Страница 14 из 99
Рассказ об осаде города Кромы, где Донцы атамана Корелы и небольшая Русская дружина Григория Акинфиева оборонялись от стотысячного войска Мстиславского, где один дрался против десяти, заставил казаков призадуматься.
«Худой мир лучше доброй ссоры» — так думали казаки, слушая о силе Московских войск. Москва сильна и средствами, и землями, и людьми. А говорится — «с сильным не борись, с богатым не судись».
Окруженная со всех сторон врагами «земля казачьего присуда» может существовать только тогда, когда подле нее будет кто-то сильный и могущественный, кто поможет казакам в случае беды. Военные припасы, хлеб и одежда получались казаками от Московского Царства, с Московскими людьми торговали казаки, продавая заграницу своих земель добычу, полученную в набегах, рыбу и соль.
Пахать самим землю? Обратиться в мужиков-земледельцев? Перестать быть казаками, перестать «казаковать», стать ремесленниками? Претило это казакам. Не хотели они расставаться со своею военною жизнью, со славою побед и набегов.
Так жить можно лишь тогда, когда было какое-то неписанное соглашение с Москвою Царей и Великих Князей Иванов и Василиев, когда разрешалось казакам бороться с азовцами, когда на них возложено было охранение Московских южных рубежей, разведка и провожание Московских послов и торговых людей к Крымцам и Туркам.
Ныне — в Москве поляки; католики, схизматики, надменные ляхи, презирающие казаков. С польскою Москвою нельзя жить и дружить. Идти под самого короля Сигизмунда, искать помощи и защиты у Польши еще того хуже. Много наслышаны были от Запорожцев Донцы, что такое польская власть. Переходить к своему злейшему врагу, с кем всегда боролись Донцы, к Турецкому султану?..
Ясным было одно — без Москвы казакам не жить. Худо ли, хорошо ли с Москвою, мать или мачеха Москва, но нужно идти с Москвою. Нужно помочь тамошним людям преодолеть смуту и заслужить перед Москвою, чтобы жить по-прежнему.
Знали казаки, что смута в Московском царстве продолжалась.
Поляки и Московские бояре, завистники Василия Шуйского пустили слух, что в Москве был убит не Лжедимитрий, но какой-то немец, что Лжедимитрий спасен. В стане польском появился новый Лжедимитрий — Лжедимитрий II. Он шел с польскими полками Гетмана Рожинского на Москву и стал в укрепленном лагере у села Тушина. В Москве назвали его «Тушинским вором». Часть донских казаков с атаманом Епифанцем явилась в Тушино, и, увлеченная обещаниями наград от польских воевод Сапеги и Лисовского, согласилась принять участие в осаде Троице-Сергиевой Лавры. Казаки неохотно пошли на это. Поляки, считая Епифанца человеком неверным, решили отделаться от него и убить его. Казаки узнали про это. Зашумел Донской казачий стан. Казаки собрались в круг и вынесли постановление: «Не делать зла царствующему городу Москве и стоять с православными заодно на иноверных».
Ночью Донцы поседлали коней и ушли из польского стана на Дон. Литовская конница догнала Епифанца на реке Клязьме у деревни Вохпы. Начались переговоры. Казаки были непреклонны в своем решении; Литовцы хотели обезоружить Донцов, но те не дались. Отряд Епифанца пошел на Дон, выделив небольшие силы для наблюдения за тем, что будет дальше. Во главе этого наблюдательного отряда стал атаман Межаков.
Он донес в Войско, что на Московское Царство с большим войском идет польский король Сигизмунд. Московские города один за другим сдаются ему. К Сигизмунду прибыли московские бояре просить короля, чтобы в Москве царствовал его сын королевич Владислав. В августе бояре, сдаваясь на милость полякам, писали в договоре: «На Волге, на Дону, на Яике и на Тереке казаки будет надобе или ненадобе, о том Государю Королевичу говорить с бояры и с думными людьми, как будет на Государстве…»
Самое существование казачьих войск становилось под вопросом. Бояре московские предавали казаков.
На Дону собрали большое войско и с атаманами Марковым и Епанчиным послали на поляков.
Слухи о таком предательстве Московских бояр дошли и до отряда Межакова. Они взволновали казаков, но еще более взволновали их грамотки, посылаемые из Троице-Сергиевой Лавры монахом Авраамием Палицыным, с беспощадною правдою писавшем о несчастиях Московской земли.
«Отечество терзали более свои, нежели иноземцы», — писал Палицын, — «наставниками и предводителями ляхов были наши изменники. С оружием в руках ляхи только глядели на безумное междоусобие и смеялись. Оберегая их в опасности превосходным числом своим, Русские умирали за тех, которые обходились с ними, как с рабами. Вся добыча принадлежала ляхам и, избирая себе лучших юношей и девиц, они отдавали на выкуп ближним и снова отнимали их. Многие гибли уже не за отечество, а за свои семейства: муж за жену, брат за сестру, отец за дочь. Милосердие исчезло: верные царю люди, взятые в плен, иногда находили в ляхах жалость и уважение; но Русские изменники, считая их противниками царя Тушинского, подвергали жестокой смерти: кидали в реки, расстреливали из луков, перед родителями жгли детей, носили их головы на саблях и копьях, младенцев разбивали о камни. Смотря на это, сами ляхи содрогались и говорили: — что же будет нам от россиян, когда они и друг друга губят с такой лютостью? В этом омрачении умов все хотели быть выше своего звания: рабы — господами, чернь — дворянством, дворяне — вельможами. Не только простые простых, но и знатные знатных обольщали изменою. Вместе с отечеством гибла и церковь. Храмы были разоряемы. Скот и псы жили в алтарях, воздухами и пеленами украшали коней, из чаш со святыми Дарами пили, на дискос клали мясо, на иконах играли в кости. Священников и иноков жгли огнем, допытываясь сокровищ. Города пустели. Могилы, как горы, везде возвышались. Граждане и земледельцы укрывались в дебрях, в лесах и болотах. Грабители, чего не могли взять с собою, сожигали дома и все, превращая Россию в пустыню…»
Жесткие и правдивые слова грамоток доходили до сердец многих и многих Русских. Все видели развал кругом. Раздавались голоса: «Нужно нам всем, православным, восстать и прекратить это ужасное зло. Нельзя этого терпеть дальше…»
В Нижнем Новгороде купец Козьма Минин собирал пожертвования на вооружение и содержание ополчения. Кто что мог несли ему. Отдавали крестильные кресты, несли обручальные кольца, женщины приносили свои украшения, поднимался народ. Собирались люди, готовые жертвовать собою за Родину. Во главе ополчения стал доблестный князь Пожарский и повел ополчение на выручку Москве.
Не остались равнодушными к этому освободительному движению и Донцы атамана Межакова. Межаков явился к Ляпунову и сказал, что Донцы готовы постоять за Русь и за веру православную.
Стан Ляпунова полнился разными людьми. Пришли к Ляпунову и недавние сторонники Лжедимитрия, князь Димитрий Трубецкой и Заруцкий, называвшие себя «казацкими атаманами». Они привели с собою Московскую чернь, беглых воров и разбойников.
10-го декабря 1610-го года Лжедимитрий II был убит. Поляки короля Сигизмунда заняли Москву.
В начале марта 1611-го года, не дожидаясь распутицы, разные ополчения пошли к Москве. Пожарский ворвался в окраины города. Москвичи заволновались. Народ, стрельцы и ополченцы князя Пожарского загнали было поляков в Кремль. Москва горела в разных местах.
Ляпунов пошел к Москве с юга. В его стане было неблагополучно. Единственною твердою и дисциплинированною частью у него были Донцы атамана Межакова. Все остальные занимались грабежами и пьянством. Ляпунов пытался восстановить порядок, но люди Заруцкого заволновались и решили его погубить. В стане Заруцкого была составлена поддельная грамота будто от Ляпунова, где говорилось: «…Казаки — враги и разорители Московского Государства. Их следует брать и топить, куда только они придут. Когда, Бог даст, Московское Государство успокоится, тогда, мы истребим этот злой народ».
Донцы, прочитав эту грамоту, возмутились, собрались на круг и потребовали к себе Ляпунова. На круг явились и люди Заруцкого. Ляпунов пытался оправдаться, но люди Заруцкого стали наседать на него со своими обвинениями. Произошла свалка, и Ляпунов был на кругу зарублен.