Пансион Евы

— Это было чудесно, благодарю вас, — произнес мужчина.

Пошел и заплатил за полчаса.

Все рассмеялись.

— Однажды в Милане, — начала рассказ вторая девушка, — ко мне пришел клиент. Мы разделись, и он приказал мне стоять смирно, потом встал предо мною, прижал правым указательным пальцем мой левый сосок и издал такой звук «джююююю», будто автомобильный сигнал. Потом левым пальцем нажал на правый сосок и просигналил уже по-другому «биииииип». Потом взял в правую ладонь левую грудь, и стал сжимать и отпускать ее, будто клаксон, издавая при этом «пепе-пепе-пепе». Потом левой рукой начал делать тоже самое с моей правой грудью, но сигнал клаксона уже поменялся: «потипоти-потипоти». Мужик очень похоже имитировал все эти сигналы, просто здорово. И понеслось: «пепе-пепе-джююююю-потипоти-бииии-ип»… все быстрее и быстрее, казалось, что мы находимся в центре Милана, в самой гуще машин. Мужчина весь побагровел, распалился, а в самый кульминационный момент вдруг поднял руки и издал самый настоящий паровозный гудок. Так громко и похоже, что все в панике повыскакивали из своих комнат.

Все громко хохотали, даже скромная Джузи рассмеялась.

— А знаете историю про братьев-близнецов? — начала третья девушка. — Я тогда работала в Болонье, в одном из самых дорогих борделей. А мадам у нас была француженка, цветущая, решительная дама, на пяти языках говорила, даже на русском. Так вот, как-то вечером приходит один клиент, мужчина молодой, лет тридцати, собою видный. Посидел минут десять и сразу ко мне. Недолго выбирал. И на следующий день опять пришел. Я смотрю: он, да не он. Одет по-другому, но галстук тот же. И за кончик носа себя двумя пальцами щиплет, в точности как вчера. Опять взял меня. А назавтра опять пришел, тот, первый. И снова меня выбрал. Я его спросила, нет ли у него брата-близнеца. Он ответил, что, мол, есть, по имени Марко, но они с ним не видятся и не общаются. Давняя история: Марко отбил у него невесту. Невеста та давно уж сбежала с одним богатым англичанином, но вот они с братом с тех пор во вражде. Так эти двое и ходили, через день. Других девушек не выбирали, только меня.

Второго брата звали Марио, и он мне поплакался, что жена его, мол, бросила, а брата он и знать не желает. А в последний вечер пятнадцатидневки братья заявились одновременно — и оба ко мне. Спор стоит, ругань — кто первый подошел. Ну, мадам и предложила: без ссоры, без спору, бросьте, мол, жребий. Один бросил монетку — орел выпал. Марко схватил меня за руку и наверх потащил, а Марио орет, нет, мол, нечестно, опять Марко у него девушку уводит! А мадам ему говорит, что все честно, жребий так выпал. Тогда Марио достает тысячу лир и кричит, что готов перекупить девушку у этого негодяя. А мадам ему и заявляет, что если мсье не жалко тысячи лир, то она обслужит его самолично и предложит специальную программу, дабы компенсировать неудачный жребий.

Синьор в отчаянии махнул рукой, я встала за кассу, а мадам увела его в личные апартаменты. Через сорок минут они потребовали в номер шампанское, фрукты и мороженое. Еще через сорок минут мадам затребовала кучерский хлыст, бельевую веревку и корзину куриных яиц. Через час они заказали гитару, молоток и двенадцать маленьких гвоздиков. Еще через час из соседнего ресторана им доставили огромного живого судака, а рассыльный принес рыболовные снасти и большие резиновые сапоги. Потом еще жареных перепелов, шампанского и русской водки. Потом дюжину свечей, охотничье ружье и барабан. Потом не помню что. Уж и не знаю, что за специальную программу предложила ему мадам, а только вышел он из борделя к закрытию, вернее, его вынесли на руках охранники и посадили в вызванный мадам лимузин. Такого изумленного и блаженного выражения лица у мужчин я никогда в жизни не видела.

Чиччо разлил вино по бокалам и предложил тост за француженок.

— Вот вам еще история, — продолжила четвертая девушка. — Я тогда работала в Козенце. И в первый же вечер в салон заявился крупный, высокий мужчина с наголо обритой головой. Он был одет в мундир черного цвета и такого же цвета галифе. Портупея, широкий кожаный ремень и высокие сапоги дополняли грозный облик. Выбирая девушек, он не смотрел ни на сиськи, ни на ляжки, ни на лицо, как большинство клиентов. Каждую из девушек этот страшный мужчина заставлял громко кричать: «Встать! Смирно! Хайль Гитлер! Вива Дуче!»

Наконец, не знаю почему, чернорубашечник выбрал меня и повел в номер. В комнате он без промедления заставил меня раздеться догола, но сам не раздевался, оставаясь в мундире и в сапогах, только штаны расстегнул. Потом лысый достал из левого кармана френча черную повязку, плотно завязал мне глаза, подвел к комоду и заставил опереться на него обеими руками. Я услышала, как он что-то ставит на комод у моей головы, какой-то предмет, портрет или фотографию. Потом лысый мужчина имел меня сзади и при этом безостановочно лепетал визгливым голосом: «О любовь моя! Ты моя единственная услада и отрада! Мед губ моих и светоч очей моих!» Он очень поэтично и красиво признавался в любви неведомому предмету обожания.

Наконец лысый в конвульсиях кончил и замер на минуту или на две. Я стояла ни жива ни мертва. «Можно снять повязку — давит?» — спросила я. «Молчи, грязная шлюха!» — завизжал лысый и больно шлепнул меня по ягодицам. Он, не торопясь, убрал фотографию в карман френча, застегнул штаны и только потом разрешил мне развязать повязку.

Дня через два лысый мужчина в черном мундире появился снова, опять выбрал меня, и вся сцена повторилась в точности как в первый раз. Потом еще раз. И еще. Сценарий не менялся. Моя пятнадцатидневка подходила к концу, и мне было безумно любопытно, кого же трахает лысый в моем, так сказать, лице. В последний вечер лысый заявился как обычно, мы с ним заперлись в номере, он завязал мне глаза, установил на комод портрет своей возлюбленной и яростно отымел меня сзади, не уставая причитать и изливать свои любовные признания. Наконец он закончил и в изнеможении опустился на кровать.

Я продолжала стоять неподвижно, руки на комоде, но от ритмичных толчков повязка ослабла и немного сползла. Подвигав бровями, я сдвинула ее еще больше и украдкой взглянула на портрет, стоявший на комоде. Мадонна миа! Я чуть не умерла на месте от страха, вы не поверите: это была фотография Адольфа Гитлера!

— А помните, когда клиент хотел ногами кверху, стоя на голове?

— А когда клиент сжег сам себя, потому что, как он говорил, совершил страшный грех?

— А когда один клиент одевался, и у него из кармана выпали молитвенник и четки?

— А когда…

Девушки рассказывали свои истории. Ненэ слушал их, и эти рассказы были для него подобно дождю, орошавшему иссушенную землю. Через некоторое время все пятеро заявили, что стало невыносимо жарко, и поснимали блузки, оставшись в одних бюстгальтерах. Они говорили на своем диалекте, а потом стали о чем-то громко спорить. Дошло до того, что они чуть было не вцепились друг другу в волосы. Но потом тон разговора смягчился, и девушки опять начали смеяться. Они отодвинули стол в угол, поставили три стула в ряд, усадили на них Ненэ, Чиччо и Джаколино, а сами выстроились перед ними.

Джузи в их разговоре не участвовала, по-прежнему оставаясь в блузке. Она подошла к буфету и принялась перелистывать «Неистового Роланда».

— Раз! — скомандовала одна из девушек и завела руки за спину.

Все девушки сделали то же самое.

— Два!

И девушки расстегнули свои лифчики.

— Три!

Девушки сняли лифчики и побросали на пол.

— Ну, у кого самые красивые сиськи? — воскликнула та, которая была заводилой.

— Матерь божья! — вытаращил глаза Джаколино. — Выбор Париса!

— А трогать можно? — спросил Чиччо.

— Можно, — ответила главная.

Полчаса, не меньше, парни рассматривали их груди вблизи, издалека, трогали, сжимали, пробовали на вес.

— Я думаю, самые красивые сиськи у той, что крайняя слева, — заключил Ненэ.

— А я считаю, что у крайней справа, — ответил Чиччо.

— У всех красивые, — подытожил Джаколино.