Страница 24 из 27
Но руки девушки не нанесли удара. Давид Рок почувствовал, что эти самые руки обвили его шею и на груди у него лежит голова Анны; теперь девушка рыдала, уже нисколько не скрывая, что ее сердце разбито. И, к изумлению своему, он услышал:
— О, прости меня, Давид! Ради Бога, прости! Нет, нет, нет! Я не ненавижу тебя! Я люблю тебя! И мне ровно никакого дела нет до того, что скажут люди, пока ты мой! Но… Давид, дорогой, если ты действительно любишь Нанси Лобиньер…
Давид Рок обрел наконец способность речи, и с уст его полились слова, которых девушка не слыхала никогда раньше. Он и сам не знал, что он такое говорил. Впоследствии он не мог вспомнить ни одной фразы, ни одного слова. Прижавшись лицом к лицу Анны и крепко обняв ее, он без конца целовал ее, и сам плакал вместе с ней и старался объяснить… как он увидел ее ночью с Биго, как горечь закралась ему в сердце и наполнила душу отчаянием, как он нашел утешение в обществе Нанси Лобиньер и, нисколько не колеблясь, поцеловал ее… И Анна Сен-Дени слушала и горячо целовала его.
Когда Анжела Рошмонтье подошла к двери, она долго не могла добиться ответа.
Ее родители должны с минуты на минуту вернуться домой, сказала она, а потому лучше было бы, если бы Давид ушел.
Анна всем телом прильнула к нему.
— Обещай мне, Давид, поклянись мне своей честью, что ты никогда больше не будешь целовать эту бесстыдную женщину! И что ты никогда больше не станешь думать о ней.
— Да, да, обещаю, Анна, — ответил он и почти выбежал из комнаты.
Следом за ним из дома Рошмонтье вышел негр-слуга, чтобы проводить его в дом Пьера Ганьона, который жил неподалеку на улице Святой Урсулы.
Лишь пройдя несколько шагов, Давид вдруг вспомнил, что он забыл даже спросить у Анны о том, что главным образом занимало его: куда возил ее ночью интендант. А Анна сама между тем ни словом не обмолвилась об этом.
Он постучался в дом Пьера Ганьона, и дверь открыл слуга, проводивший его в огромную гостиную.
Стоило лишь взглянуть на эту комнату, чтобы догадаться, что она принадлежит избалованному красавцу Пьеру Ганьону. Во-первых, все стены были увешаны всякого рода пистолетами, до которых Пьер был такой любитель. Кроме того, все в комнате отдавало роскошью и уютом, без которых не мог бы прожить ни одного дня Пьер Ганьон.
Последний длинными шагами ходил по комнате, зажав в руке пистолет, и улыбка, с которой он встретил Давида Рока, была скорее зловещей усмешкой, чем приветствием другу. Давид еле узнал в нем того веселого, румяного и славного Пьера Ганьона, которого он знал на реке Ришелье.
Не обращая внимания на протянутую руку Давида, Пьер почти вплотную подошел к нему и прошипел:
— Так, так, так! Любовник Нанси Лобиньер? Быстро, однако, вы умеете работать — вы, честные воины с реки Ришелье! А мы оставались совершенно слепы ко всему, что происходило у нас под самым носом! Что вы можете сказать в свое оправдание? Я не могу вызвать вас на поединок, Давид Рок, и убить вас — из-за вашей матери. Но, право же, мне следовало бы это сделать ради Анны Сен-Дени!
Давид Рок медленно опустил протянутую руку и сказал:
— Опомнись, Пьер! Все это ошибка. Я не…
— Ошибка! — прервал его Пьер, повышая голос. — Ошибка!
Он бешено швырнул пистолет на диван, стоявший в дальнем конце комнаты.
— Я боюсь держать этот пистолет в руках, в противном случае я выпущу, кажется, в вас пулю, которой он заряжен! Ошибка! Уж не ошибка ли, что ты целовал Нанси Лобиньер? Уж не в том ли ошибка, что ты позволил себе такую низость по отношению к твоему другу! А она!.. Она только одного целовала так, кроме вас, мсье Рок! Слыхали вы, что она сказала? Два любовника — и ты последний из них!
— Пьер! — крикнул Давид, лицо которого побелело как мел. Быстрым движением руки он схватил его за плечи. — Пьер, ты лжешь!
Он с силой отбросил его от себя шага на три, а потом скрестил руки на груди по манере индейцев и снова произнес:
— Ты лжешь!
Пьер Ганьон с разинутым ртом глядел на своего друга. Он стиснул зубы, и глаза его превратились в две щелки, из которых, казалось, струится огонь. Голосом, холодным как лед, он ответил:
— Я стрелялся с тремя людьми за меньшее оскорбление и прострелил их насквозь.
— Ну что ж, стреляй, если угодно, — спокойно ответил Давид Рок. — Но я все повторяю: ты лжешь.
Совершенно другой человек стоял теперь перед Пьером Ганьоном. Будь он на несколько лет старше, будь у него в голове белая прядь, его можно было бы принять за Черного Охотника.
— Я поцеловал Нанси, — начал Давид, — я поцеловал ее потому, что она казалась мне единственным другом в городе, который я начал уже было ненавидеть. По прибытии в Квебек я первым делом направился к монастырю, несмотря на холод и слякоть. Я познакомился с человеком по имени Пьер Кольбер, и он проводил меня туда. И там я увидел, как Анна, весело смеясь, садилась в экипаж вместе с Биго. Найдя ее такой веселой и счастливой, я почувствовал, что со мной творится что-то необычайное. Я попросил Кольбера показать мне дом Лобиньер. Нанси собиралась было куда-то идти со своими друзьями, но все же она была так добра, что взяла меня в дом и дала отдохнуть и отогреться… и там это случилось. Вот и все. После моей матери и Анны на свете нет другой женщины, которую я любил бы так, как Нанси Лобиньер. Она дважды защищала мое имя. И если в Квебеке живут ангелы, — с легкой иронией закончил Давид, — как ты мне неоднократно рассказывал, то Нанси, наверное, принадлежит к их числу. Я не позволю тебе оскорблять ее. Ты полагаешь, что она дурная женщина…
— Дурная женщина! — зарычал Пьер Ганьон. — Кто тебе сказал, что она дурная женщина? Уж не хочешь ли ты сказать, что я говорил это?
— Ты, во всяком случае, намекал!..
— Черта с два, намекал! — крикнул Пьер, проводя рукой по своим взлохмаченным волосам. — Оскорбить Нанси Лобиньер! Да я бы скорее умер! Я убью первого, кто осмелится сказать что-нибудь против нее! Нанси — ангел!
— Вот это я и стараюсь все время доказать тебе, — сказал Давид.
— Она в двадцать раз красивее твоей Анны и в двадцать раз умнее ее. Но… она целовала тебя! Объясни мне, черт возьми, зачем это она делала?
— Я думаю, что ею руководила только жалость, — ответил Давид.
Пьер Ганьон перестал шагать по комнате, и лицо его приняло уже спокойное выражение, когда он произнес:
— Пожалуй, ты прав. Действительно жалость. И меня она, вероятно, тоже пожалела! Поцеловала меня и убежала, потому что ей жаль было меня. Но тебя она совсем не так целовала, если верить тому, что рассказывает Анна. Меня не столько возмутило то, что она тебя целовала, сколько то, что она сказала про другого! Кто он такой? Где мне найти его?
— Я полагал, что она подразумевала тебя… после всего, что случилось, — предположил Давид.
— Меня! — Пьер Ганьон рассмеялся безнадежным смехом, а потом протянул руку Давиду: — Прости меня, Давид. Я выказал весьма мало гостеприимства по отношению к тебе. Но я буквально без ума от Нанси. Я умру без нее. Я в течение двух лет ползаю на коленях перед ней, и она ни разу не разрешила мне прикоснуться к ее губам, а теперь она вдруг целует тебя по собственному желанию и, таким образом, отдает другому то, чего я добивался в течение стольких недель. Я должен найти человека, о котором она говорила, и, клянусь, я убью его!
Он крепко сжал руку Давида и вдруг просветлел. Какая-то мысль озарила его.
— Возможно ли, что это капитан Талон? — воскликнул он. — Его считают лучшим стрелком в Новой Франции, и я с величайшим удовольствием всажу в него пулю.
— Но это невозможно! — возмутился Давид Рок. — Я бы скорее поверил, что Нанси полюбит змею!
— Тем не менее ты сам говоришь, что видел их вместе сегодня вечером.
— Да, точно так же, как Анну с интендантом Биго, — парировал Давид.
— Но Анна ведь объяснила тебе.
— Она ровно ничего не объяснила мне, — прервал его Давид, — и, чем больше я думаю об этом, тем меньше нравится мне эта история.