Сфера-17

Николас едва не рассмеялся. Он смотрел на Эрвина. Услышав новость, суровый комбат огляделся с опаской, нахмурился и направился к столу.

Лора перехватила его на полпути.

– Товарищ Фрайманн? Эрвин Фрайманн? Для нас большая честь принимать вас.

– Товарищ Лайам… – пробурчал тот, пытаясь обогнуть её.

– Лора, – танцевальным движением она переступила, загородив ему дорогу. «Бедняга», – подумал Николас с улыбкой.

– Лора… – повторил Эрвин растерянно.

«Нельзя так жестоко загонять человека в угол, – беззвучно смеялся Николас, – даже если он Чёрный Кулак. Ах, Лора!..»

– Знаете, – сказала она, светски глядя на Фрайманна из-под ресниц, – сегодня я была в школе для одарённых детей, в театральной студии. Там ставили пьесу о днях Революции. Вас играл мальчик лет двенадцати. Очень похоже, совершенно один в один.

Фрайманн недоумённо склонил голову набок. Реннард не выдержал и фыркнул в салфетку: комбат не понял Лориной иронии. Лора намекала, что он стеснителен, как подросток, а Эрвин, кажется, подумал о внебрачных детях… Немедля забыв о минутной неловкости, она пригласила его на танец. Вот напористая женщина… Николас был уверен, что он откажется, но неожиданно – кажется, и для самой Лоры неожиданно – Чёрный Кулак подал ей руку.

«Невероятно, – подумал Николас. – Он танцует».

Больше он ничего не думал.

Голопроектор сменил программу, стены зала вспыхнули золочёной лепниной и мрамором, по ним зазмеились причудливые узоры рококо. В простенках темнели зеркала, отражавшие только звёзды и окна, в каждом из которых открывались виды новой планеты. Эрвин уверенно вёл Лору в танце. Мелькнуло её лицо, озарённое искренним восторгом… Окружающие расступились, освобождая место, – было на что посмотреть.

Николас улыбался. Как они красивы, мастер танца и мастер боя… Платье Лоры шуршало и переливалось бликами, подбородок был гордо поднят, стан доверчиво изгибался в руках офицера, а офицер был на диво хорош и статен… Идеальная выправка, могучий разворот плеч, резкий, как из гранита вырубленный профиль: Эрвин Фрайманн, человек-легенда, при жизни монумент самому себе. Наверное, нелегко это, быть монументом… Певица, закрыв глаза, мурлыкала какую-то наивную старенькую мелодию, и все рифмы-то были по-детски наивны: на границе гелиосферы, там, где звёздный ветер поёт, ощущение любви безмерной затопило сердце моё… Голопроекция дворцового зала медленно перетекала в проекцию старинного клуба с простенькой светомузыкой. Освещение и краски менялись, сгущался сумрак, затихал голос…

Танец кончился.

Лора отпустила Эрвина, сердечно его поблагодарив. Тот коротко склонил голову перед дамой и отправился обратно в тень, на свой пост.

Николас внимательно следил за ним.

На лице Фрайманна явственно выражалось, что он исполнил сложную и тягостную обязанность и теперь нуждается в отдыхе. «Вот тебе и железяка», – подумал Николас: ему было смешно.

– Мальчик лет двенадцати, сказала Лора…

Чертовски наблюдательная женщина. И хозяйственная. Было время, когда всех новорожденных девочек называли Лора и Дина в честь императрицы и её дочери-принцессы. Товарищ Лайам – одна из немногих, кто не зря носит имя супруги Роэна Тикуана… «Как мы знаем, в отслеженном временном промежутке не нашлось существ, особо ценных для товарища Фрайманна, – подумал Реннард. – Надо было спросить Шукалевича о его семье, – спохватился он, – о родителях, я забыл, а ведь разгадка скорее всего кроется там. Придётся запрашивать личное дело, но Шукалевич наверняка знает больше… Стерлядь хитёр, чёрт его дери. Подшутил надо мной, вынудил переключить внимание и потерять важную деталь. Я допустил эмоциональную реакцию. Нужно запомнить, что за мной водится такой грешок. И ещё склонность забывать важные вещи».

«Уязвимость, – сам себе заметил Николас, – меня беспокоят уязвимые места товарища Фрайманна, но я не всегда помню о собственных. Неразумно, учитывая, что товарищ Фрайманн – Чёрный Кулак, а я нет.

Интересно, допускает ли товарищ Фрайманн эмоциональные реакции?..»

Комбат сел неподалёку и открыл бутылку минеральной воды. Он выглядел усталым. «И пожалуй, немного раздосадованным, – отметил Николас. – Он определённо не любит шумных праздников: поставим тут галочку и закончим с попытками его развлечь таким образом». Николас помедлил немного, взял бутылку с лайскими ярлыками и подошёл к нему.

– Вы не пьёте, Эрвин?

Фрайманн поднял непроглядно-чёрные глаза.

– Нет, – отказ прозвучал резко, и он напрягся, ища слова вежливее. – Но. Если. Возможно.

Николас улыбнулся.

– Я знаю, что вы курите. Давайте поднимемся ко мне в кабинет. Я угощу вас лайской сигарой. К тому же там звукоизоляция. Я вижу, что вас это всё утомляет, – он повёл ладонью в сторону зала. – Мне хотелось бы, чтобы у вас остались приятные воспоминания.

Фрайманн встал – стремительно, точно при появлении старшего по званию.

– Николас… Я вам благодарен. Я не утомлён. Сегодня прекрасный день. Я рад быть на празднике.

«Кто-то где-то выучил его танцевать, – подумал Реннард, – но искусство светских бесед комбату не поддалось». Эрвин с трудом подбирал слова, понимал, что они звучат вымученно и оттого напрягался ещё больше. Николас улыбнулся снова: тут он по крайней мере знал, как помочь делу.

Хорошо играть на собственном поле.

В кабинете было светло от фейерверков, но совершенно тихо. Николас приоткрыл окно. Донёсся холодный, пахнущий морем ветер и с ним эхо воплей и песен.

– Душно, – объяснил Реннард, деловито отпирая шкаф, – кондиционеры старые… Лучше закрыть?

– Нет. Не стоит, оставьте так.

Фрайманн сел в кресло для посетителей, положил ногу на ногу, но голову держал прямо. Роясь в шкафу, Николас спиной чувствовал его взгляд – не то чтобы тяжёлый или неприязненный, но как-то физически ощутимый. «Странно, – думал он. – Есть люди, чей взгляд чувствуешь как прикосновение. У товарища Кейнса такой, у Доктора… Да таких немало. Но к этому рано или поздно привыкаешь, как привыкаешь ко всему. На Эрвина я почему-то постоянно обращаю внимание…»

Он обернулся с улыбкой, в одной руке держа коробку сигар, в другой – бутылку.

– Я не курю, – сказал Николас шутливо, – пепельницу держу для гостей. Зато пью. Предадимся же каждый своему пороку.

Фрайманн улыбнулся в ответ – едва заметно, одним углом рта, но улыбка достигла глаз, и Николас почувствовал удовлетворение. Эрвин подался вперёд, аккуратно взял сигару из протянутой коробки.

– Нужен нож, – пояснил Николас, – обрубить кончик. Дайте-ка. Это из последних партий импорта, со складов товарища Морелли. Лайя похожа на Землю, земные растения там ближе к оригиналу. Для них важно электромагнитное поле, какие-то свойства солнечного света… Я толком не помню. Виноград, табак, чай, кофе – лучшие сорта растят на Лайе. На Циа хорошо только пиво, зато уж оно-то у нас отменное.

Эрвин слушал его, неглубоко затягиваясь. В полумраке, озаряемом призрачными сполохами голограмм, кончик сигары алел уверенно и уютно.

Николас налил себе коньяку, поиграл им в бокале.

– Я не слишком хорошо разбираюсь в табаке, – продолжал он. – Чисто теоретически. Это урожай из Алемских низин, с нотами вишни и шоколада. Вишню я чувствую, а насчёт шоколада не соврали?

Фрайманн выдохнул дым. Теперь он улыбался открыто, но смотрел в пол.

– Не соврали, – ответил он наконец. – Действительно, шоколад.

Николас отпил из бокала.

– А у меня земляника и травы, – весело сказал он. – Считается редким сортом, но на Циа единственный. Последняя закупка перед изоляцией. Эрвин, а почему вы не пьёте?

– Не пьянею. Зато похмельем страдаю.

– И впрямь не стоит. Знаете что? Вам нравится сигара? Забирайте коробку. Считайте моим подарком.

Фрайманн недоумённо моргнул, наклонил голову к плечу.

– Спасибо.

Николас улыбнулся.

С сигары пора было стряхнуть пепел. Эрвин приподнялся, вытянул руку… Николас вдруг осознал, что сидит перед ним на краю стола, в позе, которую обычно называют легкомысленной. Пепельница стояла у него под боком; наклонившись вперёд, Эрвин едва не задел его рукавом. Пепел слетел не сразу. На несколько мгновений Фрайманн застыл в неудобном положении – напряжённый, совсем рядом с Николасом, настолько близко, что нашивки на рукавах их кителей зацепились друг за друга.