Погружение

Второе явление Китежа – и его трагедия

В стране, покончившей со Смутой, происходил стихийный, подхваченный народом возврат к традициям Святой Руси, к заветам Сергия Радонежского. Православие «русеет». Рождается то, что потом окрестят «раскольничеством» или «старой верой». Хотя по сути своей это было как раз новой верой.

Китеж всплывает после Смуты вовсе не случайно. Старая элита оказалась сильно поредевшей, знатные роды понесли огромные потери во время правления Грозного и последующего Смутного времени. «Третьеримская» элита ослабела, зато народ обогатился ценным опытом. И прежде всего, опытом духовным, соединенным с деятельной, одухотворенной жизнью. Именно отсюда берет начало старообрядчество.

Новая вера (позднее обозванное старообрядчеством) выступает как уникальное, многоликое явление. У него – много толков и течений. Не было в нем только идеи ереси. А как только ее нет – рушится вся концепция «Третьего Рима».

«Надо жить по заповедям, люди. Любое занятие священно, в любом труде осуществляется промысел Господень. А верить каждый, волен по-своему. Каждый находит свой путь служения Богу. Нести истинную веру с огнем и мечом не надо: ведь ереси нет. Воевать же надо лишь тогда, когда на тебя нападают…» – говорят нам из толщи веков первые староверы.

Автор труда «Икона и топор» Джеймс Биллингтон писал по этому поводу:

«Параллель между протестантами Западной Европы и старообрядцами Восточной просто поразительна. Оба движения были пуританскими, заменяли обряды церкви на новый аскетизм здешнего мира. Власть установившейся церковной иерархии – на местное общинное управление. Оба движения стимулировали новую экономическую предприимчивость – в суровом требовании усердного труда как единственного средства доказать, что ты принадлежишь к избранникам Бога. Оба движения сыграли ведущую роль в освоении прежде незаселенных земель. Общины русских старообрядцев, проникавшие в Сибирь, как и переселенцы, отправлявшиеся в Северную Америку, были гонимы и преследованиями официальных церквей, и собственной беспокойной надеждой найти какой-то девственный край, в котором предыдущее Царствие Божье обретет свое земное воплощение…» (Д.Биллингтон, указ. соч., с.236).

Старообрядцы стали настоящими наследниками, духовными внуками Сергия Радонежского. Если он открывал монастыри прежде всего в святых местах, аномальных зонах, узловых точках, где Земля как бы разговаривала с человеком, наделяла его своей силой, то буквально тем же путем, шли и старообрядцы, центрами которых стали Соловецкий монастырь, Беломорский край, Запорожье, Урал, Восточная Сибирь.

Молодой современный мыслитель, старообрядец Вадим Штепа пишет:

«На Руси все случилось в точности наоборот. Именно ревнители древнего благочестия оказались самой гонимой и свободолюбивой социальной группой. И разгадка здесь в том, что старообрядцы были действительно новыми людьми. Николай Костомаров заметил: раскол равнялся на старину, старался, как можно точнее держаться старины. Но раскол был явлением новой, а не древней жизни.

Произошла полная подмена смысла. Именно никониане, внедрявшие греческие обряды, сыграли на Руси роль консервативных инквизиторов. Тогда как последователи Аввакума совершили радикальное обновление русского менталитета, открыли рискованный, единственно достойный свободных людей духовный путь. Вся русская традиция осмыслена ими как живое и драгоценное откровение, как Святая Русь, тогда как никониане свели традицию к тотальному огосударствлению церкви, бюрократическому чинопочитанию и полицейскому надзору. Третий Рим, пытаясь подражать второму, в итоге схлопнулся в какой-то нелепый гибрид первого, еще дохристианского, сугубо имперского Рима и иудейского Иерусалима, Синода с Синедрионом, озабоченного только поисками и распятием еретиков. Первые русские раскольники фактически воспроизвели гонимых и иудеями, и римлянами первых христиан с той же духовной стойкостью, катакомбничеством и часто мученической смертью. Они предпочли добровольные бега, скиты и гари этому кошмарному обращению истории вспять, реставрация на Руси доиесусовых законов. Будто бы Иисус приходил зря. Это было в высшей степени романтическим стилем жизни, хотя конечно никакие культурологические паллиативы неспособны передать простую, естественную для этих подвижников духовную чуткость.

Сам термин «старообрядчество» представляется неадекватным, поскольку акцентирует внимание не на духовном своеобразии этого широкого и подлинно традиционного народного движения, а не его внешней атрибутике. Кроме того, он не был самоназванием. Это никониане назвали русских традиционалистов старообрядцами и раскольниками. Какого-то единого старого обряда вообще не существует. Богослужения у поморов, у сторонников Белокриницкой иерархии, не говоря уже о Спасовом согласии (натовцах) существенно разнятся. А профаны валят все в одну старообрядческую кучу. Смысл сопротивления никонианства состоял не в защите каких-то формальных признаков обряда, но в глубоком понимании их символического значения. Важна была не старина веры, а ее полнота. Именно за нее держались те, для кого все в церкви было осмыслено и неслучайно…»

Более терпимые, нововеры-староверы не стали бы тратить столько сил и средств на войну. Они обладали привлекательным, позитивным идеалом, который принимался большинством русских. В конце концов, именно они впоследствии создадут русский национальный капитал. Они не держались за деньги, уже при поздних Романовых тратя огромные средства на развитие культуры, науки и образования, прослыв щедрыми меценатами. И это в условиях, когда их два века преследовали, когда они были вынуждены отступить в отдаленные, глухие места России, закапсулироваться в них и медленно выращивать новый экономический уклад. А если бы этот уклад господствовал с самого начала? Если бы не было кровавой политики династии Романовых, которая травила и уничтожала так называемых старообрядцев?

У нас была бы гораздо более сильная, здоровая и гармонично развитая Империя. Империя как политическая организация взаимодействующих и дополняющих друг друга народов, где каждый живет в рамках своей культурной модели, но принимает общие имперские правила. В такой Китеж-Империи жизнь ее граждан получилась бы намного богаче, чем в царстве Романовых. И уж китежанам никогда бы не взбрело в голову запрещать братский украинский (малороссийский) язык в учебных заведениях, как это делали «разлюбезные» Романовы, или же присоединять к себе совершенно чужой, неорганичный кусок, каким были польские католические территории, прирезанные к России при Екатерине Второй и ее наследниках.

Итак, в России середины семнадцатого века вновь поднялся Китеж, опять появилась надежда на национальный взлет. Но романовская знать, и народившаяся государственная бюрократия решили перейти в контрнаступление. Им-то Китеж оказался совершенно чужд. И государство для уничтожения Китежа использовало церковь, окончательно подорвав свое же будущее. Начинается церковная реформа патриарха Никона, которая направлена на уничтожение «старых обрядов» и насаждение единого официально-казенного православия по современным на тот период новогреческим образцам. Начинается великий Раскол, подкосивший русских…

Сначала против истинно верующих, наследников святоотеческой традиции был использован, если говорить современным языком, православный фундаменталист, патриарх Никон. Живой, радостной, разнообразной как сам окружающий мир, вере он противопоставил фанатичное ожидание конца света, сплавленное с буквальным следованием греческому книжному православию. Конечно, не надо упрощать, Никон не был слугой царя, напротив – он видел себя теократом, верховным правителем православного мира, приготовляющим этот мир к страшному суду.

Никон выбирал смерть, а русские «староверы» – жизнь. Его «православие» было каким-то вороньим, кладбищенским, трупным. Никон ненавидел людей русской веры за то, что они стремились жить, за то, что они считали труд, любовь и нравственность органическими ценностями. Никон же думал, что вера – это не источник жизни, а способ приготовления к смерти.