Беспокойный

– Тогда он бы уже больше никогда не проснулся, – мрачно процедил Казаков. – То есть, как ты говоришь, пятьдесят на пятьдесят: может, конечно, и проснулся бы, но уже не здесь…

– Ты бы сел, – подхватил Бородин, – а на зоне, между прочим, выпивку достать непросто. Да и стоит она дороговато, особенно для человека, которому никто не носит передачи. И вот сидишь ты за колючей проволокой – живой, здоровый, трезвый и сильно страдающий от абстинентного синдрома, – а в твой крепости тем временем обживается новый хозяин… Как тебе такой вариант? Ты этого хочешь? Этого добиваешься? – Может, уже хватит? – мрачно поинтересовался Сергей, ожесточенно дымя сигаретой.

– Ну вот, все-таки обиделся…

– Да не обиделся я! Просто не люблю пустой треп. Все, что ты мне тут так красочно расписываешь, я лучше тебя знаю: и про здоровье, и про деградацию, и про то, что пьяный для вора – что для голубя хлебный мякиш, подходи и клюй. А толку-то? Какие будут конкретные предложения – начать новую жизнь?

– Не обязательно, – пожал плечами Алексей Иванович. – Твоя жизнь – твое личное дело. Нравится жить, как живешь, – на здоровье, никто тебе не запретит. Только я бы на твоем месте уехал подальше от чужих глаз. Есть у меня один знакомый, он может подобрать подходящий вариант – такой, чтоб тебя и новое место устроило и денег потом на всю оставшуюся жизнь хватило. Ведь, что ни говори, квартирка-то у тебя золотая! Три комнаты почти что в центре – это, Серега, капитал! А ты сидишь на нем как собака на сене и ждешь, когда тебя облапошат.

– О, – с мрачным удовлетворением произнес Казаков. – Ай, Леха, ай, молодца! Сперва черными риелторами пугал, а теперь и сам туда же!

– Да пошел ты в ж…, – обиженно заявил Бородин и сделал вид, что собирается встать и уйти. – Риелтор риелтору рознь, а если думаешь, что на свете все, кроме тебя, мошенники и ворье, говорить нам с тобой больше не о чем. Сколько с меня за портвейн?

Он демонстративно полез в карман, четко осознавая при этом, что рискует здоровьем, а то и жизнью, презрительным тоном предлагая хозяину деньги за угощение.

– А в рыло не хочешь? – подтверждая его опасения, свирепо прорычал Казаков и тоже встал, с грохотом опрокинув табурет.

Впрочем, как и подозревал Алексей Иванович, его боевого пыла хватило ненадолго. Он сразу увял, потускнел, потупился и сел – вернее, попытался сесть на то место, где мгновение назад стоял табурет, и неловко шлепнулся на пол, смешно и нелепо задрав ноги. Сигарета выпала у него из руки и откатилась в сторону, потеряв уголек, который мгновенно прожег в линолеуме черную круглую дырку. Никто из присутствующих не обратил внимания на этот мелкий ущерб, нанесенный золотой, но уже изрядно обветшалой недвижимости почти в центре Москвы. Казаков тяжело и неуклюже, как старик, возился на полу, пытаясь встать. Алексей Иванович обогнул стол, взял его под локоть, помог подняться, а затем поднял табурет и заботливо, как родной, усадил хозяина. Вблизи от Казакова разило сложной и неприятной смесью запахов пота, табачища, винного перегара и, кажется, даже мочи.

– Прости, Леха, – сказал он, понурив заросшую спутанными, влажными от пота волосами голову. – Несу сам не знаю что. Деградация, будь она неладна! Прости. Мне надо подумать.

– Конечно, Серега, – сочувственно сказал Бородин. – Думай, сколько надо. Я завтра зайду – не за ответом, а так, проведать. Все равно у меня намечаются в этом районе дела по работе, так я заодно и тебя повидаю. Ты не против?

Казаков в ответ лишь тяжело помотал головой. Через минуту он уже спал, положив голову на грязный стол и оглашая кухню прерывистым, нездоровым храпом. Алексей Иванович Бородин взял свой атташе-кейс и вышел, напоследок окинув помещение оценивающим, хозяйским взглядом.

Глава 3

Обнесенный легкими железными перилами прямоугольный бассейн дока был залит беспощадным светом мощных галогенных прожекторов. В одном месте в ограждении имелся разрыв, через который можно было попасть к спускающемуся до самой воды и исчезающему под ее поверхностью отвесному стальному трапу. Нержавеющая сталь весело блестела в лучах прожекторов, придавая доку неуместное сходство с обычным плавательным бассейном. Сварные швы на стыках вертикальных и горизонтальных труб порыжели от ржавчины, нижняя ступенька, расположенная на уровне воды, была изумрудной от неистребимых водорослей, и старший прапорщик Палей, хозяйственный, как все прапорщики, подумал, что скоро в док придется направить рабочую команду для очистки бассейна.

Сегодня старший прапорщик выступал в роли начальника конвоя. По этому случаю он был облачен в удобный черный комбинезон и бронежилет, поверх которого была наверчена прочая амуниция – пистолет, рация, резиновая дубинка, электрошокер, баллон со слезоточивым газом, наручники и, разумеется, автомат. Матово-черный шлем из новомодного пуленепробиваемого пластика, состряпанный по американскому образцу и почти неотличимо похожий на немецкую каску времен Второй мировой, венчал его крупную голову, лицо прикрывала прозрачная плексигласовая пластина. Палей стоял у прохода в ограждении, почти поровну деля свое внимание между черной водой, что плескалась о покрытые зеленой слизью бетонные стенки, и группой подконвойных. Подконвойные неровной шеренгой стояли поодаль, у стены, равнодушно глядя в дула направленных на них автоматов охраны. Их было двадцать человек, из чего следовало, что сегодняшняя партия груза сравнительно велика.

За спиной у старшего прапорщика находился автопогрузчик, со стрелы которого вместо крюка и талей свисало что-то вроде ременной сбруи с пряжками. За рулем погрузчика сидел водитель в пятнистой армейской униформе. От погрузчика пахло соляркой, дымом и резиной, так что о его присутствии было бы несложно догадаться, даже если бы Палей не знал, что он тут.

Прапорщик посмотрел на часы, браслет которых был застегнут поверх рукава комбинезона. Морячки сегодня запаздывали. Впрочем, море – вещь непредсказуемая, и судам нелегко придерживаться четкого расписания. Давным-давно, в детстве, школьнику Женьке Палею иногда случалось заболеть и не пойти в школу. Само по себе это было неплохо, вот только гулять ему, больному, строго-настрого запрещали, а других развлечений, не связанных с беготней по двору, он в ту пору не знал. Кабельного ТВ тогда не было, телевизор показывал три программы (из них две – с такими помехами, что их было решительно невозможно смотреть), о видеомагнитофоне, учитывая заработки матери, не приходилось и мечтать, и будущий прапорщик поневоле, от скуки, читал книги, которые таскал ему из школьной библиотеки младший братишка. В одной из них он прочел, что моряки старательно избегают утверждений типа: «Будем там-то и там-то тогда-то и тогда-то», считая, что это верный путь очутиться не «там-то и там-то», а на дне. Они вообще чудной народ, моряки. По морю они не плавают, а ходят – плавает, видите ли, только дерьмо, – и чуть ли не для всего на свете у них есть свои, чудные, нерусские названия: вместо порога – комингс, вместо скамейки – банка (мель у них, кстати, тоже почему-то банкой называется), вместо кухни – камбуз, а вместо сортира – гальюн… А с другой стороны, служба у них тяжелая, да и требуется от них, как и от всех на свете, только одно – чтоб исправно делали свое дело. А между собой пусть хоть и вовсе по-русски не разговаривают, это их внутренняя, военно-морская проблема…

Словно в ответ на мысли старшего прапорщика, вода в продолговатой ванне дока заколыхалась сильнее. Где-то в глубине возникло и начало разгораться, превращая воду из непроглядно черной в зеленовато-прозрачную, туманное свечение. Вскоре оно набрало полную силу, превратившись в два круглых, как пара любопытных глаз, ярких световых пятна, и вдруг погасло. За мгновение до того, как это произошло, старший прапорщик успел разглядеть плавно поднимающееся из глубины темное веретенообразное тело и, как обычно, испытал при этом легкое волнение: ему, человеку сухопутному, выросшему в местности, где не было даже реки, это зрелище до сих пор было в диковинку.