Страница 80 из 99
— Там, ваше высокоблагородие, к вам черкесы какие-то пришли, вас желают видеть.
— Чего им еще надо?
— Так что, — начал казак и засмеялся. — Ибрагимка с ними гутарил… Смешно и сказать… С аула их прислали удостовериться, точно ли вы «даджал»…
— То есть чёрт?
— Так точно, ваше высокоблагородие.
— А ты сам, как думаешь?
— Чего спрашиваете, ваше высокоблагородие.
— Вот, ей-Богу, чудные! Ну, проси их. Да, проведешь ко мне, а сам выйди.
Бакланов засунул руку в печь и сажей вымазал себе лицо.
Черкесы вошли в хату, стали у дверей и робко жались друг к другу.
Бакланов молча сидел на печи и дико поводил глазами, выворачивая их. Потом он поднялся и медленно, едва переступая ногами и щелкая зубами, стал приближаться к гостям. Те с криком: «Даджал! даджал!» бросились из комнаты.
Не только черкесы и чеченцы, но казаки и солдаты верили, что «сам», то есть дьявол, ему помогает. Отсюда и звали они иногда Бакланова «Асмодеем», влагая в это, им туманное, слово нечто особое, нечеловеческое. Как было им не думать так? Бакланов кидался в самую сечу боя, рубился один против нескольких, стоял во весь рост под пулями — и оставался невредим. Раны сами заживали на нем. И шла между казаков и солдат молва: «Нашего Якова Петровича можно убить только серебряной, заговорённой пулей. С „самим“ знается».
5 декабря 1848 года в Куринском укреплении, где стояли Тенгинский пехотный и 20 казачий полки, пробили тревогу. Горцы напали на батальон Тенгинского полка, занимавшийся в лесу рубкою дров.
Дело было пустое. Как только Баклановские сотни вскочили в лес, чеченцы бросились наутёк. Началась погоня. Один казак, занесенный лошадью, был схвачен чеченцами, да двое свалились, простреленные пулями. Бакланов вдруг пошатнулся на коне и выпустил поводья. Казаки-ординарцы хотели его подхватить, но Бакланов перехватил поводья в правую руку, бешено крикнул: «Вперед!» и помчался через лес вдогонку за сотнями. Пуля перебила ему ключицу. Кровь проступила через рукав желтой черкески и окрасила се. Превозмогая страшную боль — левая рука безжизненно, как плеть, висела у него, — Бакланов продолжал руководить преследованием и боем. Только тогда, когда все было кончено, и казаки сняли с убитых горцев оружие, Бакланов слез с коня и прилёг на бурку. Казак платком перевязал ему рану.
Верхом на куртинском своем жеребце во главе полка Бакланов вернулся в Куринское. Посланные им в горы казаки привели к нему искусного горца — «хакима» (врача).
Вечером, в казарме-бараке, казаки говорили о происшедшем.
— Как же это могло случиться, — спрашивал молодой казак, — что наш получил такую сильную рану? Ить он, гутарили, у нас заговорённый..
— Э! друг, — сказал старый казак, — бывает! С самим чего-нибудь да не поладил… Вот он его и подвел.
— Да ему ить это нисколько и не больно, — вступил в разговор урядник, — потому сила ему дана от Бога страшенная.
Замолчали… Храбрость, выносливость и терпение на боль были у Бакланова так велики, что казаки не верили, что обыкновенный человек мог все это выносить.
Несмотря на жестокую боль в несросшейся ключице, Бакланов через четыре дня был опять на коне и руководил порученными ему войсками. Он был в это время начальником подвижного резерва в Куринском укреплении.
В марте 1849 года Бакланов, как только выпадал свободный денек, стал пропадать из своей квартиры. Возьмет с собою двух — трех пластунов, сядет на коня до света, и уедет. Вернется к ночи. Спрашивать пластунов, куда и зачем ездит командир, был бы напрасный труд. Они были немы, как рыба.
Приближалась Пасха. Вахмистры пришли к Бакланову с докладом.
— Ваше высокоблагородие — ить вот она и Пасха… Людям разговеться будет нечем. Все бараны поедены.
— Экие прорвы станичники, — сказал Бакланов, — да ведь баранов-то этих, почитай, было до тысячи! Ужли же так-таки и поели?
— Поели, ваше высокоблагородие.
— Ну, надо новых купить. Деньги есть.
— Купить ваше высокоблагородие, так что никак невозможно. На линии не продают. Самим надо разговеться. А соседи, мичиковцы, зная наши волчьи повадки, так их запрятали, что и нашими цепкими руками их не добыть.
— Ну, надо добыть. Ступайте себе с Богом.
Вахмистры ушли. Бакланов лег на лежанку и закутался в бурку. Через баклановского драбанта (денщика) казаки знали, что если Бакланов заляжет днем на печь — значит, задумал какой-нибудь набег.
На другой день вахмистры заглянули в хату командира полка; осторожно вызвали драбанта.
— Что твой-то?
— Лежит.
— Лежит. Ну, значит, быть делу. О нас чего-с то думаит.
Доложили сотенным командирам, и те приказали до вечера выкормить лошадей, пораньше поужинать и быть готовыми к выступлению. И — не ошиблись. К вечеру очередные разнесли по сотням командирский приказ: «К восьми часам вечера трем сотням построиться на Грезель-Аульской дороге».
В сумерке мартовского вечера чуть приметили казаки Бакланова, как подъехал он, закутанный в бурку, молча объехал сотни, снял папаху, перекрестился и знаком показал, чтобы сотни следовали за ним. Ни одна трубка не курилась в рядах, ни одно стремя не звякнуло о другое, не было слышно разговора. Точно крались в ночной тишине, неслышно ступая по мягкой дороге, казачьи смышленые кони. Все понимали — нужна тайна.
Спустились в долину, перешли через речку Яман-Су и вошли в горное ущелье. Ночь была темна, как могила; поднялся ветер и закрутил снежною метелью. Не стало видно ушей лошади. Бакланов на крупном сером куртинском жеребце ехал впереди отряда. Вдруг он остановился. Казаки надвинулись на него.
— Проводник! — крикнул Бакланов.
Татарин, ехавший несколько впереди Бакланова, повернул лошадь и подъехал к командиру полка.
— Не по той дороге ведешь, негодяй!
Родившийся в этих горах проводник, татарин, испытанной честности, стал клясться Аллахом, что ведет верно.
— Врешь! Меня не обманешь!
— По той дороге, полковник!.. Ты не можешь знать. Ты здесь никогда не был, а я здесь родился, — со слезами в голосе говорил обиженный татарин.
— А где сухое дерево, которое должно было быть вправо от дороги? Я его вот уже час, как ищу; ты видел, сколько раз я слезал с лошади и ложился на землю, чтобы лучше его заприметить.
— Сухой дерев? — пролепетал растерявшийся проводник. — Точно тут должен быть сухой дерев.
— Пластуны! — крикнул Бакланов. — Ступайте искать сухое дерево.
Пластуны вернулись через полчаса. Сухое дерево было найдено. Отряд сбился в снежной вьюге с дороги и шел по неверному пути. Повернули обратно, и вышли на правильное направление.
Вскоре отыскали каменные ограды овечьих кошар, где были упрятаны в горном глухом ущелье мичиковские отары. Без выстрела сняли охранявших стада чеченцев и забрали баранов. Будет чем разговеться не только казакам, но и всему гарнизону.
Уже совсем рассвело, когда сотни подъезжали к Куринскому. Казаки говорили между собою:
— Как это наш знает все дороги, чисто уму непостижимо.
— Значит, уже так ему от Бога дано знать и те дороги, где он никогда и не был.
— С таким разве где пропадешь? — сказал старый урядник.
Бакланов же весь в думах и заботах о своем полке еще задолго до того времени, когда к нему приходили вахмистры, уже искал, где добыть казакам баранов на Пасху. Целодневными осторожными поездками он разыскивал, где мичиковцы запрятали свои отары, и, найдя, так изучил дорогу к ним, что и ночью в метель не сбился и провел свои сотни.
В апреле 1850 года предстояла смена Донским полкам на Кавказской линии. Донской казачий полк № 20 должен был идти домой, на Дон; на смену ему шел Донской казачий полк № 17. Должен был уходить с 20-ым полком и его командир, полковник Бакланов. Но к этому времени слава Бакланова была так велика на Кавказе, его так ценили в кавказских войсках, что и пехоте и коннице казалось невозможным быть без лихого отличного боевого товарища, на кого можно положиться — без Якова Петровича Бакланова. Командующий войсками на Кавказе князь Воронцов просил Донского наказного атамана Хомутова и военного министра об оставлении Бакланова на Кавказе и назначении его командиром № 17 Донского казачьего полка. Назначение состоялось. С Баклановым по доброй воле осталось пять командиров сотен: Березовский, Банников, Поляков, Захаров и Балабин и полковой адъютант Одноглазков. Осталось и несколько казаков. С ними Бакланову было легче переучить и перевоспитать по-своему вновь пришедший с Дона полк.