Страница 9 из 14
Папа никогда не запрещал мне носить длинные волосы. Мать, напротив, говорила, что волосы следует стричь в целях гигиены. Я слушал «Битлз» и «Роллинг Стоунз» по люксембургскому радио и, тряся головой, представлял, что у меня волосы до плеч. Позже отец купил нам в кредит проигрыватель и водные лыжи. Лыжи долгое время лежали без дела, зато проигрыватель жил недолго. Поскольку игла была не алмазной, она быстро сломалась. Я слушал в основном «Стоунз». Их жесткое звучание нравилось мне больше, чем песня «Мишель», «которая была как Тито».
В один прекрасный день мне надоело встречать Снежану Видович у ворот школы, кричать ей «Эй!» и слушать ее «А!». Я не раз слышал разговоры взрослых ребят о том, как в сливовом саду возле старого мусульманского кладбища мужчины и женщины занимаются сексом. Я твердо решил стать взрослым.
Мать собиралась к своим родителям:
— Скоро приду, на улицу играть не ходи.
Как только Сенка исчезла внизу лестницы, затем скрылась за акацией, я помчался к дому Снежаны, чтобы предложить ей пойти ко мне и вместе сделать упражнения по алгебре.
— Где твои родители? — спросила она, войдя в квартиру с тетрадкой в руке.
Когда она увидела, что я дома один, то тут же собралась уходить. Я поставил диск «Стоунз», и Снежана не смогла устоять перед голосом Мика Джаггера, которого я называл Маниту[18] Большая Пасть. Я принялся танцевать твист и задохнулся, выкуривая свою первую сигарету. Клубы крепкого табака обжигали мне горло. Это была «Герцеговина» без фильтра, которую я стащил из пачки у своей матери. Снежана встала передо мной, глядя на меня глазами ярмарочного гипнотизера. Я замер на месте, а она вдруг начала танцевать с невероятной скоростью. Мои глаза стали размером с бильярдные шары. Я положил в рот жевательную резинку и продолжил свой танец, наклоняясь к ней, как это делали мои кузины Аида и Сабина. Она засмеялась, включилась в игру и приблизилась ко мне. В момент обмена жевательной резинкой я сказал:
— Хочешь заняться сексом?
Она резко остановилась и выключила проигрыватель. Я почувствовал, что происходит что-то непредвиденное.
— Я слышал, как взрослые говорят, что это совсем несложно и очень приятно, — попробовал объяснить я. — Надо просто обняться и доставить друг другу удовольствие.
Снежана влепила мне звучную пощечину, взяла свою тетрадь и ушла, хлопнув дверью.
Время шло, а я до сих пор так и не видел Тито. Только на портрете. И во сне. Как вдруг по нашему классу пронеслась новость: «Завтра Тито приезжает в Сараево».
Это был хмурый и холодный ноябрьский день. Нас, учеников начальной школы «Хасан Кикич», повели встречать Тито. Мы остановились в Марьином дворе, возле христианской церкви, построенной в неороманском стиле. В нашей стране не было социальных классов, люди не делились на богатых и бедных. У нас существовала довольно оригинальная иерархия — против которой имел обыкновение выступать мой отец, — имеющая силу закона. Если для встречи товарища Тито школе предписывалось занять место в центре города, на улице, которая, разумеется, носила его имя, — а такая улица имелась во всех городах, — все сразу понимали, что это хорошая школа. Если же учеников размещали в отдалении, на периферии — как было в моем случае, — значит, школа не считалась хорошей.
Заледеневшими руками мы толкали девчонок, дергали их за волосы, пинали друг друга, как обычные мальчишки. Взглядом я искал Снежану, которая была моим Тито. Мне больше не было стыдно. Я был готов обсудить с ней все проблемы, которые возникли у нас в отношениях. Наша учительница, метившая на место директрисы школы, привела наш класс первым на предназначенное ему место. Поэтому мы первыми выстроились в шеренгу. Я дернул за волосы некую Амру, которая заплела их словно крендели булочника Кесича. Когда я сказал ей, что она похожа на дочь булочника, она возразила:
— Мой папа — журналист. Не тот, кто продает журналы, а кто пишет в них статьи.
В этот самый момент мимо нас прошествовал 1«Д» класс. Снежана Видович видела, как я дернул за волосы Амру. Она посмотрела на меня с легкой улыбкой, и издали мне показалось, что она что-то прошептала, прежде чем исчезнуть в толпе. Мне показалось, что она сказала «Я тебя люблю», но я не был до конца в этом уверен. В тот день дул сильный ветер, и возможно, мне просто все привиделось. Позже начался дождь, перешедший в мокрый снег, прежде чем превратиться в привычную сараевскую изморось.
Внезапно напряжение, вызванное неминуемым появлением товарища Тито, усилилось еще больше. Перед нами пронеслась вереница гудящих «мерседесов» и обрызгала нас водой. Я ошеломленно озирался по сторонам, в то время как толпа аплодировала и размахивала руками.
— Но где же Тито? — спросил я учительницу.
Она дала мне подзатыльник.
— Там, глупый, ты что, его не видишь?! — прошептала она с затуманенным взором.
Моя учительница рассердилась, что я задал ей такой глупый вопрос в тот момент, когда ее экстаз достиг апогея. Тщетно я вставал на цыпочки, пытаясь разглядеть маршала Иосипа Броз Тито, в то время как последний автомобиль удалялся в сторону Баскарсии. Так я впервые не увидел Тито.
Некоторое время спустя полковник Видович, брови которого напоминали жестяные навесы, получил приказ о переводе в Словению. И моя первая любовь, Снежана Видович, так и осталась, на языке квартала Торица, «незавершенной любовью».
Поездка к тете Бибе и путешествие на поезде до Варшавы были для меня не только первой вылазкой за пределы Югославии, но также грандиозным зрелищем, сцены которого, за окном нашего купе, сводились к бесконечным въездам в туннели и выездам из них. Свет и тьма, сон и пробуждение, жизнь и смерть.
— Ты слишком много думаешь для своего возраста! — сказала мне мать, когда я поведал ей о своих ощущениях.
В итоге я так утомился наблюдать за борьбой света и тьмы, что мать устроила меня в багажной сетке вместо чемодана, чтобы я мог отдохнуть и поспать. Именно так я и прибыл в Варшаву, лежа в багажной сетке над полкой, в то время как моя мать дремала, опираясь на чемодан, стоящий на ее коленях.
Тетя Биба была не просто сестрой моего отца. Она оставалась самым влиятельным человеком в его жизни. Когда-то он последовал за ней к партизанам, и после войны она продолжала быть его путеводной звездой. Он не раз гулял в ресторанах Белграда с ее первым мужем, Славко Комарицей, и никак не мог свыкнуться с мыслью, что она вышла замуж за Любомира Райнвайна. В первом браке у моей тети родилась дочь Славенка. Супруги развелись по взаимному согласию после своего возвращения из Берна, где Славко был консулом. Они сохранили дружеские отношения. Славко был очень красивым мужчиной, рассказывали, что мало кому из женщин удавалось перед ним устоять. По возвращении из Швейцарии его обвинили в какой-то финансовой афере.
— На самом деле причиной стал его отказ отречься от матушки-России. С административной точки зрения они не могли его отправить в «Голи-Оток», — объяснил мой отец, считавший, что это дело было сфабриковано.
Комарица был моментально исключен из коммунистической партии. Если бы он не был хорватом, то непременно угодил бы в тюрьму.
Самым большим удовольствием для тети Бибы было принимать у себя не только близких родственников, но и незнакомых гостей. Подобно большинству людей из нашей среды, она обожала тратить деньги на других, показывая таким образом, что у нее доброе сердце.
— Приглашать людей к себе и оказывать им гостеприимство — это для моей сестры психологическая подпитка, — говорил мой отец, провожая нас с матерью на вокзал, откуда мы отправлялись в Польшу, где новый муж тети Бибы, Любомир Райнвайн, работал корреспондентом официального югославского информационного агентства ТАНЮГ в Варшаве.
18
Название божества у североамериканских индейцев. — Примеч. пер.