Страница 8 из 118
Если даже студент еще мог стоять на ногах после таких сногсшибательных открытий, герр Гаух добивал его в других местах своего объемистого творения. Например в этом: «Нордическая раса остается единственной, которая способна издавать звуки изумительной чистоты, тогда как у неарийских рас произношение нечистое, отдельные звуки спутаны и больше напоминают крики животных, скажем, лай, хрип, фырканье или писк. То, что птиц можно научить говорить лучше, чем других представителей животного мира, объясняется тем, что их голосовой аппарат является нордическим по своей природе — сильный, узкий, с коротким языком».
И этот бред надлежало изучать, повторять, воспроизводить на экзаменах, чуть ли не заучивать наизусть.
Все начиналось в детстве, когда детям 8 или 9 лет от роду внушались совершенно анекдотические представления о себе как об арийцах, которые должны преодолеть в себе «химеру интеллекта» и отринуть «выдумки французов и иудеев про необходимость культуры».
То же самое продолжалось и в гимназии, где строевая подготовка и физкультура потеснили дурацкие предметы, усвоению которых придавали такое значение всякие обыватели: математику, историю или французский язык. Тем более, что преподавали ведь не «историю», а «арийскую историю», и не «биологию», а «нордическую биологию».
Создать арийскую математику было особенно непросто, но и тут образование давалось с однозначным уклоном к чему угодно, только не к самой математике, как ни странно. Содержание почти всех задач сводилось к определению скорости шагающих колонн, числу сброшенных бомб и количеству убитых врагов. Интеллигентные немцы смеялись, что, читая учебники сыновей и дочерей, они сразу начинают собираться на фронт. Так что университет с учебниками герра Гауха лишь венчал многолетний учебный маразм Третьего рейха.
Конечно же, дорвавшиеся до власти неудачники приложили все усилия, чтобы свести на нет мир, породивший Аммона, Гобино и Гальстона. Какими бы рациональными причинами это ни объяснялось (война, нужно побольше солдат, страна окружена врагами…), трудно отделаться от мысли, что в борьбе с интеллигенцией был и чисто эмоциональный заряд. Ну очень уж раздражали «всякие там умники» Гиммлера, Йодля и их подельщиков по Нюрнбергскому процессу. «При слове „культура“ я хватаюсь за пистолет!» А ведь и правда хватались.
До Второй мировой войны Германия оставалась страной университетов, а вся мировая наука разделялась на две почти равные части: немецкая и вся остальная.
За двенадцать лет правления Гитлера под трескучие вопли о величии немецкой науки биографии ученых проверялись, и до трети цвета немецкой науки было отстранено от преподавания за каплю еврейской, французской, славянской или цыганской крови в их жилах. А треть оставшихся лишали кафедр и лабораторий за то, что они оказались не в силах постигнуть глубину расовой теории или всю бездну премудрости космической борьбы горячего и холодного. Даже ученые, когда-то поддержавшие нацистов, были не в силах вести курсы «нордической геометрии» или «арийской физики твердого тела», и от них старались избавляться.
Не говоря уже о том, что сами университеты закрывались, а в оставшихся число студентов сокращалось последовательно и закономерно. Скажем, в Лейпцигском университете в 1938 году осталось всего 1928 студентов против 7348 в 1932, — главное ведь было вовсе не во вбивании в юношей глупостей и не в насыщении профессорским дерьмом их юных арийских мозгов.
Действительно, а почему евреи оказались жертвами расовой теории? Почему это они «неарийцы», какая-то «особая раса»? Чего это к ним прицепились? Ведь евреи — европейцы, и тут ничего не поделаешь. Но во что хочется, в то и верится. В Германии шел к власти национальный социализм, и он требовал, во-первых, «научного» обоснования. А во-вторых, требовал создать образ врага. Такого врага, против которого могли бы сплотиться жители Германии… большинство жителей.
Явление это многоликое и непростое, но самое главное — влиятельные люди в Германии, многочисленные слои немецких жителей хотели, чтобы немцы и евреи были бы как можно дальше друг от друга. Политика сделала заказ, и наука старательно взяла под козырек, выдала то, что требовалось: «арийскую» и «семитскую» расы.
Расовая теория применительно к евреям стала способом сводить счеты, убирать неугодных людей, «разбираться» с врагами режима… И неукоснительно лепить образ врага — коварного, чудовищного, подлого.
Тогда же было изменено законодательство: ведь задуманное нацистами никак невозможно было осуществить согласно законам и морали цивилизованного общества. Отменить законы? Нет, мы в Германии… Нацисты стали изменять сами законы.
«Закон о защите народа и государства» от 18 февраля 1933 года фактически аннулировал Веймарскую конституцию, дал Гитлеру и его партии исключительные права и возможности.
Тогда же, в феврале 1933 года, введен закон, запрещавший «мучить животных», — он фактически запрещал кошерный убой скота и тем самым — кошерную пищу.
Ну, допустим, это еще так, мелкий укол. Но «Закон об упорядочивании национального состава управленческого аппарата» от 11 апреля 1933 предполагал изгнание евреев из управленческого аппарата всех уровней и прием на работу исключительно арийцев. Этот закон впервые формулировал понятие о «неарийце». Оказалось — это всякий, у кого хотя бы дед или бабушка были евреями или исповедовали иудаизм (то есть под нож заведомо шла часть гоев, принявших в разное время иудаизм из разных соображений).
Закон о редактировании газет 4 ноября 1933 запрещал редактировать немецкие газеты уже не только евреям и «полукровкам разной степени», но уже и лицам, которые состояли в браке с евреями.
Режим окреп, безработица уменьшилась, народ все сильнее поддерживал NSDAP, и 15 сентября 1935 года приняты были Нюрнбергские расовые законы: «Закон о гражданстве рейха» и «Закон о защите немецкой крови и немецкой чистоты».
Эти законы поставили евреев вне гражданства, вне системы регистрации актов гражданского состояния, вне имущественных и социальных отношений… словом, вне жизни общества. 550 тысяч евреев превратились в одночасье в существ, на которых не распространяется закон, которые должны жить отдельно от немцев, не имеют право на престижную и высокооплачиваемую работу, на собственность и должны нашивать на одежду желтые звезды, чтобы их на расстоянии можно было легко опознать.
Расовые законы ударили по гораздо большему числу людей, потому что, не говоря ни о чем другом, и законных браков между немцами и евреями было очень много. У такого известного человека, как А. Шпрингер, первая жена была еврейка, и развелся он с ней после введения расовых законов. Не говоря о тех, кто введение этих законов считал позором, а ведь их было не менее трети всей нации.
Во многом расовые законы копировали законодательство США: с 1896 года в США негры и белые должны были жить раздельно. Иметь «то же самое» (по крайней мере, в теории), но раздельно!
Под знаменем расовых законов нацисты сначала провели «ариизацию производства», «ариизацию собственности» и «ариизацию капитала», то есть, говоря попросту, отобрали собственность у всех немецких евреев. А с 1941 начали «окончательно решать еврейский вопрос» с помощью газовых камер.
Так что евреи в этой всей «расовой» истории, разразившейся в Европе с конца XIX по середину XX века, все-таки оказались «при чем» сразу с двух сторон.
Для начала их не захотели признать своими братья по расе, немцы-арийцы (что было, наверное, нехорошо с их стороны, после стольких-то веков законного и незаконного скрещивания). И мало того, что не признали — их чуть не истребили под шизофреническим предлогом, что они принадлежат к низкой и опасной расе.
А потом они сами, вплоть до нашего времени, оказываются хранителями этого мрачного мифа! Вот ведь парадокс: хотя бы в трех приведенных мной в начале главы цитатах, двое евреев гораздо решительнее, гораздо ярче заявляют о своем расизме, чем русский В. В. Шульгин. Высказывания Шульгина как раз представляются на их фоне чем-то размытым, нечетким, недоговоренным. Потому что, даже объявляя себя антисемитом и признавая, что «в расизме что-то есть», Шульгин живет в культуре, где расизм непопулярен, а идея равенства людей давно утвердилась.