое внимание уделялось проблеме чередования периодов застоя и перестройки общества, взлетов и падений в экономике и общественной жизни. Не прошел мимо этого и Николай Гаврилович Чер-
нышевскии.
В январе 1859 года он опубликовал в журнале «Современник» статью «Политика», в которой писал:
«Исторический прогресс совершается медленно и тяжело... Только, если мы будем брать большие промежутки времени, лишь тогда заметим мы значительные изменения, значительную разницу. Откуда же она?» И Чернышевский отвечает: «Она постоянно подготовлялась тем, что лучшие люди каждого поколения находили жизнь своего времени чрезвычайно тяжелою; мало-помалу хотя немногие из их желаний становились понятны обществу, и потом, когда-нибудь через много лет, при счастливом случае, общество полгода, год, много — три или четыре года работало над исполнением хотя некоторых из тех немногих желаний, которые проникли в него от лучших людей. Работа никогда не была успешна: на половине дела уже истощалось усердие, изнемогала сила общества, и снова практическая жизнь общества впадала в долгий застой, и по-прежнему лучшие люди, если переживали внушенную ими работу, видели свои желания далеко не осуществленными и по-прежнему должны были скорбеть о тяжести жизни. Но в короткий период благородного порыва многое было переделано...
Конечно, переработка шла наскоро, не было времени думать об изяществе новых пристроек, которые оставались не отделаны начисто, некогда было заботиться о субтильных требованиях архитектурной гармонии новых частей с уцелевшими остатками, и период застоя принимал перестроенное здание со множеством мелких несообразностей и некрасивостей. Но этому ленивому времени был досуг внимательно всматриваться в каждую мелочь, и так как исправление не нравившихся ему мелочей не требовало особенных усилий, то понемногу они исправлялись; а пока изнеможенное общество занималось мелочами, лучшие люди говорили, что перестройка не докончена, доказывали, что старые части здания все больше и больше ветшают, доказывали необходимость вновь приняться за дело в широких размерах.
Сначала их голос отвергался уставшим обществом как беспокойный крик, мешающий отдыху; потом, по восстановлении своих сил, общество начинало все больше и больше прислушиваться к мнению, на которое негодовало прежде, понемногу убеждалось, что в нем есть доля правды, с каждым годом признавало эту долю все в большем размере, наконец, готово было согласиться с передовыми людьми в необходимости новой перестройки, и при первом благоприятном обстоятельстве с новым жаром принималось за работу, и опять бросало ее не кончив, и опять дремало, и потом опять работало».
в бурном 1861 году все мыслящие граждане России жили надеждами на скорые и кардинальные перемены к лучшему, Н. А. Некрасов опубликовал стихотворение «В столицах шум — гремят витии...» .
Название стихотворения стало крылатой фразой. Однако в нем была и еще одна фраза, завоевавшая не меньшую популярность, хотя и диаметрально противоположная первой:
А там, во глубине России,
Там вековая тишина.
jj (Э^анифест 19 февраля 1861 года» является одним из величайших документов нашей отечественной истории. Он был не только рубежом между двумя общественно-экономическими формациями, он остается пока еще непревзойденным по значению и последствиям государственным актом, даровавшим гражданские свободы миллионам закрепощенных людей.
Ниже этот документ приводится с некоторыми сокращениями.
«Объявляем всем Нашим верноподданным 1
Божиим Провидением и священным законом престолонаследия быв призваны на прародительский Всероссийский Престол, в соответствии сему призванию Мы положили в сердце Своем обет обнимать нашею Царскою любовию и попечением всех Наших верноподданных всякого звания и состояния, от благородно владеющего мечом на защиту Отечества до скромно работающего ремесленным орудием, от проходящего высшую службу Государственную до проводящего на поле борозду сохою или плугом...
Когда мысль правительства об упразднении крепостного права распространилась между не приготовленными к ней крестьянами, возникали было частые недоразумения. Некоторые думали о свободе и забывали об обязанностях. Но общий здравый смысл не поколебался в том убеждении, что и по естественному рассуждению свободно пользующийся благами общества взаимно должен служить благу общества исполнением некоторых обязанностей, и по закону христианскому всякая душа должна повиноваться властям предержащим, воздавать всем должное, и в особенности кому должно, урок, дань, страх, честь, что законно приобретенный помещиками права не могут быть взяты от них без приличного вознаграждения или добровольной уступки, что было бы противно всякой справедливости пользоваться от помещиков землею и не нести за сие соответственной повинности.