Страница 21 из 28
Он отвернулся и затеребил ремень автомата.
Кебу проняло.
— Для тебя и старался! Где еще обогреешься, пока до своих ошвартуемся? Выходит, подвел я жинку с мамашей, если не заглянем. Что подумают? Мало им горя без этого?
Последний довод был самым убедительным. Кеба опять, как и на рассвете, в пещере Балки Разведчиков, одержал верх.
Кирюша неохотно последовал за рулевым в темноту.
С четверть часа они кружили по огородам и виноградникам, перелезали через канавы и ямы, пробираясь к холму, где стоял дом Кебы. Мягкая, протоптанная в бурьяне тропка привела их на гладкую вершину. В темноте перед ними возникло пятно фасада и длинные тени тополей, будто разукрашенные мигающими светляками: то сквозь ветви просвечивало звездное небо.
— Чуточку обожди, — еле внятно шепнул рулевой. — Не заявился ли кто в хату?
Сжимая автомат, Кирюша застыл на тропке.
Тихо скрипнула ступенька, другая… И вдруг, к досаде Кирюши, дощатое крыльцо затрещало под тяжестью грузного тела Кебы.
— Ш-ш-ш! — сердито прошептал подросток, но в следующее мгновение понял, что рулевой неповинен в шуме.
Топот ног на крыльце и яростный выкрик подсказали Кирюше, что Кеба попал в засаду.
— Четверо на одного, да?.. Все равно не возьмете живым!..
Глухая возня на крыльце, сопровождаемая чьим-то хрипеньем, тяжелыми ударами, треском перил, руганью немцев, длилась еще с минуту, после чего залегший возле тропки в бурьяне Кирюша разобрал испуганный вопль:
— Стреляйте! Герр фельдфебель, граната!..
Грохот взрыва покрыл все звуки, и когда вновь наступила тишина, изнутри домика вырвался наружу и зазвучал над холмом надрывный женский плач.
— О-о-о! — застонал кто-то одичалым от боли голосом.
— Герр фельдфебель! Господин фельдфебель! — ошалело зачастил второй голос, в котором Кирюша узнал тот, что уже предупреждал о гранате у Кебы. — Я же говорил вам, чтобы стреляли. Я же довел до вашего сведения, что эта старая ведьма не понапрасну печь затопила! Я же до ветру выскочил и учуял дым от нее. Гостя ждала!
— О-о-о! — не умолкая, выл раненый фельдфебель.
— Дождалась! — злорадствовал второй голос. — Дождалась сыночка! Два солдата наповал, герр фельдфебель. Он их с ног сбил, а потом гранату кинул. Где же уцелеть им? Кому какое счастье, герр фельдфебель. У меня ни царапинки.
Кирюшу словно подбросило.
— Вот тебе за Кебу! — раздельно выговорил он и не ослабил нажима пальца на спусковом крючке, пока не расслышал предсмертного вопля предателя.
По окрестным холмам, путаясь в зарослях держи-дерева и виноградниках, покатилось в ночную даль замирающее эхо автоматной очереди.
Перебежав через бурьян к развороченному взрывом крыльцу, Кирюша позвал:
— Кеба!
Рыдающий старческий голос откликнулся из окна:
— Не услышит он, не зови! Не отзовется ни родной матери, ни жене, ни сыну… Тикай, мальчик, не то немцы споймают. Дуня, покажь дорогу и до Вовки беги, а я за всех вас отвечу злыдням.
Зазвенели, осыпаясь, осколки стекла в разбитом окне, послышался короткий звук прыжка, и возле Кирюши встала всхлипывающая женщина.
— Прощайте, Игнат Семенович… Семнадцать с половиной лет прожили. Пришла нам пора расстаться не по доброй воле…
Женщина сделала шаг к ступеням крыльца, поклонилась в пояс невидимым останкам Кебы и, найдя руку подростка, стиснула ее с неженской силой:
— Бежим, сынок! Прощайте, мамо!
Цепко держа Кирюшу, она повлекла его к тропке.
Сухой бурьян под холмом шуршал все громче.
Рука женщины дрогнула.
— Слухай, идут злыдни. Пропадем… — Она потянула подростка обратно к домику.
Навстречу им, с противоположной стороны холма, наперебой застрочили немецкие автоматы, и немедленно началась стрельба внизу, куда сбегала тропка.
Судя по выстрелам из-за тополей, вражеские автоматчики уже взобрались на холм и, подбадривая себя непрерывной бесприцельной стрельбой, расчищали дорогу к домику. Вторая группа немцев или румын замешкалась внизу. Путь был отрезан с той и с другой стороны.
Женщина заметалась:
— До обрыва, сынок! Спрыгнем, хоть и глубоко. Бог даст, не расшибемся — балкой уйдем…
— Стойте минутку, тетя!
Кирюша вынул из рюкзака вторую гранату, отполз подальше и, что было сил швырнув ее вниз, юркнул назад.
Тотчас под пригорком ухнул разрыв и раздались болезненные стоны.
Женщина вскочила и рванулась к невидимому обрыву.
— Пригнитесь, тетя! — догоняя ее, предупредил подросток и пригнулся.
Темноту будто стегнул тонкий кнут.
Жена Кебы откинулась на бегу, выпрямилась и, не сгибаясь, безмолвно упала.
Кирюша с разбегу споткнулся о нее и шлепнулся наземь.
— Тетя! Что с вами? Я помогу вам… — лихорадочно шептал он, не веря, что она мертва, обеими руками обхватывая ее плечи и с трудом приподнимая обмякшее тело. — Слышите или нет? Где обрыв?
Он потянул ее за собой и, не успев ахнуть, провалился в пустоту. Его пальцы впились в плечи женщины.
Невыносимый толчок оглушил маленького моториста.
Кирюшу встряхнуло так, что он разжал пальцы и лишился сознания, а когда очнулся, то почувствовал всего себя разбитым. Его руки пошарили в темноте и обнаружили рядом неподвижное, уже холодеющее тело женщины. Он отдернул их и вскочил. Трескотня автоматов высоко над ним напомнила обо всем.
Тупо ныло плечо, и очень болел язык, прикушенный при падении.
Досада на Кебу переплеталась с невыразимой жалостью к нему и судьбе его близких, но меньше всего Кирюша укорял себя за то, что отверг совет Федора Артемовича.
Куда было теперь податься: вдогонку за бывшим шкипером, или в Балку Разведчиков, чтобы дождаться Баглая, или неведомым путем в Солнцедар?
Маленькому мотористу вдруг снова припомнилась картина с всадником у придорожного камня с коварной надписью: «Направо пойдешь — горе найдешь, налево пойдешь — смерть примешь, прямо пойдешь — не вернешься».
Ничего не решив, он выкарабкался из балки и, держа наготове автомат, озираясь и чутко прислушиваясь к удаляющемуся тарахтенью стрельбы, побрел напрямик в ночь.
Над мертвой зоной
Мертвой зоной на языке военной терминологии называется пространство, недоступное для обстрела. Поэтому такое определение будет неправильным, если без оговорок применить его к Цемесской бухте в период оккупации ее западного берега немецко-румынскими войсками. Наоборот, вся бухта, расположенный в ее дальнем от выхода в море углу Новороссийск и примыкающие к нему предместья, превращенные немцами в опорные пункты, простреливались насквозь с крутого восточного берега, где в заросших дубняком, орешником и ольхой ущельях находились искусно замаскированные советские батареи. Каждый метр водного пространства и прибрежья бухты, вплоть до Волчьих Ворот на дальнем горном перевале, был засечен и неоднократно пристрелян черноморскими артиллеристами береговой обороны, которые заняли господствующие над бухтой позиции после вынужденного ухода из Новороссийска.
И все-таки это была огромная, без следа жизни на всем протяжении, в буквальном смысле мертвая зона.
Мертвое раздолье начиналось у холма, на склонах которого, бесследно скрывая Кирюшу, темнели густые заросли молодого дубняка и кустов дерезы. Холм, где маленького моториста застал день, высился на середине пути между Станичкой и подножьем Мархота. Сквозь решетчатое сплетение веток была хорошо видна Цемесская бухта в рамке отвесных гор, что выделялись на фоне мглистого неба цепью беловатых конусов, будто усыпанных вечным снегом. Под ними, на равнине и пригорках, в углу бухты, амфитеатром раскинулись кварталы Новороссийска и слободок. Глаз был не в состоянии охватить все пространство гавани. Она тянулась от цементных заводов до Каботажного мола перед Станичкой, способная разместить у тридцати двух причалов и на рейде по крайней мере сотню морских и океанских кораблей с любой осадкой.