Воскрешение

В те несколько часов, когда я дремал, провалившись куда-то в бездну и ничего не ощущая, кашель как бы отпускал меня, будто в этот момент отдельные части моего организма вступали в какой-то сговор, давая друг другу время на передышку. Зато все остальное время кашель душил меня, не прекращаясь ни на минуту, и никаким усилием воли его невозможно было остановить.

Окруженный сворой «приемщиков», я, даже сам не знаю как, умудрялся скрывать кровохарканье, отворачиваясь при очередном приступе, держа марочку в руке и вытирая ею с губ мокроту с кровью. При этом я еще пытался непринужденно поддерживать разговор, шутить и улыбаться. В общем, я пытался вести себя как обыкновенный человек, но с некоторыми склонностями к кайфу, не более. И этот маленький спектакль не без труда, но все же мне удался. Вот только, к сожалению, эта комедия отняла у меня последние силы, и, когда двери карантинной камеры-одиночки за мной закрылись, я буквально рухнул на нары и самостоятельно на ноги смог подняться лишь через несколько недель.

Когда на следующий день при утреннем обходе изолятора работники профилактория, увидев меня, полулежащего на нарах в луже крови с мокротой, поняли, наконец, кого они вчера приняли и как их провели дагестанские коллеги, они были в шоке. Но моих провожатых уже давно и след простыл, так что сотрудникам сей обители пришлось тут же водворять меня в санчасть и думать о том, что же со мной делать дальше. И видит Бог, на их счастье, а вернее, на мою удачу, случай – этот перст Божий – в образе молодого Уркагана и человека в белом халате помог мне быстро, насколько это было возможно при тех условиях и обстоятельствах, прийти в себя.

В этой связи следует отметить, что, начиная с того момента, когда, сойдя с парома в Красноводском порту, я ступил ногой на землю Туркменистана, все время, пока я там жил в неволе или на свободе, почти все, встречавшиеся на моем пути, были добрыми, честными и порядочными людьми. Ни о каком другом месте, где мне пришлось побывать, я такого, к сожалению, сказать не могу. Но кто знает, может, еще найду где-нибудь что-то подобное: думаю, пока все еще впереди и рано ставить точку в своих странствиях.

Глава 26

Стоит отметить, что как администрация, так и обслуживающий персонал ЛТП, были в основном неплохие люди, для которых ничто человеческое не было чуждым. Веками укоренившийся жизненный уклад, своеобразный климат и окружающая среда действуют на людей иногда с поразительной силой, подчас разрушающей все представления о морали, нравственности и действительности вообще. Так что эти люди в белых халатах давали жить и кайфовать другим, в то время когда сами жили и кайфовали так же, как и их невольные пациенты.

На территории профилактория со всевозможными бараками и постройками, как я уже говорил, был когда-то лагерь строгого режима, так что некоторый старый «интерьер» сохранился, включая камеры изоляторов и БУРов, локальные заграждения между отрядами, череду заборов, несколько троп нарядов со множественными рядами колючей проволоки и сигнализацией. Но на этом, слава богу, перечень примет прошлого этого острога заканчивался.

Основной критерий, определяющий жизнь арестантов любых заведений, – режим в этом лагере-профилактории отсутствовал напрочь. К счастью, у меня не оставалось времени, чтобы понять, было ли это обстоятельство заслугой арестантов или позицией администрации. Но я все же склонен предполагать второе, и вот почему. О каком жиганском порядке могла идти речь, если люди ни днем, ни ночью почти не пробуждались от кайфа? Скажу больше, этому ЛТП скорее бы подошло название «Оазис кайфа», нежели место, где должны были лечить от наркомании.

По списку в профилактории числилось двести восемьдесят человек, двести из которых были потенциальными пьяницами и всего лишь восемьдесят – наркоманами, но наркоманами по большому счету. Почти все они были неизлечимо больными и потерянными людьми как для своих семей, так и для общества в целом, за редким исключением, которое составляли десять – пятнадцать человек.

Эти люди и поддерживали воровской порядок в заведении. Здесь, как и было положено на воровских командировках, собирался общак, отсылаемый как под крышу, хотя там в основном и находились «бухарики», так и в санчасть бедолагам, которые, проштрафившись, получали болезненные инъекции по полной программе.

Люди, которых я увидел на утреннем разводе днем ранее, были как раз именно теми пьяницами, которым разрешалось покидать пределы профилактория для работы на разных городских объектах. На самом деле почти каждый из них был чьим-либо гонцом. Что касается восьмидесяти наркоманов, то, по предписанию свыше, они не имели права свободного передвижения ни внутри лагеря, ни тем более за его пределами. Впрочем, это было всего лишь предписание. Вне пределов лечебницы оно соблюдалось очень строго: администрация неусыпно следила на утреннем разводе за тем, чтобы ни один наркоман даже случайно не оказался за воротами ЛТП, внутри же профилактория его не придерживались вообще.

День здесь начинался, как и повсюду в закрытых учреждениях подобного типа, с подъема, завтрака и развода на работу. Но на работу люди выходили не в промзону, как в обычном лагере, а на свободу. В самом же ЛТП ни условий для какой-нибудь трудовой деятельности, ни самой работы не было вообще, а если бы что-то и было в этом роде, то, уверен, никто из наркоманов даже палец о палец не ударил бы.

Самой администрации выгодно, чтобы все оставалось по-прежнему, и вот почему. Оказавшись за воротами профилактория, те из «пьяниц», которым по ряду причин «наркоманы» не доверяли миссию гонцов, расходились по рабочим объектам. Им предстояло батрачить за себя и за того парня, но, конечно же, не даром. Гонцы расходились и разъезжались по разным сторонам в поисках родственников и друзей «наркоманов», которые остались в лагере, а те к вечеру расплачивались с работягами всегда честно и сполна. Посыльных же в основном интересовали наличные деньги. По строгим, негласным правилам этого учреждения те, кто проносил со свободы наркотики или спиртное, очень строго наказывались, потому что «банковать отравой» было исключительно привилегией администрации. Деньги при этом можно было нести абсолютно открыто и в любом количестве, чем больше, тем лучше, и никто из администрации к ним даже не прикасался. «Зачем лишний раз драконить людей?» – здраво рассуждали они. Ведь так или иначе эти деньги через несколько часов перекочуют в карманы тех, кто, по сути, обязан их изымать.

День у обитателей этого учреждения проходил поразному. Те, у кого оставалось что-нибудь из вчерашних запасов, варили ханку и, уколовшись, кайфовали, кто-то гаповал колеса или фугару, другой травился планом. Те же, кто не оставил ничего наутро, с нетерпением ждали вечернего съема, когда придут посыльные и принесут им деньги от родных и близких. Но в основном почти все делились друг с другом, рассчитывая на взаимность.

После обеда в профилактории стояла почти мертвая тишина. Отчасти сказывался специфический пустынный восточный климат, который с какой-то меланхолической последовательностью навевал лень и скуку. Но в большей степени такой распорядок дня, конечно же, диктовал образ жизни этих людей: днем спать, ночью кайфовать. К слову сказать, подобный жизненный ритм был присущ и арестантам в тюрьмах и разного рода казематах нашей страны.

Но вот наступал вечер, приближался съем, и жизнь начинала пробуждаться. Как правило, тех мужиков, кому нельзя было доверить корреспонденцию и кто пахал на объектах, по возвращении в ЛТП почти сразу водворяли до утра в камеру-вытрезвитель. Это происходило потому, что, получив долгожданное вознаграждение за свой двойной труд, они, как правило, напивались до такой степени, что иногда приходилось затаскивать их в камеру буквально на руках. Остальные мужики спокойно проходили шмон и несли то, что добыли, своим хозяевам. Вознаграждение ждало их в лагере, после проверки, так что им было совершенно незачем спешить напиваться вне заборов лечебницы.