Изольда Великолепная

– Тупик, если разобраться, не такой тупик. – Я пыталась вспомнить содержимое той на редкость занудной бумаги. – Любой договор, насколько знаю, можно разорвать по соглашению сторон. Или подписать новый, отменяющий действие старого. Я не буду возражать.

Вот что я опять несу? Все ведь замечательно. Крыша над головой, муж богатый… а еще и с титулом… расторгнуть договор? Вернуться домой? И забыть обо всем, в том числе о каменной бабочке, которую я храню. И о встрече с паладином. О мягком ягненке на руках, о фрейлинах, храме…

– Почему? – спросил Кайя.

И я нашла ответ, для него, да и для себя тоже:

– Хуже нет, чем жить с тем, кому ты отвратителен.

Кот заурчал и лизнул ухо шершавым языком. Утешает? Или пытается сказать, что я дура. Кайя же вспыхнул. Рыжие вообще легко краснеют, он же и вовсе пунцовым стал, особенно уши.

– Простите, если заставил вас так думать.

Теперь он говорил тихо, почти шепотом, отчего мне становилось страшно. И чтобы не дрожать, я обняла кота. С ним тоже будет жаль расставаться. Наверное, жальче, чем с драгоценностями, платьями и окаменевшим вианом.

– Леди… Изольда, – на моем имени Кайя запнулся, – поверьте, я ценю ваше благородство…

А мне-то казалось, что это просто дурость.

– …и глубоко раскаиваюсь в тех неосторожных словах, которые нанесли вам обиду. Но вы ведь все слышали?

– Многое. Я не собираюсь никому ничего рассказывать, если вы об этом.

– Благодарю, но я о другом. Возможно, Урфин в чем-то прав…

В том, что я меньшее зло? Определенно. Даже если брать сугубо по килограммам.

– …и хотя я категорически не одобряю его методы, но должен просить вас сохранить договор в силе. Если, конечно, я сам не вызываю у вас отвращения.

Какой неожиданный поворот. И кошачьи когти, впиваясь в плечо, предупреждают – лучше тебе, Изольда, согласиться. Хотя бы ради наглой рыжей морды, ну, той, которая мурлыкать перестала и дыхание затаила, ожидая ответа.

– Вы будете моей женой, леди Изольда?

Вот! И что мне оставалось ответить?

– Но вы же совсем меня не знаете! – Я попыталась воззвать к его разуму, если уж собственный отказал.

– Как и вы меня, – возразил Кайя.

И аргументы закончились. Нет, я могла бы рассказать, что леди из меня при всем моем старании не получится, а я даже не уверена, что буду стараться. Не по мне это их существование в каменной клетке замка и разграфленное приличиями бытие. Вышивки шелком. Глупые игры. Наряды. Это вдруг потеряло смысл. А что обрело? Не знаю. Только, глядя в рыжие глаза Кайя, я ответила:

– Тогда согласна.

Я протянула руку, желая скрепить этот, куда более честный договор рукопожатием, но Кайя понял по-своему. В огромной его ладони моя казалась крошечной, едва ли не детской. И черные змеи татуировки отползли, словно опасаясь моей слишком чистой кожи.

– Вы очень хрупки. – Кайя осторожно коснулся пальцев губами.

И я вспыхнула.

От макушки до пят. От чертовых пальцев, которые вдруг задрожали, до ослабевших колен. Я взрослая. Совершеннолетняя. И далеко не девица.

Я даже порно смотрела.

А тут вдруг… надо взять себя в руки, но вряд ли выйдет. Щеки небось полыхают, что знамя социализма. И сердце засбоило. Мысли же в голову и вовсе неприличные полезли.

Чтобы избавиться от них, я спросила:

– Они ведь живые, да? Рисунки?

Извивающаяся лента скользила по его запястью. И была холодной, а кожа Кайя горячей, куда более горячей, чем кожа нормального человека.

Он позволил мне поймать татуировку, и та недовольно ужалила пальцы холодом. Живая. И злая.

– Вам не больно?

– Нет. – Кайя не убирал руку, и я была благодарна ему за это.

А холод вдруг исчез. И тончайшие змеи устремились туда, где на его коже оставался след моего прикосновения.

– Мне сложно сделать больно, Иза.

Он так думает, потому что большой и сильный. Но я знаю, что и сильные люди способны испытывать боль. Татуировка меня признала. Она распадалась на созвездия чернильных пятен. И соединялась вновь, восстанавливая причудливый узор.

– Вас не отталкивает? – Кайя сел на пол, скрестив ноги. И теперь мы были почти на одном с ним уровне, только я чуть выше. Но не настолько, чтобы разорвать прикосновение.

– Нет. Странно, но… для чего она?

– Ночная мурана способна расти не только в камень. Это такое… растение? Животное? И то, и другое вместе?

– Я видела.

– Где?

– В храме. Там ее много. И она другая.

Кайя вздохнул и произнес:

– Урфин не дает себе труда думать о том, что творит. Леди не место в храме. Но там вы видели побеги, то, что снаружи. А внутри камня – корни.

И под кожей? Вот эти змеи – корни не то растения, не то животного? А Кайя еще утверждает, что ему не больно?!

– Я несу лишь малую часть. Первое время это и вправду мучительно, но после того как мурана приживается… если приживается, то боль уходит.

– А если не приживается?

– Тогда смерть.

– И чего ради?

– Теперь меня очень сложно убить.

Поздравляю. Немного мучений, и плюс сто к броне.

– Мурана слышит меня, а я – ее. Она берет у людей силу и отдает мне.

И в итоге Кайя круче всех. Наверное, подковы взглядом гнет, а легким движением брови стены каменные ломает. Эх, мир вроде другой, а игрушки у мальчишек все те же.

– Чем они темнее, тем лучше.

Симбиоз. Хорошее слово. Ты – мне, я – тебе, и все в сумме счастливы или хотя бы живы. Вопрос лишь в том, чем Кайя платит за обретенную суперсилу. Счастливым он не выглядит, скорее уж безмерно уставшим.

Ох, Изольда, ты дура. Кайя выглядит уставшим, потому что устал. Небось не первым классом добирался и даже не третьим, всю задницу об седло отбил. Ему охота не разговоры душевные разговаривать, а спать лечь. Только воспитание не позволяет от тебя избавиться.

От меня то есть.

– Наверное, поздно уже, – осторожно заметила я.

Под кожей Кайя звучало эхо двойного пульса, но меня это больше не пугало, как и то, что черные ленты поползли вслед за моими пальцами, точно не желая расставаться. Я и сама не желала. Выбираться из теплого кокона медвежьей шкуры, касаться почти босой ногой – чулок не в счет – холодного пола, сталкивать с колен осоловелого кота…

Я бы осталась в этой комнате и в этом кресле. Но вряд ли леди поступают подобным образом.

– Где ваши туфли? – Кайя, не выпуская моей руки, поднялся. Ну вот, моя макушка ему и до подбородка не достает.

– Туфли? Где-то там… на лестнице. Здесь недалеко.

– Нельзя ходить босиком. Можно поранить ногу. Или простудиться.

Ворчит он беззлобно, скорее уж забавно. Никого, кроме мамы и бабушки, не заботило, что я могу простудиться. А я, глупая, от заботы их отбивалась.

Теперь еще и туфли потеряла.

Но Кайя решил проблему по-своему – он просто поднял меня на руки.

– Леди, от вас рыбой пахнет.

– А от вас… от вас… дымом.

Тем самым, осенним, который уходит в небо из куч прелой листвы, и еще соленым морским берегом. И крепким конским по́том, но запах не неприятен.

Хлебом. Терпким крымским вином.

Выжженной степью. Пылью. Старыми книгами.

Чем-то кроме, что я не могу уловить.

Мы спускаемся по лестнице, и я, считая ступеньки, думаю обо всех этих запахах, и о том, что под кожей Кайя живет растение, которое немного здесь и немного в храме, и о том, что глаза у него рыжие, не у растения, конечно. Мыслей так много, что я зеваю, уткнувшись носом в плечо.

В моей комнате пусто, и камин почти погас. Сквозь приоткрытое окно тянет холодом. Огонь прячется от воздуха в черном жерле, и лишь старое полено отливает рубиновым цветом. Оно вот-вот рассыплется на угли, а те быстро погаснут.

И к утру я немного замерзну.

Кровать слишком велика для одного человека, но теперь я понимаю, под кого ее делали.

– Спокойной ночи, Изольда. – Кайя поклонился.

– Спокойной ночи… Кайя.

Я впервые произнесла его имя вслух. Странное оно, совсем не мужское, но… мне кажется, что ему подходит. Дверь закрывается, и я подбегаю к ней, стою, прислушиваясь к шагам снаружи.