Белинский

Белинский понимает реакционный смысл учения славянофилов о «самобытном» пути развития России. Он протестует против отрицательного отношения многих из них к западной цивилизации. Его отталкивают националистические черты во взглядах славянофилов, их мистическая теория об особой роли православной России в судьбе других народов. Русский мыслитель чутко улавливает любые, даже едва намечающиеся, тенденции подобного рода, где бы они ни проявлялись. Так, характеризуя «Мертвые души» как гениальное произведение, он одновременно говорит о «некоторых, к счастью, немногих, хотя, к несчастию, и резких — местах, где автор слишком легко судит о национальности чужих племен и не слишком скромно предается мечтам о превосходстве славянского племени над ними. Мы думаем, что лучше оставлять всякому свое и, сознавая собственное достоинство, уметь уважать достоинство и в других…» (3, 6, 222).

В ответ на обвинение его «славянами» в отсутствии патриотизма Белинский пишет, что любовь к родине доказывается не словами, а делами и что фантастическая теория об особой роли России не является патриотизмом. Стремление славянофилов отгородить русский народ от других наций, их боязнь иностранного влияния критик считает обидными для русских. «Бедна та народность, — говорит он, — которая трепещет за свою самостоятельность при всяком соприкосновении с другою народностью! Наши самозванные патриоты не видят, в простоте ума и сердца своего, что, беспрестанно боясь за русскую национальность, они тем самым жестоко оскорбляют ее» (3, 7, 436). Критик постоянно подчеркивает свою глубокую любовь к России: «Мы знаем Россию и любим ее больше всякой другой страны» (3, 10, 197). Преданность интересам русского народа сочетается у Белинского с критическим отношением к нему; он доказывает, что истинные патриоты бывают обычно нетерпимыми к недостаткам, существующим в родной стране. «Терпеть не могу, — заявляет он, — восторженных патриотов, выезжающих вечно на междометиях или на квасу да каше; ожесточенные скептики для меня в 1000 раз лучше, ибо ненависть иногда бывает только особенною формою любви» (3, 12, 433).

Не менее, чем «квасной патриотизм», Белинский осуждает космополитизм. «Без национальностей, — говорит он, — человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без содержания, звуком без значения. В отношении к этому вопросу я скорее готов перейти на сторону славянофилов, нежели оставаться на стороне гуманических космополитов… Но, к счастию, я надеюсь остаться на своем месте, не переходя ни к кому» (3, 10, 29).

Резко полемизируя со «славянолюбами», Белинский отмечает и положительные стороны их воззрений: их справедливую критику слепого подражания Западу и космополитизма, их обращение к самым важным вопросам русской действительности, хотя и решаемым ими неправильно. Окончательный вывод критика о значении славянофильства следующий: «…рассмотревши его ближе, нельзя не увидеть, что существование и важность этой литературной котерии чисто отрицательные, что она вызвана и живет не для себя, а для оправдания и утверждения именно той идеи, на борьбу с которой обрекла себя» (3, 10, 17).

В поисках возможных путей преобразования России Белинский обращается к проблеме диалектической связи различных сторон общественной жизни. Для него очевидно существование этой связи, он рассматривает общество как единый организм. Перед ним встает вопрос, хотя им и не сформулированный, но подразумеваемый: какая же из сторон социальной жизни определяет остальные? Что является главным, решающим в историческом процессе? Критик, как и раньше, отводит колоссальную роль общественному сознанию. Но он уже пришел к мысли, что само сознание людей определяется условиями их существования. Белинский пытается выбраться из этого круга. Он нередко задумывается над тем, не играет ли главную роль в жизни каждого народа географическая среда. Но против такого решения проблемы Белинский приводит серьезные аргументы. Он указывает на «противодействия человека, существа мыслящего, немыслящим силам природы» (3, 3, 197) и спрашивает: «Чье действие могущественнее и решительнее?.. Человек ли изменяет климат или климат изменяет человека?» (3, 3, 198). Белинский не дает окончательного ответа на этот вопрос. Но все же ясно, что, придавая географическим условиям большое значение, он не считает их влияние решающим.

Хотя до конца жизни Белинский первенствующую роль в истории оставляет за сознанием, все же он высказывает о закономерностях общественного развития ряд догадок в материалистическом духе. Еще в 1843 г. Белинский пишет, что заслуга Англии перед человечеством состоит в покорении сил природы на службу обществу, в развитии промышленности, в победе над материей, пространством и временем.

При этом он прямо называет промышленность «основной общественной стихией», «краеугольным камнем здания общества» (3, 6, 615). В 1844 г. Белинский снова обращается к вопросу о материальной стороне общественной жизни. Характеризуя общество как многосложный организм, он указывает на тесную связь духовной жизни с материальной: «…нравственная сторона должна быть тесно слита с практическою и интересы духовные — с выгодами материальными» (3, 8, 286). Белинский утверждает, что успехи нравственности невозможны без успехов в области материальной жизни. «…Исходный пункт нравственного совершенства, — говорит он, — есть прежде всего материальная потребность… Материальная нужда есть великий рычаг нравственной деятельности. Если бы человек не нуждался в пище, в одежде, в жилище, в удобствах жизни, — он навсегда остался бы в животном состоянии» (3, 8, 287). Белинский указывает, что человек побеждает материю ее же собственными средствами. Он называет паровые машины, железные дороги, телеграф победой духа над грубой материей, предвестником «близкого освобождения человека от материальных работ, унижающих душу и сокрушающих волю, от рабства нужды и вещественности!» (3, 8, 284).

Объясняя некоторые исторические факты, Белинский подходит к ним и как материалист, и как диалектик. Попытка соединить материализм с диалектикой ярко проявляется при анализе Белинским капиталистического строя. По вопросу о капитализме и буржуазии в 1847 г., во время пребывания критика за границей, возникла дискуссия, продолженная затем в переписке. Возникла эта дискуссия в связи с герценовскими «Письмами из Avenue Marigny», в которых автор подверг резкой критике капиталистический строй и буржуазию. Западники (Галахов, Боткин, Корш, Анненков и даже Грановский), поняв, что эта критика связана с вопросом о будущем России, осудили «Письма» Герцена. Белинский же выступил в защиту Герцена, хотя и высказал некоторое несогласие с его взглядами. Спор с западниками знаменовал дальнейшее размежевание демократического и либерального направлений в русской общественной мысли.

Белинский подошел к вопросу о капитализме и буржуазии всесторонне, особое внимание уделив экономике капиталистического общества. Он высказывался о нем и раньше, в частности в произведении «Стихотворения Е. Баратынского» и в рецензии на роман Эжена Сю «Парижские тайны». В ходе дискуссии он изложил свою точку зрения в письме к Боткину от 2–6 декабря 1847 г. Критик указал на ряд противоречий капитализма. Он характеризовал буржуа как «человека-собственника», одержимого гением стяжательства, у которого только один стимул — «ненасытный волчий голод по золоту», для которого «война или мир значат только возвышение или упадок фондов» (3, 12, 449).

Четко выделяя пролетария из других слоев трудящихся, критик пишет о нем как о «вечном работнике собственника и капиталиста», живущем только на заработную плату. Белинский отмечает формальный характер равенства при капитализме. Он видит ту особенность эксплуатации рабочего класса буржуазией, которая на марксистском языке называется экономическим принуждением. Капиталист, указывает Белинский, не может заставить рабочего насильно работать на себя, «но он может не дать ему работы и заставить умереть с голода», «прижимает страхом голодной смерти», «сечет его голодом». Критик пишет о страшном обнищании рабочих, когда «голодная смерть для бедных самое возможное и нисколько не необыкновенное дело» (3, 8, 172), о самоубийствах на почве пауперизма, о работе детей в рудниках (см. 3, 8, 471) и о других язвах капитализма. При этом он подчеркивает, что зло порождается не отдельными законами, а коренится «во всем устройстве общества» (3, 8, 174). «Я допускаю, — говорит Белинский, полемизируя с либералами, — что вопрос о bourgeoisie — еще вопрос, и никто пока не решил его окончательно, да и никто не решит — решит его история, этот высший суд над людьми. Но я знаю, что владычество капиталистов покрыло современную Францию вечным позором…» (3, 12, 447).