Страница 17 из 30
Белинский никогда не критиковал взгляды Чаадаева в печати, считая бесчестным выступать против человека, который из-за запрета печататься не мог ответить ему публично. Только Станкевичу он написал однажды, намекая на Чаадаева и свои расхождения с ним: «Есть люди, которые говорят, что в Шеллинге больше гениальности и величия, чем в Гегеле, в католицизме, чем в лютеранизме, в мистицизме, чем в рациональности (разумности)…» (3, 11, 387).
Критик расходился с автором «Философического письма» и по вопросу о религиозности народа. Чаадаев видел возможность прогресса в распространении религии в народе, а Белинский — в отсутствии в нем религиозности.
Религиозные вопросы явились первым камнем преткновения в отношениях критика и с другими западниками. На даче Герцена в Соколове, особенно в 1846 г., развернулись «злые споры» по вопросу о бессмертии души, касавшиеся в подтексте и проблем крепостничества. Белинский, Герцен и Огарев тщетно доказывали своим друзьям Т. Н. Грановскому, Е. Ф. Коршу и другим западникам, что наука опровергает веру в бессмертие и бога, но те решительно отвергли эту точку зрения. Дело дошло до внутреннего разрыва дружеских отношений. Идейные споры, начавшиеся с религии и продолженные потом по другим вопросам, были первым шагом к размежеванию демократического и либерального направлений. Внешне это выразилось в том, что Белинский перешел в журнал «Современник», фактически возглавлявшийся Н. А. Некрасовым и И. И. Панаевым, порвав в апреле 1846 г. с «Отечественными записками», где продолжали сотрудничать западники.
В советской литературе А. И. Володин поставил вопрос об отношении Белинского к Христу. Правильно освещая сложную эволюцию его взглядов на религию, Володин по поводу последнего этапа этих взглядов выдвигает положение, с которым трудно согласиться: «…критикуя религию и отрицая бога, Белинский одновременно проповедует… учение Христа» (14, 54). Володин опровергает общепризнанное у нас мнение, что в произведениях критика этих лет ссылки на Христа как на проповедника всеобщего равенства (см. 3, 10, 301–302) являются приемом эзоповского языка. Он ссылается на тот факт, что и в свободном от цензуры «Письме к Гоголю» Белинский утверждал примерно то же.
Отмечая, что церковь всегда была поборницей неравенства и гонительницей братства между людьми, критик писал Гоголю: «Но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между ним и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принципа ортодоксии» (3, 10, 214). Володин делает из этого логичный вывод, что критика действительно привлекало в учении Христа и в раннем христианстве гуманистическое начало. Все это правильно, но сказать, что Белинский проповедовал учение Христа, все же нельзя. Ведь оно не мыслится без важнейшего его догмата о непротивлении злу насилием. А этот догмат находится в резком противоречии с мировоззрением критика, любившего человечество «маратовски».
Действительное отношение критика к учению Христа проявилось в столкновении Белинского с Достоевским. Писатель рассказывает о протесте Белинского против «подставных ланит», т. е. против непротивления злу, и передает его слова: «Ваш Христос, если бы родился в наше время… так и стушевался бы при нынешней науке и при нынешних двигателях человечества» (21, 173). В воспоминаниях Достоевского о Белинском не все достоверно, но то, что там говорится об атеистических взглядах критика, вполне соответствует мировоззрению последнего.
Отношения Белинского и Достоевского были сложными и противоречивыми. Они начались с восторженного отзыва критика о «Бедных людях» — первом романе молодого писателя — и с восприятия последним под влиянием Белинского социалистических идей. Но противоположные взгляды на религию развели их. На каторге, куда Достоевский попал за чтение у петрашевцев письма Белинского к Гоголю, началось его отречение от социалистических идей. В дальнейшем, до конца жизни, в своих произведениях он вел полемику против Белинского по вопросам религии и социализма (см. 29).
В его художественных произведениях лица, осмелившиеся восстать против религии и ее догм, приходят большей частью к моральному краху. Однако такого вывода по отношению к самому Белинскому писатель не делает, хотя и продолжает борьбу против его взглядов. В середине 70-х годов он пишет в своей записной книжке: «…зарождающийся социализм и Белинский — да неужто и Белинский не сила? Именно это сила и даже страшно себя проявившая» (33, 628).
Белинский, таким образом, находится в центре борьбы с различными религиозными верованиями, являющейся одной из форм борьбы социальных идей.
Глава V. Поиски научной социологии
Белинский всегда придавал большое значение социологическим проблемам. В последний же период творчества его интерес к ним еще более возрос. Белинский ставит вопрос о необходимости выработать научный взгляд на историю, создать философию истории. Критик утверждает, что в исторической науке «уже есть свои незыблемые основания, есть идеи, получившие значение аксиом» (3, 8, 275). К таким аксиомам он относит учение о закономерном развитии общества, утвердившееся в современной ему мировой науке. Критик утверждает, что в эпоху, когда стали известны связь и последовательность исторических фактов, когда философия открыла развитие и прогресс в обществе, тогда отрицание закономерности в истории стало абсолютно неправомерным.
Отмечая, что в историческом процессе великие причины мешаются с малыми, Белинский указывает на отличие необходимости от простой причинности. «В движении исторических событий, — пишет он, — кроме внешней причинности, есть еще и внутренняя необходимость, дающая им глубокий внутренний смысл: само движение событий есть не что иное, как движение из себя самой и в себе самой диалектически развивающейся идеи. И потому в общем ходе истории, в итоге исторических событий нет случайностей и произвола, но все носит на себе отпечаток необходимости и разумности» (3, 7, 53). Рассматривая закономерность общественного развития как «разумность», «разумную необходимость», Белинский отдает этим дань идеализму Гегеля, считавшего, что разум внутренне присущ историческому процессу. Критик здесь вслед за Гегелем вносит в философию истории телеологический принцип, который в дальнейшем ему удается в некоторой степени преодолеть.
Доказывая господство необходимости в истории общества, Белинский не отрицает и случайности. Он считает, что в истории все мелкое, ничтожное, случайное могло бы быть и не так, как было; но ее великие события, имеющие влияние на будущность народов, не могут происходить, по их главному смыслу, иначе, чем они происходят. Критик требует от историка диалектического подхода к общественным явлениям: умения за случайным вскрыть необходимое, в частном увидеть общее.
Утверждая, что общество развивается закономерно, Белинский признает и активную роль людей в истории. Вслед за классиками немецкой идеалистической философии он рассматривает свободу как познанную необходимость. Но в отличие от них у Белинского она существует не в царстве духа, а в реальной жизни общества. Критик придает большое значение в истории действию как отдельных лиц, так и в особенности народных масс; однако он считает, что их действия обусловливаются исторической необходимостью. «Историческое лицо делает только то, что необходимо, — по крайней мере, только необходимые из его действий производят результаты; все же принадлежащее его личному произволу, и доброе, и худое, существует временно, не оставляя никаких следствий и исчезая вместе с лицом» (3, 6, 53).
Для Белинского прежде всего характерен исторический подход к общественным явлениям, опирающийся на достижения современной ему мировой науки. «…Мы видим великий успех человечества в историческом направлении нашего века» (3, 8, 279), — говорит критик. Идея развития доминирует во всех его работах, говорит ли он об общих социологических вопросах, об отдельных эпохах или о конкретных исторических фактах. Отмечая в истории человеческого общества процесс непрерывного органического развития, он ищет живую связь между историческими эпохами.