Сфера

Мэй толкнула тяжелую дверь. Вестибюль был длинный, как променад, высокий, точно собор. Наверху сплошь офисы, с двух сторон по четыре этажа, все стены стеклянные. Голова слегка закружилась, Мэй опустила взгляд и в чистом блестящем полу увидела свое встревоженное лицо. Почувствовав, что за спиной кто-то стоит, она сложила губы в улыбку.

– Ты, наверное, Мэй.

Мэй обернулась и узрела красивую головку над алым шарфом и белой шелковой блузкой.

– Я Рената.

– Привет, Рената. Я ищу…

– Энни. Я знаю. Она уже идет. – В ухе у Ренаты плямкнула цифровая капелька. – Собственно, она… – Рената смотрела на Мэй, но видела нечто другое. Ретинальный интерфейс, решила Мэй. Еще одно местное изобретение. – Она на «Диком Западе», – сказала Рената, снова фокусируя взгляд на Мэй, – но скоро появится.

Мэй улыбнулась:

– Надеюсь, она на выносливой лошади и запаслась сухарями.

Рената вежливо улыбнулась, но не рассмеялась. Мэй знала, что здесь принято называть корпуса в честь разных исторических эпох; так гигантский кампус менее безличен, менее корпоративен. Уж явно лучше «строения восточного 3б», где прежде трудилась Мэй. Последний день ее работы в коммунальной службе родного города истек лишь три недели назад – они все аж остолбенели, когда она подала заявление об уходе, – но Мэй уже не понимала, как умудрилась просадить там столько времени. Туда вам и дорога, подумала она, и каторге вашей, и всему, что за ней стоит.

Ренате по-прежнему сигнализировали из наушника.

– Ой, погоди, – сказала она. – Энни говорит, что увязла. – И просияла: – Давай я тебя к столу отведу? Она говорит, что зайдет через часок.

От этих слов, «к твоему столу», Мэй окатило восторгом, и на ум тотчас пришел отец. Он гордился. Так горжусь, поведал он ее голосовой почте часа в четыре утра. Мэй услышала, когда проснулась. Так сильно горжусь, сказал он – у него даже горло перехватывало. Мэй окончила колледж два года назад, и поглядите-ка: выгодно устроилась в «Сферу»; медицинская страховка; жилье в городе; не садится на шею родителям, у которых своих забот хватает.

Следом за Ренатой Мэй вышла из атриума. На лужайке двое молодых людей сидели в пятнистом свете на искусственном холмике и жарко беседовали над каким-то прозрачным планшетом.

– Ты будешь в «Возрождении», – сказала Рената, ткнув пальцем в корпус за лужайкой – сплошь стекло и окисленная медь. – Все из Чувств Клиента сидят там. В гости раньше приходила?

Мэй кивнула:

– Ну да. Несколько раз, но не в этот корпус.

– Значит, бассейн ты видела, спорткомплекс видела. – Рената махнула на голубой параллелограмм и остроугольное здание спортзала за ним. – там у нас йога, кроссфит, пилатес, массаж. Велотренажеры – ты, говорят, педали крутишь? Дальше там площадка для бочче и поставили новый снаряд для тетербола. Через газон – кафетерий… – Рената указала на соблазнительный травянистый склон, где разлеглась на солнышке молодежь в костюмах и при галстуках. – Пришли.

Они остановились перед «Возрождением» – здесь тоже имелся сорокафутовый атриум, а над ним медленно крутился мобиль Колдера.[3]

– Ой, обожаю Колдера, – сказала Мэй.

Рената улыбнулась:

– Я знаю. – Они вместе посмотрели на мобиль. – Этот раньше находился во французском парламенте. Ну, как-то так.

Ветер, влетевший в атриум за ними следом, повернул мобиль, и тот рукой указал прямо на Мэй, точно здороваясь с нею лично. Рената взяла ее за локоть:

– Готова? теперь наверх.

Они вошли в лифт бледно-оранжевого стекла. Замигали лампочки, и на стенках Мэй увидела свое имя и фотографию из школьного выпускного альбома. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МЭЙ ХОЛЛАНД. С губ ее сорвался невнятный «ой». Она не видела эту фотографию много лет – не больно-то и хотелось. Наверняка Энни подстроила – опять донимает Мэй этой фоткой. И впрямь Мэй – широкий тонкогубый рот, оливковая кожа, черные волосы, – но на портрете скуластое лицо суровее, чем в жизни, ни тени улыбки в карих глазах, холодный прищур, как перед боем. С тех пор – Мэй тогда было восемнадцать, только и делала, что злилась и сомневалась в себе, – она наконец-то набрала вес, лицо ее смягчилось, тело расцвело, и этот расцвет привлекал мужчин всевозможных возрастов и намерений. Еще со школы Мэй старалась быть открытее, терпимее и сейчас смешалась, увидев это свидетельство ушедшей эпохи, когда она ждала от мира худшего. Едва смотреть стало невыносимо, фотография исчезла.

– У нас тут везде сенсоры, ага, – пояснила Рената. – Лифт считывает твой идентификатор и здоровается. Нам Энни эту фотку дала. Вы, я чувствую, не разлей вода, раз она хранит твои школьные фотки. Короче, надеюсь, тебе ничего. Мы так в основном с гостями поступаем. Они обычно ахают.

Лифт поднимался, и на стекле возникали списки сегодняшних мероприятий – картинки и текст переползали со стенки на стенку. К каждому объявлению прилагались видео, фотографии, анимация, музыка. В полдень – показ «Койяанискаци»,[4] в час – мастер-класс по самомассажу, в три – упражнения для пресса. В половине седьмого в ратуше выступит седовласый, но молодой конгрессмен, о котором Мэй и не слыхала. Он возник на двери лифта – выступал со сцены где-то не здесь, без пиджака, рукава рубашки закатаны, в пылу сжимает кулаки, а за спиной полощутся флаги.

Двери открылись, и конгрессмен разъехался напополам.

– Прибыли, – сказала Рената, шагнув на стальную решетку узкого мостика.

Мэй глянула через перила, и у нее скрутило живот. Видно было вниз на все четыре этажа.

– Люди с вертиго здесь, наверное, не работают, – с напускной беспечностью заметила она.

Рената притормозила и обернулась в ужасной тревоге:

– Конечно нет. Но в твоем профиле говорилось…

– Нет-нет, – сказала Мэй. – Мне-то что.

– Я серьезно. Можем перевести тебя пониже, если…

– Нет-нет. Правда, тут красота. Прости. Пошутить хотела.

Рената, видимо, перенервничала.

– Ладно. Но если что не так, ты скажи.

– Скажу.

– Да? А то Энни просила все устроить как надо.

– Я скажу. Честно, – ответила Мэй и улыбнулась.

Рената, оклемавшись, зашагала дальше.

Мостик вывел на этаж – многокомнатный и многооконный, рассеченный длинным коридором. По бокам офисы за стеклом от пола до потолка, видно местных обитателей. Каждый украшал пространство по-своему – прихотливо, но со вкусом: в одном кабинете полно парусных атрибутов, в основном висят в воздухе на открытых балках, другой уставлен бонсаями. Мэй и Рената миновали кухню – серванты и полки стеклянные, приборы магнитные, аккуратно перекрещиваясь, цепляются к холодильнику, все освещено громадной стеклянной люстрой ручной работы – лампочки разноцветно сияют на оранжевых, персиковых, розовых щупальцах.

– Ну вот.

Они остановились возле офиса – серого, тесного, обитого каким-то синтетическим полотном. Сердце у Мэй екнуло. Почти в таком же офисе она работала последние полтора года. Первая деталь в «Сфере», которую не выдумали заново, которая напоминала о прошлом. Стены обиты – Мэй глазам не поверила, да быть такого не может – мешковиной.

Мэй понимала, что Рената за ней наблюдает, и знала, что сама таращится в некоем ужасе. Улыбнись, подумала она. Улыбайся.

– Нормально? – спросила Рената, мечась взглядом по ее лицу.

Мэй сложила губы в улыбку ненулевого удовольствия.

– Прекрасно. Вполне.

Она ожидала иного.

– Ну и славно. Привыкай пока, а скоро придут Дениз и Джосия, сориентируют тебя и помогут устроиться.

Мэй снова скривила губы улыбкой, а Рената развернулась и ушла. Мэй села. Отметила, что спинка кресла держится на соплях, а колесики заклинило, причем все разом. На столе компьютер, но допотопная модель, какой она больше нигде тут не видела. Все это ее огорошило; настроение стремительно падало в бездну, где провело последние годы.

3

Александр Колдер (1898–1976) – американский скульптор, создатель абстрактных кинетических проволочных скульптур (мобилей).

4

«Койяанискаци» («Жизнь вне равновесия», Koyaanisqatsi, 19 83) – новаторский документальный фильм Годфри Реджио на музыку Филипа Гласса об отношениях человека и технологий.