Страница 23 из 42
Первое время врачи в таких случаях по старорежимной привычке только разводили руками и вздыхали: «Что, мол, поделаешь! Бог дал, Бог взял!» Однако их новых клиентов такой философский подход к работе не устраивал, ибо жили они совсем по другим правилам, твердо веря, что нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять.
После того как в 1936 году умер А.М. Горький, а вслед за ним его сын Максим Пешков, советское руководство решило, наконец, заставить врачей жить и работать по-большевистски, т. е. нести ответственность за результаты своего труда. В марте 1938 года в ходе так называемого Третьего московского процесса по делу о «правотроцкистском блоке» по факту «вредительского лечения великого пролетарского писателя» были осуждены известные московские профессора Д. Плетнев, И. Казаков и Л. Левин.
С этого момента у кремлевских врачей началась «веселая жизнь». Помните, как в фильме «Служили два товарища» Иван Карякин обличал незадачливого киносъемщика, героя Олега Янковского: «Некрасов, беспартиец, происхождением чуждый, вел злые разговоры против революции, и эту пленку он нарочно загубил!» К несчастью, у советской медицинской профессуры, кроме поголовно чуждого происхождения и отсутствия партийности, оказалась еще и «не советская» репутация. Так, профессор Плетнев незадолго до начала процесса был обвинен одной из пациенток в изнасиловании. Пострадавшая гражданка также заявила, что профессор укусил ее.
В результате профессорам дали по десять лет, причем не столько за неправильное лечение, сколько за неправедное, небольшевистское бытие и сознание. Власть, таким образом, стремилась дать врачебному сообществу понять, что лечение руководителей Советского Союза – это не колхозная ветеринария, а ответственная государственная задача, решать которую необходимо в ключе конкретики и на почве фактов.
Однако похоже, что власти в этом случае несколько перегнули палку, добившись скорее обратного результата. Сознание того, что за любой промах в работе можно тут же «огрести червонец», стало висеть над кремлевскими врачами, парализуя их волю и профессионализм. Особенно рельефно эта уродливая ситуация проявилась после войны, когда один за другим неожиданно скончались наиболее близкие к Сталину и самые перспективные руководители Советского Союза – сорокачетырехлетний Александр Щербаков и пятидесятидвухлетний Андрей Жданов.
То, как в Лечсанупре «лечили» этих людей, хорошо видно из сообщений Лидии Тимофеевны Тимашук, заведовавшей в ту пору электрокардиографическим кабинетом Кремлевской больницы, и, в частности, из письма, направленного ею в сентябре 1948 года в ЦК ВКП(б).
...
28 августа сего года, – писала Тимашук, – по распоряжению начальника Лечебно-Санитарного Управления Кремля я была вызвана и доставлена на самолете к больному А.А. Жданову для снятия электрокардиограммы.
В 12 час. этого же дня мною была сделана ЭКГ, которая сигнализировала о том, что А.А. Жданов перенес инфаркт миокарда, о чем я немедленно доложила консультантам академику В.Н. Виноградову, проф. Егорову П.И., профессору Василенко В.Х. и д-ру Майорову Г.И.
Проф. Егоров и д-р Майоров заявили, что у больного никакого инфаркта нет, а имеются функциональные расстройства сердечной деятельности на почве склероза и гипертонической болезни, и категорически предложили мне в анализе электрокардиограммы не указывать на инфаркт миокарда, т. е. так, как это сделала д-р Карпай на предыдущих электрокардиограммах.
Зная прежние кардиограммы тов. Жданова А.А. до 1947 года, на которых были указания на небольшие изменения миокарда, последняя ЭКГ меня крайне взволновала, опасение о здоровье тов. Жданова усугубилось еще и тем, что для него не был создан особо строгий постельный режим, который необходим для больного, перенесшего инфаркт миокарда, ему продолжали делать общий массаж, разрешали прогулку по парку, просмотр кинокартин и пр.
29 августа, после вставания с постели у больного Жданова А.А. повторился тяжелый сердечный приступ болей, и я вторично была вызвана из Москвы в Валдай. Электрокардиограмму в этот день делать не разрешили, но профессор Егоров П.И. в категорической форме предложил переписать мое заключение от 28 августа и не указывать в нем на инфаркт миокарда, между тем ЭКГ явно указывала на органические изменения в миокарде, главным образом на передней стенке левого желудочка и межжелудочковой перегородки сердца на почве свежего инфаркта миокарда. Показания ЭКГ явно не совпадали с диагнозом «функционального расстройства».
Это поставило меня в весьма тяжелое положение. Я тогда приняла решение передать свое заключение в письменной форме Н.С. Власику через майора Белова А.М. – прикрепленного к А.А. Жданову – его личная охрана.
Игнорируя объективные данные ЭКГ от 28 августа и ранее сделанные еще в июле с.г. в динамике, больному было разрешено вставать с постели, постепенно усиливая физические движения, что было записано в истории болезни.
29 августа больной встал с постели в уборную, где у него вновь повторился тяжелый приступ сердечной недостаточности с последующим острым отеком легких, резким расширением сердца, что привело к преждевременной смерти.
Результаты вскрытия, данные консультации по ЭКГ профессора Незлина В.Е. и др. полностью совпали с выводами моей электрокардиограммы от 28 августа 48 г. о наличии инфаркта миокарда.
4 сентября 48 г. начальник ЛечСанупра Кремля проф. Егоров П.И. вызвал меня к себе в кабинет и в присутствии глав. врача больницы В.Я. Брайцева заявил: «Что я вам сделал плохого? На каком основании вы пишете на меня документы? Я коммунист, и мне доверяют партия и правительство и министр здравоохранения, а потому ваш документ мне возвратили. Это потому, что мне верят, а вот вы, какая-то Тимашук, не верите мне и высокопоставленным консультантам с мировым именем и пишете на нас жалобы. Мы с вами работать не можем, вы не наш человек! Вы опасны не только для лечащих врачей и консультантов, но и для больного, в семье которого произвели переполох. Сделайте из всего сказанного оргвыводы. Я вас отпускаю домой, идите и подумайте!»
Я категорически заявляю, что ни с кем из семьи тов. А.А. Жданова я не говорила ни слова о ходе лечения его.
6 сентября 48 г. начальник ЛечСанупра Кремля созвал совещание в составе академ. Вингорадова В.Н., проф. Василенко В.Х., д-ра Майорова Г.И., патологоанатома Федорова и меня. На этом совещании Егоров заявил присутствующим о том, что собрал всех для того, чтобы сделать окончательные выводы о причине смерти А.А. Жданова и научить, как надо вести себя в подобных случаях. На этом совещании пр. Егоров еще раз упомянул о моей «жалобе» на всех здесь присутствующих и открыл дискуссию по поводу расхождения диагнозов, стараясь всячески дискредитировать меня как врача, нанося мне оскорбления, называя меня «чужим опасным человеком»…
Выводы:
1) Диагноз болезни А.А. Жданова при жизни был поставлен неправильно, т. к. еще на ЭКГ от 28 августа 48 г. были указания на инфаркт миокарда.
2) Этот диагноз подтвердился данными патологоанатомического вскрытия (д-р Федоров).
3) Весьма странно, что начальник ЛечСанупра Кремля пр. Егоров настаивал на том, чтобы я в своем заключении не записала ясный для меня диагноз инфаркта миокарда.
4) Лечение и режим больному А.А. Жданову проводились неправильно, т. к. заболевание инфаркта миокарда требует строго постельного режима в течение нескольких месяцев…
Сегодня часто можно услышать, что Лидия Тимашук врала и клеветала, однако описанная ею ситуация является вполне правдоподобной.
Однажды автор этой книги пришел в ту самую «кремлевскую поликлинику» на ежегодную диспансеризацию. Врач моего участка, хорошо знавшая меня, оказалась в отпуске, и пришлось отдаться в руки какой-то незнакомой врачихи. Внимательно, как мне показалось, прочтя мою увесистую историю болезни, изучив данные последних исследований, она в конце концов произнесла совершенно поразительную фразу: «Что же, я пишу редкий по нынешним временам диагноз – совершенно здоров?» Пришлось указать ей на все болячки, честно нажитые мною «на стезях порока и излишеств» к середине жизни и зафиксированные в исследованиях, на что доктор пожала плечами и стала записывать новые выводы буквально под мою диктовку.