Московский клуб

Самым оживленным местом оказалась огромная библиотека. Там в центре внимания, окруженный толпой почитателей, в мягком кресле, обитом золотой полосатой тканью, сидел хозяин дома и торжества — сам Уинтроп Леман. Комната была очень большая, с обшитыми дубом стенами, с высоким кафедральным потолком, полом из зеленого мрамора, покрытым роскошным кирмановским ковром, огромными окнами, занавешенными тяжелыми светло-зелеными портьерами, спадающими крупными складками.

В толпе Стоун сразу заметил несколько своих знакомых и многих людей, которых хоть и не знал лично, но сразу узнал. Сенаторы штатов Нью-Йорк и Коннектикут разговаривали с настоящим монголом, миниатюрным и страшно богатым. Вице-президент был, казалось, поглощен беседой со спикером одной из палат и диктором вечерних программ новостей национального телевидения.

Толпа была очень пестрая: старые нью-йоркские аристократы и банкиры, несколько модельеров, главы Сити банка, телефонно-телеграфной компании, «Дженерал Моторс», несколько президентов университетов, директора музеев «Метрополитен» и «Куперхевит» (успех обоих в весьма значительной мере был обусловлен частыми и щедрыми пожертвованиями Лемана). Кроме того, в комнате находилось множество очень богатых пожилых худоруких матрон с аристократическими манерами, больших любительниц подобных мероприятии. А одна из них притащила с собой двух малюсеньких китайских собачонок, которые теперь рычали и огрызались на каждого, кто имел несчастье пройти мимо.

— Чарли! Стоун!

Чарли про себя чертыхнулся, увидев, что к нему направляется человек, которого он не очень-то любил. Это был смертельно скучный и самоуверенный банкир, с которым Стоун виделся лишь однажды, несколько лет назад.

Он приблизился к Стоуну, держа стакан с вином на отлете, как мадам Кюри, демонстрирующая пробирку с первым кюрием, энергично пожал руку Чарли и начал нести что-то невообразимо скучное о Международном валютном фонде.

— Как ваши дела. Чарли? — приставал банкир. — Что слышно нового насчет пенсий?

Очень немногие люди имели представление о том, чем на самом деле занимался Стоун. Он всем всегда говорил, что он частный консультант. Никто не знал, что делают консультанты, и большинство людей, как обнаружил Стоун, дальше ни о чем не расспрашивали. Кроме того, Чарли с удовлетворением отметил, что, когда он врет, и очень правдоподобно, что работает «практикующим экспертом по пенсионному обеспечению», у многих людей глаза становятся стеклянными. Иногда на каком-нибудь приеме или вечеринке кто-нибудь просто из вежливости просил Стоуна объяснить, что это значит. Он своими пространными разглагольствованиями очень быстро гасил всякое любопытство. Собеседник начинал непонимающе улыбаться, быстро извинялся и уходил налить себе еще вина.

Чарли сказал что-то невразумительное о новых тенденциях в развитии пенсионного фонда страховой компании Хартфорда.

— Н-да-а, — протянул банкир. — Знаете, Чарли, я думаю, что любое дело может быть интересным, если им зарабатываешь на жизнь, — он сказал это вполне серьезно.

— Да, вы совершенно правы.

Банкир сделал из своего стакана глоток, как он не преминул сообщить Стоуну, «Сент-Эмильона», и завел длинный рассказ об этом вине и о том, что оно было любимым напитком Юлия Цезаря. Чарли отлично знал, что у Лемана подают только бургундское, но улыбался и кивал, считая, что не стоит разочаровывать бедолагу.

Леман сидел на кресле, словно на троне, неспешно кивая в ответ одному из окружающих его людей. На нем был отличный серый английский фрак, но казалось, что костюм был сшит несколько лет назад: он очень висел на его худых плечах.

У Лемана был холодный, даже леденящий взгляд. Его глаза казались водянистыми и были сильно увеличены линзами очков в светлой оправе. Нос старика был когда-то той формы, которую называют орлиной, но сейчас он был просто длинным и острым. Когда он говорил, можно было видеть слишком яркую белизну его вставных зубов.

Заметив Чарли, он протянул ему худую руку, покрытую темными крапинками.

— Как я рад тебя видеть, Чарли!

— Поздравляю вас, Уинтроп.

— Это мой крестный сын, Чарльз Стоун, — объяснил он пожилой даме слева от него. — Подойди ближе, Чарли. Как же я рад тебя видеть!

— Вы отлично выглядите.

— Не лги мне, — весело ответил Леман скрипучим голосом. Затем, приподняв брови, он поинтересовался — Ну, Чарли, твои клиенты довольны тобой?

— Вполне.

— Они счастливцы, что у них есть ты.

— Спасибо.

Стоун уже было наклонился пониже, чтобы спросить Лемана о завещании Ленина, но сдержался.

— А Элфрид приехал?

Тут внимание Чарли привлек знакомый силуэт, замеченный краем глаза.

— Извините, что вы сказали? — Он повернулся и увидел в фойе красивую блондинку в белом декольтированном платье и закутанную в белую тафту. Она оживленно беседовала с Солом Энсбэчем. — А? Нет, Уинтроп, отец не приехал. Извините, я оставлю вас на минуточку, — извинился Стоун, ощутив странную пустоту внутри.

Это была Шарлотта.

Приблизительно в это же время в ста пятидесяти милях на север от дома Лемана молодой семинарист русского православного монастыря в Мэплвуде, штат Нью-Йорк, упаковал чемоданчик и сел в принадлежащую семинарии машину.

Через час он прибыл в Саратогу и поставил автомобиль на стоянке у лечебницы «Де Вит Клинтон». Это был красивый каменный особняк постройки девятнадцатого века в стиле Х. Х. Ричардсона, строение грубое, но крепкое. Семинарист без труда нашел ключи именно там, где ему было сказано заранее. Они были прикреплены магнитом под железной лестницей с тыльной стороны здания. Отперев дверь, он вошел в дом, нашел нужную ему палату и еще раз проверил содержимое своего чемоданчика. Там был спрятан пятимиллилитровый пузырек бесилата атракюрия.

Лунный свет освещал иссохшуюся фигуру в инвалидном кресле. Это был безногий старик. Он дремал.

Семинарист сразу узнал этого человека. Его имя было Олден Кушинг, в прошлом — один из самых известных промышленников страны. Когда-то он был деловым партнером бизнесмена и государственного деятеля Уинтропа Лемана, как раз в тот период, когда Леман жил и работал в Москве.

Семинарист досконально изучил досье на Кушинга и знал, что в старых номерах журнала «Фортьюн» за двадцатые и тридцатые годы имя этого человека упоминалось почти так же часто, как имя Уинтропа Лемана. Кушинга часто можно было видеть на фотографиях играющим в гольф в Сан-Симеоне или охотящимся где-нибудь в Западной Вирджинии в компании Уильяма Рэндолфа Хирста и Дж. Д. Рокфеллера-старшего.

Семинарист подумал, что же могло привести этого необычайно влиятельного когда-то человека к такому жалкому состоянию; как могло случиться, что он сменил Сан-Симеон на эту грязную, маленькую лечебницу в пригороде Нью-Йорка, на эту палату, пропахшую лекарствами, успокоительными средствами и казенной пищей?

Семинарист закрыл за собой дверь, включил свет и тихонько окликнул старика по-английски:

— Мистер Кушинг!

Кушинг проснулся не сразу и долго не мог понять, что происходит. Он часто заморгал от яркого света и слабым голосом спросил:

— Кто вы такой?

— Я священник, — ответил семинарист. — И у нас с вами есть общие друзья.

— Священник?! Посреди ночи?

— Все будет нормально. С вами все будет нормально, — голос с легким акцентом звучал несколько гипнотически.

— Оставьте меня! — прохрипел Кушинг.

— Все будет нормально.

— Я сдержал данное Леману обещание! — Голова Кушинга тряслась, голос звучал хрипло и срывался на визг. — Я никогда никому ничего не рассказывал! — Слезы собирались в уголках его глаз и сбегали причудливыми ручейками по покрытым красными прожилками щекам.

Через несколько минут семинарист выведал все, что хотел узнать. Затем он успокаивающе положил руку на старческое запястье Кушинга и начал закатывать рукав его бледно-голубой сатиновой пижамы.

— Вы очень расстроены, мистер Кушинг. У меня есть кое-что, оно вас немного успокоит, — мягко сказал он.