Пансион Евы

— Раз, два, три, раз, два, три, — негромко, почти шепотом начала Линда и стала легонько переступать с ноги на ногу.

Дз'Дима зачарованно принялся следовать ее движениям, сначала неловко, а потом все более и более уверенно, притоптывая своей деревяшкой, и вот уже пара кружилась — угловато, рывками, но в ритм, в такт, в резонанс с чудесной музыкой, напоминавшей о том, что жизнь продолжается и что на свете существуют еще любовь и тепло.

Пластинка окончилась, а Дз'Дима все держал Линду за руку и, не отрываясь, смотрел ей в глаза. Девушка улыбнулась и повела Лоренцо за собой вверх по лестнице. Моряк безропотно подчинился.

Через час он твердо ступил на верхнюю ступень лестницы, как на капитанский мостик, обвел салон орлиным взором и стал медленно, с достоинством постукивая деревяшкой, спускаться в зал. Утомленная Линда, устало пошатываясь, скромно следовала сзади. Казалось, она несет за ним шлейф адмиральской мантии. Дз'Дима наотрез отказался от скидки и гордо оплатил два получасовых тарифа из остатков своей ветеранской пенсии.

На следующий день к нему в дом зашел дон Джузеппе Салина, владелец кинотеатра «Одеон» и предложил работу киномеханика.

Говорить этот мальчик начал в том возрасте, когда все дети обычно начинают говорить, но и папа, и мама, и дедушка, и бабушка, и все дяди и тети, словом, все сразу в семье поняли, что Доменико Пиоло по прозвищу Миникуццо, страшный заика. Он ни слова не мог произнести, не запнувшись. Это было невероятным мучением как для него самого, так и для тех, кто его слушал.

В первом классе учительница знакомилась с учениками:

— А тебя как зовут?

— До… До… До…

— … ре-ми-фа-соль-ля-си, — продолжал хором весь класс.

Бедняга пытался произнести фамилию:

— Пио… Пио… Пио…

— Ку-ка-ре-ку! — откликался класс. — Кудах-тах-тах!

Миникуццо быстро выучился читать и писать и постоянно таскал с собой листок бумаги. Слова ему было проще писать, чем произносить. Он получил диплом бухгалтера и пошел работать в муниципалитет.

В сорок пять он женился на женщине, которая была на пять лет его моложе, но всю жизнь провела в доме отца и матери, выходя только в церковь. Через полгода Миникуццо понял, что его жена Луизина готова заниматься с ним этим делом не чаще одного раза в месяц, причем в полнейшей темноте и даже в ночной рубашке, поднимая ее лишь до строго установленных пределов. Пока муж трудился на ней, Луизина тихо шептала «Отче наш» и другие молитвы.

— За… за… за… зачем т-ты мо… мо… мо… молишься?

— Чтобы не совершить плотский грех.

Не прошло и семи месяцев, как Миникуццо Пиоло снова заявился в «Пансион Евы», куда похаживал до женитьбы. Мало-помалу он втянулся и начал исправно посещать заведение каждый вечер по субботам. Так прошло что-то около года.

— Куда собрался? — спрашивала Луизина, когда муж выходил в субботу из дому.

Она была немного туповата и ситуацию до конца не просекала.

— Я иду играть в карты с дядей Тано, — корябал на листочке Миникуццо.

Отчасти это было правдой. Миникуццо быстренько отыгрывал партейку, а потом мчался в «Пансион». Но так случилось, что через два года дядюшка Тано скончался.

— Как же ты идешь к дяде Тано, охальник, ведь он умер?

Г-м-м, какая незадача! Тогда Миникуццо, который привык говорить либо правду, либо ложь, написал:

— Иду в «Пансион Евы».

Тем более Луизина и понятия не имела, что это за «Пансион» такой. Могло ли ей прийти в голову, что это бордель? Да и знала ли Луизина, что такое бордель? Нет, Луизина не знала, поэтому и спросила:

— Вот как? А зачем?

— По субботам там ведет прием один врач. Он обещает излечить меня от заикания, — написал Миникуццо.

Как-то раз в пятницу, беседуя в церкви со священником, которого Луизина аккуратно посещала раз в два дня, она поведала, о том, что муж начал проходить курс от заикания.

— О, молодец! А у кого он лечится?

— У доктора, который живет в «Пансионе Евы».

— Где?!

— В «Пансионе Евы», мне так Миникуццо сказал.

Священник моментально пришел в неистовство и стал возмущаться тем, какой же Миникуццо лживый и недостойный тип.

— Но почему же?

И тогда священнику пришлось объяснить Луизине, что собой представляет на самом деле «Пансион Евы», что за женщины в нем обитают, и для чего на самом деле туда ходят мужчины. Луизина восприняла все это спокойно, без плача и истерик. Она вернулась домой ледяная, как куриный окорочок, как обычно, приготовила ужин, как обычно, легла спать. На следующий день, когда в половине девятого вечера Миникуццо собрался из дому, Луизина уточнила:

— В «Пансион» пошел?

— Да.

Надо сказать, что еще утром Луизина узнала у соседки, где находится этот срамной дом. Она оделась поприличнее, взяла свою сумочку и положила туда подобранную на дороге железяку, килограмма на два. Потом, не торопясь, вышла из дома и гордо направилась к «Пансиону». Постояв немного, Луизина решительно распахнула дверь и вошла внутрь. И надо же случится такому совпадению — в вестибюле она столкнулась нос к носу с собственным мужем. Тот как раз покидал пансион с довольным и счастливым выражением лица. Миникуццо, как увидел ее, так весь и обомлел. Луизина молча подняла сумочку, раскрутила ее и шарахнула что есть мочи мужу по башке. Потом все так же молча развернулась и пошла прочь. Миникуццо, держась обеими руками за разбитую голову, весь в крови ввалился обратно в салон, вереща, как резаная свинья:

— Всю голову мне разбила! На помощь! А-аа, помогите же мне! Спасите! Мне жена голову разбила!

А потом вдруг замолчал, потрясенный. Он внезапно понял, что произнес всю тираду на одном выдохе, гладко, ни разу не запнувшись!

Что ж, курс лечения в «Пансионе Евы» явно пошел ему на пользу. С тех самых пор Миникуццо Пиоло больше не заикался.

А еще было незабываемое явление ангела. Среди девушек, приехавших в «Пансион» отрабатывать последние пятнадцать дней тысяча девятьсот сорок второго года, была одна, за плечами которой не меньше тридцати если не лет, то городов, где она поработала. Девицу величали Марианна Дзунич, псевдоним Амбра.

Она появилась с двумя чемоданами, маленьким и большим. Войдя в спальню, Амбра раскрыла маленький чемодан и достала оттуда несметное количество иконок со всевозможными святыми: св. Луиджи Гонзаго, св. Игнатий Лойола, св. Альфонс Лигурийский, св. Тереза, Младенец Христос, св. Женевьева, св. Рокко, св. Марта — все в аккуратных рамочках и с лампадками, а также дюжину четок и две бутылки со святой водой. Иконки Амбра развесила по стенам, а над комодом укрепила здоровенное распятие. Когда мадам Флора увидела всю эту красотищу, она сильно обеспокоилась и поинтересовалась у других девушек, не мешает ли такая религиозная мания Амбры работе с клиентами.

— Что вы, синьора! Работе — никогда!

Ладно, это ее личное дело, когда перед отходом ко сну Амбра на коленях у постели молится, покуда не переберет все четки до последнего шарика. Ее личное дело, когда каждое утро она проводит как минимум полчаса в молитве. Ее личное дело, когда она ополаскивает святой водой из бутылочек части тела, коими грешила. Вне всякого сомнения, если кто-нибудь неосведомленный случайно зашел бы ночью в комнату Амбры, его вполне мог бы хватить удар, настолько все эти мрачные лики с горящими лампадками создавали ощущение кладбища.

На рассвете четвертого дня после прибытия Амбры в порт зашла и пришвартовалась U-Boot, немецкая подводная лодка, матросы которой в течение восьми месяцев не видели ничего, кроме морской воды. Вечером, получив увольнение, весь экипаж помчался в «Пансион». Господа же офицеры на берег сходить не желали, героически оставаясь на борту и демонстрируя озабоченность только одним: победой фюрера и Третьего рейха. Однако мысль о том, что всего в каких-то сотнях метров от них находятся доступные всем женщины, не давала покоя, и к вечеру обер-лейтенант Эрнст Грисар не выдержал. Он обратился к командиру с просьбой о трехчасовом увольнении. Командир презрительно посмотрел на него, но дал добро: