Страница 5 из 73
Папа, мама и я уже после возвращения папы с войны, но до моего полета в космос
Не вдохновляли отца и мои космические увлечения. Даже, когда я стал работать в КБ Королева, он упрямо продолжал считать меня непутевым. Упрекал, что я не остался в институте, в аспирантуре. А я не обижался. У нас было такое воспитание: отец и мать – это святое. Это сейчас можно выгнать их на улицу, а мы росли в другое время.
Но, конечно, когда я вернулся из первого полета в космос, папа был даже счастливее меня. Его беспутный сын, который что-то где-то взрывал, где-то тонул, где-то носился на мотоцикле, летал через руль. Ломал себе руку, когда прыгал со шкафа на диван, готовясь в парашютисты, и ногу, когда уже прыгал с парашютом, – оказался годен для большого Дела.
Во время второго моего полета отец умер – под Новый год. Мне, конечно, об этом не сообщили. В полете нельзя сообщать такое. И радость от счастливого возвращения на Землю оборвалась во мне, когда я узнал о горькой потере.
Родители дали мне чисто ленинградское образование. Например, когда из репродуктора лилась музыка, мать всегда экзаменовала меня: какое это произведение, кто композитор. А музыка в те годы в репродукторе не прекращалась. И я полюбил музыку. Мама постоянно водила меня в театр, в музеи. И к этому я пристрастился на всю жизнь. В каждом городе, где я бываю, обязательно хожу в музей. А без театра жизни не представляю. Например, Евгений Лебедев в роли Холстомера меня потряс – а ведь я к тому времени уже побывал в космосе и потрясти меня было непросто.
Я могу предъявить претензии своим родителям за «неправильное» воспитание, потому что они не развили во мне черты, которые необходимы для современной жизни. Предавать я не умею, убивать тоже, даже врать не могу. Из-за этого всегда думаю, как жить-то буду в современных российских реалиях без таких качеств? Шутка, конечно. Но, как говорится, в каждой шутке есть доля правды.
Шутки шутками, а однажды я непростительно обидел отца. Это было тридцать пять лет назад. Мы с отцом ловили рыбу на Волге. И вот у отца клюнул большой сазан. А папа уже был в возрасте, и я решил помочь. Перехватил его удочку и вытащил рыбу. Но, когда я увидел, какими глазами на меня смотрит отец, я понял, какого удовольствия его лишил из-за какой-то рыбы. Этот грех я до сих пор не могу себе простить. Стыдно.
Все началось с гайки
Не знаю, передаются ли способности по наследству, но однажды со мной произошла странная вещь. К нам в гости пришел преподаватель черчения и, между прочим, рассказал мне, как нужно чертить гайку. И тут со мной произошло необъяснимое. Правило черчения гайки произвело такое сильное впечатление, что я твердо решил стать инженером-механиком и никем больше. До сих пор удивляюсь, почему чертеж гайки так меня вдохновил? Просто заворожила она меня золотым сечением! Я всерьез увлекся механикой из-за этой гайки. Наверное, увидел в ней средоточие тайны, которую можно раскрыть, став технически образованным человеком.
Когда сегодня я выступаю перед школьниками, когда они просят у меня автограф – я никогда не отказываю. Из-за гайки. А вдруг с кем-то произойдет подобная история? Возьмет вот этот парнишка сейчас мой автограф и захочет стать космонавтом. А нам сейчас нужны молодые… У меня есть надежда, что и эта книга станет для кого-то такой «гайкой».
Моя страсть к исследованиям появилась в раннем детстве. В Ленинграде был Дом Занимательной Науки. Это гениальное изобретение Якова Исидоровича Перельмана – знаменитого популяризатора науки. У меня есть его книги, изданные еще до революции. В те годы умели пропагандировать науку, «заражать» наукой подростков. Вот я и заразился хронически. В этом Доме Занимательной Науки разные явления подавались столь необычно, что если у кого-то из ребятишек был хотя бы крошечный резонанс на науку, то он сразу же увлекался ею. Приходишь в комнату: синие обои, на часах двенадцать, на столе в чашечке вода… Вдруг что-то щелкает, и комната уже красная, на часах – час дня, а в чашечке «вино»… И сразу задумываешься: а что же произошло? Или стоит швабра. Нарисована точка, где у нее находится центр тяжести. Берешь швабру, кладешь этой точкой на палец – она уравновешена. Потом ты разделяешь швабру по этой же точке на две части. Кладешь их на весы, и оказывается, что одна часть перевешивает другую. Как же так?! Ведь было рав-но-ве-си-е! И подобные опыты в этом доме ставились настолько наглядно и интересно, что хотелось разобраться, что же происходит.
В тринадцать лет я прочитал «Межпланетные путешествия» Перельмана – это был важный рубеж. Я заболел астрономией и тем, что позже будут называть космонавтикой. Собирал быстро ставшие библиографической редкостью тома «Межпланетных сообщений» профессора Рынина – знаменитую энциклопедию. Читал Циолковского и Крылова.
Великий кораблестроитель Алексей Николаевич Крылов стал моим кумиром. Им я восхищался. Однажды в кабинете некоего корабельного магната Крылов увидел макет корабля. «Скажите, этот макет в точности повторяет ваш корабль?» – спросил он. Хозяин макета даже обиделся: «Конечно!». «Тогда, если вы обрежете лопасти винтов на фут, скорость увеличится на два узла». И этот диагноз Крылова подтвердился!
Когда нужно было погрузить на судно для отправки в Россию шведские паровозы – он предложил наиболее экономный метод погрузки, чем вызвал восторг бывалых стивидоров Британии и Швеции. От теории он легко переходил к практике. И обо всем писал азартно, остроумно, живым русским языком. Не терпел скуки и рутинерства. Он был не только кораблестроителем, но и астрономом, и математиком. Я знал, пожалуй, еще лишь троих ученых со столь широкими научными интересами: А. М. Обухова, Т. М. Энеева и Б. В. Раушенбаха.
А вот узкие специалисты делятся на два разряда. Одни узнают все больше о все меньшем. И в конце концов – знают все ни о чем. Другие узнают все меньше о все большем – и в результате знают ничего обо всем…
Но я, конечно, был прилежным читателем не только научно-популярной литературы, но и научной фантастики – Богданова, Казанцева, Владко… И жадно смотрел фильмы – «Аэлита», «Космический рейс», немецкий фильм «Женщина на луне»… Я там просто жил, мысленно влезал в экран, был с героями. Старт ракеты в фильме «Космический рейс» меня поразил. Я мечтал стать ракетостроителем! Дух Космоса, мне кажется, там передан блестяще! То есть этот фильм зовет в Космос, зовет человека расширить круг своего обитания – и это самое главное, мне кажется, как профессионалу. Я его очень полюбил, когда впервые увидел, и много раз смотрел. Мне кажется, что фильм замечательный.
В космос меня позвала фантастика… В годы моего детства фантастики в СССР было немного, так что я перечитал все, что было издано. Писатели гораздо раньше Гагарина и Титова освоили полеты, и не только вокруг Земли, но и в дальний космос, и на Марс, и на Венеру, и в другие миры.
Сегодня, по-моему, фантастической литературы в сотни раз больше, но новых качественных, прорывных книг еще меньше. Не так давно я принимал участие в семинаре молодых фантастов и услышал там, что Стругацкие устарели. Я сказал этому молодому писателю: «Давайте подождем хотя бы десять лет и посмотрим, вас будут печатать или по-прежнему Стругацких».
С писателями-фантастами, братьями Стругацкими, Ольгой Ларионовой и Станиславом Лемом мне посчастливилось встречаться и беседовать. С Лемом мы встретились во время конференции в Варшаве. Я любил его книги, считал и считаю Лема одним из лучших фантастов. Мы говорили о «Солярисе» – фильме, который Тарковский снял по его роману. Лему фильм категорически не понравился: «Я видел своих героев другими!». Я возразил: «Литература и кинематограф – два разных искусства. Если снять роман с буквальной точностью – получится подстрочник. А зачем он нужен, когда можно прочитать вашу замечательную книжку? По законам кинематографа Тарковский сделал героев такими, какими он видел их глазами режиссера».