Страница 2 из 43
Война спровоцировала массовые миграции, отчасти упорядоченные – так, половина населения Великобритании эвакуировалась или переехала в поисках работы; американцы также отправлялись на военные заводы и в доки в далекие от их дома штаты. Но миллионы и миллионы людей были насильственно вырваны из привычной обстановки и прошли через чудовищные мучения, которые многим стоили жизни. «Странные времена, – записывала 22 апреля 1945 г. оставшаяся безымянной жительница Берлина, автор одного из самых впечатляющих дневников войны. – Мы непосредственно соприкасаемся с историей, с тем, что должно стать сюжетом еще не написанных книг и неспетых песен. Но с такого близкого расстояния история пугает. Сплошные тяготы и страхи. Завтра пойду рвать крапиву и собирать уголь».
Боевой опыт – тоже разный в зависимости от страны и даже от рода войск. В армии наибольшему риску и тяжелым испытаниям подвергались пехотинцы, а миллионы, служившие в тыловых частях, оставались в сравнительной безопасности. В американской армии процент невозвратных потерь составил ровно пять человек на тысячу мобилизованных; для подавляющего большинства служба в армии оказалась не опаснее «гражданки». За годы войны 17 000 американских раненых лишились конечностей, но за этот же период без ног или без рук в результате несчастных случаев осталось 100 000 американских рабочих. Конечно, в пору поражений сражаться было и тягостнее, и опаснее, чем в пору побед; у тех солдат союзников, которые вступили в строй лишь в 1944-м или даже в 1945 г., по статистике, шансы на выживание оказались гораздо выше, чем у летчиков или экипажей подводных лодок, защищавших западные страны в первые грозные годы.
В своей книге я старался воссоздать историю войны «снизу», усилить голоса «маленьких людей», а не знаменитостей. О полководцах Второй мировой я достаточно написал в других трудах. Дневники и письма раскрывают нам, что люди делали или что делали с ними, однако редко передают их мысли и чувства – это материя ускользающая, но тем более интересная. Очевидное объяснение: авторы писем, солдаты, были молоды, незрелы, они переживали крайнюю степень возбуждения, ужаса, опасности, однако очень немногим хватало душевных сил на размышление: непосредственное окружение, сиюминутные желания и потребности поглощали все внимание.
И лишь горстка людей – руководители государств, верховные военачальники – видела что-то за пределами своей линии обзора. Гражданские лица существовали в плотном тумане пропаганды и общей неопределенности, и едва ли этот туман так уж качественно отличался в Британии или США от Германии или России. Сражавшиеся на передовой могли судить об успехах своей стороны и противника, главным образом подсчитывая убыль товарищей и проверяя, вперед движется их часть или назад. Но и эти показатели порой подводили: батальон, в котором служил Эрик Диллер, во время Филиппинской кампании был отрезан от основных сил и 17 дней сражался в окружении, однако солдат так и не понял, что за катастрофа грозила ему и его товарищам, и лишь после войны это объяснил ему бывший командир.
Даже те, кто имел доступ к военным тайнам, обладали только фрагментами огромной мозаики. Например, Рой Дженкинс, впоследствии член британского правительства, тогда занимался расшифровкой немецких сигналов. Он и его коллеги понимали важность и срочность своей работы, однако, что бы нам ни показывали задним числом в шпионских кинофильмах, сотрудникам Блетчли-парка никто не докладывал о результатах и последствиях их трудов. На другой стороне ограничения доступа к информации действовали, что неудивительно, еще более жестко. В январе 1942 г. Гитлер пришел к выводу, что в Берлине слишком много людей слишком много знают, и постановил, что даже офицеры абвера должны получать информацию, только необходимую для их работы. Им запрещалось слушать вражеские радиопередачи – серьезное неудобство для разведслужбы.
Огромный интерес лично для меня представляет сложный комплекс лояльностей и симпатий, складывавшийся в разных частях мира. В англичанах и американцах прочно укоренена вера в то, что наши родители и деды сражались «за справедливость», и мы забываем, что многие другие народы воспринимали противостояние отнюдь не столь однозначно. Жители колоний, в особенности 400 млн индийцев, не видели особого смысла бороться против оси, если и после победы над этим врагом они останутся в подчинении у Великобритании. Многие французы доблестно сражались против западных союзников. В Югославии враждующие партии были поглощены задачей истреблять друг друга и гораздо меньше служили интересам союзников или оси. Многие подданные Сталина воспользовались немецким нашествием для того, чтобы выступить с оружием в руках против ненавистного кремлевского режима. Все эти оговорки никак не умаляют права союзников на заслуженную и выстраданную победу, но нужно понимать, что даже Черчилль и Рузвельт не всюду задавали тон.
Имеет, вероятно, смысл сказать несколько слов о том, как складывалась эта книга. Сначала я перечитал Герхарда Вайнберга «Мир на войне» (A World at Arms) и «Тотальную войну» (Total War) Питера Калвокоресси, Гая Уинта и Джона Причарда – две лучшие, на мой взгляд, монографии, посвященные Второй мировой. Затем я набросал план повествования, выстроив в хронологической последовательности основные события, и нарастил на скелет плоть – рассказы очевидцев и собственные размышления. Написав черновик, я обратился к другим известным историкам, перечитал Ричарда Овери «Почему союзники победили» (Why the Allies Won), Аллана Миллета и Уильямсона Мюррея «В этой войне нужна победа» (There’s a War to be Won) и Майкла Берли «Моральное противостояние» (Moral Combat) и пересмотрел некоторые мои комментарии и выводы в свете этих новейших работ.
По возможности я предпочитал малоизвестные свидетельства тем, которые давно и заслуженно обрели популярность – так, я не включил в текст воспоминания Ричарда Хиллари «Последний враг» (The Last Enemy) и Джорджа Макдональда Фрейзера «На безопасных квартирах» (Quartered Safe out Here). Исследователь и переводчик Люба Виноградова, помогавшая мне с русскими материалами на протяжении более десяти лет, подобрала новые личные свидетельства, письма и дневники для этой книги. Серена Сиссонс перевела сотни страниц из итальянских мемуаров и дневников: мне казалось, что в англоязычной литературе недостаточно представлена судьба страны при Муссолини. Я рылся в неопубликованных польских рукописях в архивах Военного музея войны и лондонского Института Сикорского. В очередной раз меня выручила доктор Тами Биддл из Военного колледжа армии США в Карлайле (Пенсильвания), щедро поделившись со мной своими документальными находками и мыслями. Многие друзья, в том числе профессор Майкл Ховард, доктор Уильямсон Мюррей и Дон Берри, прочли черновой вариант книги и внесли множество ценных поправок, предложений и советов. Старейшина историков британского флота, оксфордский профессор Николас Роджер, прочел и прокомментировал главу о морских сражениях, в которых участвовали англичане, и это пошло моему тексту весьма на пользу. Ричард Фрэнк, известный американский историк, специализирующийся на Тихоокеанском регионе, обнаружил в моем черновике изрядное количество серьезных ошибок, за что я ему глубоко благодарен. Разумеется, никто из этих консультантов и первых читателей не несет ответственность ни за мои недочеты, ни за мои мнения.
Когда историк берется писать о войне спустя без малого семь десятилетий после ее окончания, он может надеяться в лучшем случае передать свой личный взгляд, но никак не воссоздать точную и всеохватывающую картину величайшего и ужаснейшего события, которое и поныне внушает исследователям страх и трепет и смиренное чувство благодарности за то, что мы от подобного избавлены. В 1920 г., когда полковник Чарльз Репингтон, военный корреспондент Daily Telegraph, опубликовал ставшую бестселлером повесть о только что завершившемся конфликте, многие сочли зловещим и бестактным название «Первая мировая война», ведь оно предполагало дальнейшую нумерацию. Назвать эту книгу «Последняя мировая война» значило бы искушать судьбу, хотя по крайней мере есть безусловная уверенность в том, что никогда более миллионы вооруженных людей не сойдутся в сражениях на полях Европы, как это было в 1939–1945 гг. Конфликты грядущего будут проходить в ином формате, и я позволю себе, не будучи оптимистом, все же предположить, что они будут не столь ужасны.