Страница 56 из 60
Лев Романович Шейнин был человеком с необычной биографией и удивительной судьбой. Он занимал тогда мои мысли еще и потому, что я работал над романом-хроникой о Нюрнбергском процессе, а Шейнин в нем участвовал, и даже был втянут в серьезную интригу, которая потом обернулась для него самого весьма печальным продолжением…
Человеком Лев Романович, конечно, был незаурядным. Многое успел сделать, многое пережил. Вот только исповедоваться – ни публично, ни в частных разговорах – никогда не желал, до конца дней своих хранил молчание о делах минувших. Что ж, чем оборачивается блуд словес, Лев Романович хорошо представлял, ибо был посвящен в правила игры, существующие в обществе, в котором он жил, и сам неукоснительно их соблюдал. И когда знаменитый актер Василий Борисович Ливанов, в 60-х годах прошлого столетия, едва прикоснувшись к истории его жизни, и будучи поражен услышанным, предложил написать Шейнину мемуары – это будет бестселлер! – тот посмотрел на него так «будто в первый раз видел» и только негромко сказал: «Васечка! Вы что, с ума сошли?!»
Шейнин не считал возможным предать гласности тайны былых времен даже в ту пору, когда был к небу ближе, чем к земле. Он все равно молчал. Но и пружину молчания время от времени история приводит в движение…
О Льве Романовиче я говорил со многими – коллегами, друзьями, которых было не счесть, просто знакомыми, и людьми, которым случайно довелось встретиться с ним на жизненном пути. И что-то из тайн, хранимых этим человеком, становилось более или менее понятным. Пусть не в деталях, а в виде общей картины. Весьма разнообразной и поучительной.
На работу в прокуратуру после Гражданской войны его, семнадцатилетнего студента литературного института, просто мобилизовали по комсомольской путевке только потому, что там некому было работать. И он, пылкий провинциальный юноша, мечтающий о литературной славе в столице, без всякой подготовки становится следователем, получает право арестовывать людей, отдавать их под суд, распоряжаться судьбами человеческими. И одновременно сталкивается с самыми темными и грязными сторонами жизни, с пороками и жестокостью, превосходящей порой все фантазии, доступные молодому человеку. И все это в условиях «обострения классовой борьбы», когда любые собственные промахи и даже проступки ничего не стоит оправдать «классовым чутьем» и «революционным сознанием».
И в этой ситуации сообразительный, умеющий мыслить и сопоставлять факты Шейнин, скорострельно окончивший юрфак МГУ, становится настоящим профессионалом следствия. Это замечают и достаточно быстро назначают следователем по особо важным делам. Мало того, он не забывает о литературных пристрастиях и начинает публиковать в журналах рассказы, написанные на основе тех конкретных дел, которые он вел. Уже через несколько лет появляется ставшая знаменитой книга «Записки следователя». Было ему тогда 24 года. А спустя год Шейнин пишет… учебник по криминалистике.
Его жизнь складывается на редкость удачно – карьера, литературная слава… Чего еще желать?
Но у каждого времени свои законы.
В 1934 году его привлекают для участия в расследовании убийства Кирова. Шейнин становится помощником Прокурора СССР Вышинского, он работает на всех процессах того времени, участвует в разоблачении бесчисленных «врагов народа», руководствуясь порой совсем не теми методами следствия, которые сам описывал в учебнике криминалистики. Это, надо полагать, спасло его самого от участи многих прокуроров, немалая часть которых в те годы, тоже попала под каток репрессий, но, наверняка, сказалось на его отношении к жизни. Вероятно, именно тогда он понял, что есть вещи, о которых ему лучше не говорить никому и никогда. Тем более что и сам он в 1936 году был арестован, его подержали недолгое время в лагере на Колыме, а потом оправдали и вернули на службу. Это было суровое назидание, которое он запомнил на всю жизнь.
Шейнин возглавил следственный отдел Прокуратуры Союза ССР в 1935 году и руководил им более 12 лет. Он вел тогда жизнь баловня судьбы. Получал награды, выпускал книги, по его пьесам и сценариям ставили спектакли и фильмы. Одновременно этот грозный баловень раскрывал громкие уголовные дела, а при надобности по указанию свыше сажал в тюрьмы людей, устраивал по ночам допросы с пристрастием.
Жил он широко и роскошно, сполна пользовался всеми благами, которые ему предоставляли служба в прокуратуре и литературные занятия. Имел машину, великолепную двухэтажную дачу в Серебряном бору, был женат, но это не мешало ему заводить связи с другими женщинами. Как говорили про таких руководителей, был жизнелюб.
Его книги издавались огромными тиражами. Я и сам в молодости читал их взахлеб. Правда, наиболее придирчивые сотрудники правоохранительных органов поговаривали о них с иронией. В реальности, мол, все выглядит иначе, факты изменены, сюжеты подогнаны под жесткую схему… Конечно, это так. Но, во-первых, это все-таки не отчеты о реальных делах и не комментарии к кодексам, а литературные работы. А во-вторых…
Сегодня, конечно, трудно поверить в раскаявшихся «воров в законе», которых он описывал. Тех самых, которые в едином порыве приходят в милицию, чтобы начать новую, честную жизнь. Как и трудно представить себе всех абсолютно безупречных и честных работников НКВД и МВД, думающих только о выполнении воспитательных задач, поставленных партией и правительством…
Однако есть в этих рассказах некое обаяние, которое делает их популярными до сегодняшнего дня. Может быть, дело в том, что они лишены плакатной назидательности и наставительности, автор не педалирует сугубо на идеологические моменты, а вот характеры преступников, сюжетные линии выстроены вполне занимательно, описаны весело и даже благодушно, снисходительно. Такое впечатление, что автор вполне понимает своих героев. Да, жулики, воры, спекулянты, мошенники, но ведь и люди же…
Мне кажется, чувство тревоги и ответственности за дела политические, особенно тридцатых годы, не покидало Шейнина никогда.
Люди, знавшие Льва Романовича, чаще всего разделяли эту мою мысль. Большинство из них считали, что Шейнин не был напрямую причастен к фальсификации доказательств, истязаниям и пыткам. Последний, кто мне об этом сказал, был известный художник-карикатурист Борис Ефимович Ефимов. И было это в 2005 году.
Тогда я работал над документальным фильмом «Нюрнбергский набат» и встретился с Ефимовым, который трудился на процессе. И хотя было ему уже 105 лет, память он сохранил цепкую. Многое помнил до мелочей.
Вести беседу с ним мне было достаточно легко. Мыслил он, когда этого требовала тема разговора, правовыми категориями – и это было неудивительно, еще в 1917 году Ефимов поступил на юридический факультет Киевского университета и учился там у солидной профессуры. Говорил, что за четыре года до того, как он поступил на учебу в университет, его окончил Вышинский, с которым ему довелось встречаться в Нюрнберге. Общался Борис Ефимович там со многими прокурорами, судьями, следователями, контрразведчиками, но, вернувшись в Москву, близкие отношения сохранил только с Шейниным, который участвовал в суде народов в качестве помощника Главного обвинителя от СССР Руденко.
Ефимов называл его «весельчаком», «балагуром» и «душой компании». Утверждал, что они дружили. Он был для него «просто Левчик», а он для Шейнина – «Боря». Рассказывал, что Лев Романович хорошо запомнился ему не только как остроумный, легкий и общительный человек, но и как настоящий профессионал:
«Помню выступает Шейнин на процессе по разделу об ограблении музеев и вывоза фашистами из СССР в Германию произведений искусства, а Геринг, который, как известно, сам всем этим заправлял, сидит на скамье подсудимых и нервничает. Снимает наушники, потом опять их надевает. Потом бросает их перед собой. Наконец не выдерживает и раздраженно говорит Шейнину:
– Господин обвинитель, а вам не кажется, что вы здесь всех вводите в заблуждение, поскольку пользуетесь фальшивыми доказательствами?
Лев Романович тут же отбрил нациста № 2: