Страница 5 из 14
— Тише ты, горлопан! — прошептала она. — Разбудишь ребенка. Ему завтра рано вставать в школу!
Друг моего отца, мужчина с остроконечной козлиной бородкой, сел на табурет рядом с моим кораблем и после каждой фразы отца, прикрыв веки, монотонно спрашивал:
— Ну и что ты предлагаешь?
— Ничего не предлагаю, — ответил мой отец, — но это удар не только по международному рабочему движению, но и по всей Югославии.
— Разве все в жизни сводится к политике? — вмешалась моя мать. — От этого что, мир рухнет?
— Мне кажется, что равновесие в мире уже серьезно пошатнулось, — ответил отец, — дай мне выпить!
— Идите отсюда оба, вы разбудите малыша!
— Ну и что ты предлагаешь? — спросил мужчина с бородкой.
— Поскольку мы не можем изменить мир, предлагаю поменять кабак, — заявил отец.
— Убирайтесь! — тихо проворчала мать, оскорбленная тем, что отец сравнил наш дом с кабаком.
Отец подошел ко мне и поцеловал, думая, что я сплю, затем пошел за Сенкой в спальню. Его друг продолжал повторять сам себе:
— И что ты предлагаешь, Мурат?
Поскольку отец ничего не отвечал, мужчина встал с табурета и, с трудом удерживая равновесие, принялся вальсировать, как Чарли Чаплин в «Золотой лихорадке». Он покачивался то вперед, то назад, а в это время из спальни доносились приглушенные голоса моих родителей, спорящих о Насере. Естественно, друг моего отца в итоге потерял устойчивость и схватился за мачту моего «Титаника». Я смотрел на это сквозь прикрытые веки, готовый броситься к своему кораблю подобно Муфтику, вратарю футбольного клуба «Сараево», чтобы предотвратить возможную катастрофу. Корабль накренился, готовый упасть, но мужчина упал раньше его. Ему, тем не менее, удалось удержать мой корабль за корпус.
— Избави нас Бог от второго крушения «Титаника», — произнес он, поставив корабль обратно на радиоприемник.
Лежа в своем углу на диване, я облегченно вздохнул и быстро спрятался под одеяло, чтобы мужчина с бородкой меня не заметил. Казалось, в комнате вновь воцарился покой, когда вдруг приятель моего отца решил поставить финальную точку в приключениях моего «Титаника». Выходя, он так сильно хлопнул дверью столовой, что вибрации хлипкой социалистической постройки добрались до радиоприемника, а от него — до «Титаника». От ударной волны мой корабль опрокинулся, сломав при падении свою мачту, — и клей из муки оказался неспособным удержать палубу. Мой мир рухнул на моих глазах.
Я долго плакал той ночью, прежде чем сделать окончательный вывод:
— Чертова социалистическая конструкция!
Как я впервые не увидел Тито
В 1963 году я в первый раз пересек границу Социалистической Федеративной Республики Югославия. Мы с Сенкой отправились в длительную поездку в Польшу, где жила моя тетя Биба Кустурица. Ее муж, Любомир Райнвайн Бубо, был корреспондентом югославского информационного агентства ТАНЮГ[9] в Варшаве, а сама она работала в Институте международного рабочего движения. Для моей тети это был второй переезд за границу, со вторым мужем. Она снова вышла замуж после развода со Славко Комарицей, который был генеральным консулом Югославии в Берне.
— Это означает, что тетя Биба пересела с лошади на осла? — простодушно спросил я своего отца.
Отец любил, когда я ему подражал, делая логические выводы, но этот новый муж моей тети ему совсем не нравился.
— Ты, малыш, слишком любопытен для своего возраста!
Не только друзья моего отца были мучениками, пострадавшими за любовь к матушке-России. Среди моих приятелей тоже были такие. Поскольку я изучал русский язык, ученики, с которыми я ежедневно встречался на уроках, были в большинстве своем детьми политзаключенных из «Голи-Оток»[10].
— Я хотел бы работать на почте, чтобы каждый день ставить штемпели на марки с изображением Тито, — однажды признался мне Дуско Радович, сидевший за партой впереди меня.
Радович мечтал о работе простого почтового служащего вовсе не потому, что был плохим учеником. Он был лучшим в школе по математике и разрешал нам списывать свои домашние задания. Проставляя штемпели на лицо Тито, мой товарищ хотел отомстить за своего отца, который получил восемь лет исправительных работ в лагере «Голи-Оток». Рассказывая мне по секрету свою мечту о почтовых марках, он незаметно для себя принялся стучать кулаком по столу, сначала тихо, затем все громче и громче. Он был похож на танцора из фольклорного коллектива косовских албанцев, которые впадают в транс, подчиняясь ритму. Я попытался его успокоить, опасаясь, что его выгонят с урока.
Для меня товарищ Тито был сравним с сигнальным дорожным столбиком на улице Горуса: он маячил везде, через каждые десять шагов. Один из друзей моего отца, инженер-электрик Сулейман Пипич, считал, что нужно принимать Тито как судьбу. Однажды после барбекю в доме Сулеймана снова зашел спор о Тито.
— Это всего лишь обычный австро-венгерский проходимец! — заявил мой отец.
— Тито — это наша неизбежность, — ответил Пипич.
— Ты смотришь на вещи с исламской точки зрения. У вас все — неизбежность. Может, Тито еще и святой? Или что-нибудь в этом роде? — спросил отец.
Являясь представителем нашей страны в Судане в сфере технологического развития, Сулейман в полной мере воспользовался политикой неприсоединения Тито. Он заработал много денег и построил себе дом над Баскарсией[11]. Оставшиеся деньги он дал нам в долг на покупку нашего «Фольксвагена-1300».
— Говорю тебе, Пипич, этот официант[12] еще всех нас поимеет, — бросил отец, в то время как испуганная мать дернула его за рукав.
— Мурат, у стен есть уши! — сказала она.
— Ну и пусть! Я свободный человек! А он — обыкновенный диктатор!
— Ты перегибаешь палку, Мурат, — тихо произнес инженер Пипич.
— В сорок восьмом году он сказал «да» Сталину, тогда как все были уверены, что он скажет ему «нет». В реальности же в ялтинских договоренностях его «нет» оказалось «да». Все решилось на месте, пока здесь он строил из себя героя. Оказалось, он просто рисовался! — возразил отец тоном, не терпящим возражений.
Я не знал, что означало «рисовался», но слово «диктатор» я понял, благодаря фильму Чарли Чаплина.
— Папа, он как Чарли Чаплин! — вмешался я в беседу, надеясь, что моя реплика понравится отцу. Я с волнением ждал его ответа.
— Намного забавнее, сынок, и гораздо хуже!
Мой отец не любил Тито, потому что большинство его друзей, бывших товарищей по партизанской войне, закончили свои дни в тюрьме «Голи-Оток», сосланные туда под предлогом чрезмерной симпатии к русским и Советскому Союзу.
— В этом он весь, — рассказывал отец. — Отправлял невиновных в «Голи-Оток», чтобы смыть с себя позор. Сначала он сам научил их любить Сталина и Россию, а потом сослал в концлагерь, чтобы отучить от этой любви. Он знал, что это наилучший метод перевоспитания, поскольку перенял его у самого Сталина.
Мой отец не стал прямой жертвой Коминформа[13], но его перевели из Белграда в Сараево. В действительности все выглядело так, словно его переместили по службе совсем по другой причине. Одних отстранили из-за Коминформа, других — из-за их чересчур активной жизненной позиции. Высылка из Белграда являлась обычным наказанием для государственных чиновников. Мне отец сказал, что причиной его перевода стала дружба с его сводным братом, которого тоже внесли в черный список, когда Тито перестал любить Сталина.
— Мой Мурат — добрая душа! И если он предается излишествам, то лишь для того, чтобы хоть немного отдохнуть от своей доброты, — обычно говорила моя мать.
9
Телеграфное агентство Новая Югославия, ТАНЮГ (Telegrafska agencija nova Jugoslavia, TANJUG), основано в 1943 г. — Примеч. ред.
10
«Голый остров» — самый жестокий лагерь, расположенный на небольшом острове в Адриатическом море, куда Тито отправил пятнадцать тысяч граждан, симпатизирующих Коминформу после разрыва отношений с СССР в 1948 г.
11
Торговый квартал Старого города.
12
В юности Броз Тито работал официантом. — Примеч. пер.
13
Информационное бюро коммунистических и рабочих партий (1947–1956) — международная коммунистическая организация.