Пасха Красная

После смерти о. Василия я много раз перечитывала его проповедь, опубликованную в газете „Лампада“. И не могла понять в ней одно место: „Смотреть и видеть Господа, который идет впереди нас с вами и попирает Своими пречистыми стопами все те скорби, которые враг уготовал нам. Эти скорби уже попраны Христом, они уже Им побеждены“. Я никак не могла понять, как это — наши скорби уже попраны и побеждены Господом? Спросить было не у кого. И вдруг вижу во сне живого о. Василия, спрашиваю его о непонятном в проповеди, а он объясняет. Оказалось все просто. Ведь Господь своею смертью победил грех, даровал нам победу над ним и научил, как противостоять ему».

Из воспоминаний монахини Олимпиады, игуменьи Орловского Свято-Введенского монастыря: «Паломницей я два года работала на послушании в Оптиной. Потом меня благословили на монашество, и встал вопрос о выборе монастыря. „Возвращайся в Орел, к себе на родину“, — сказал мой духовный отец схиигумен Илий. Другой же батюшка сказал: „Что ты будешь делать в Орле, если у вас нет монастырей? Монах без монастыря, как рыба без воды. Просись лучше в крепкий монастырь под опытную игуменью“. Я и сама так хотела и стала умолять батюшку Илия благословить меня в какой-нибудь монастырь с опытной игуменьей. Батюшка колебался, но уступив моим мольбам, сказал: „Ну хорошо, помолись и выбирай“.

Помню, пришла я тогда в тяжких раздумьях на могилку о. Василия и долго молилась, взывая к новомученику: какой же мой путь? И вдруг слышу голос о. Василия, повторяющий с силой: „Орел! Орел!“ Я опешила — так явственно это звучало. Иду скорей к батюшке Илию и говорю: „Батюшка, что со мной сейчас на могилке о. Василия было! Одно только слово слышу: „Орел!““ Батюшка обрадовался: „А я тебе что говорю? Вот твой путь — Орел“.

Так я уехала в Орел. И если до революции в Орловской губернии было множество монастырей, то теперь восстановить наш единственный в те времена монастырь стоило таких скорбей, что не раз слезами умылись. Это ведь лишь на бумаге считается, что гонения на православие кончились, а на деле мы чувствуем их. Иноземным проповедникам в нашем городе сразу дают за мзду помещения и транспорт. А православным чаще дают понять, что мы бесправны на нашей земле. Вот один только случай:

Достали мы для ремонта цемент на цементном заводе, а вывезти его не на чем. Полный город машин, а нам ни за деньги, ни без денег машину не дают. Сколько я кабинетов обошла, а везде отказ с улыбкой, да еще такого наговорят! Вернулась я в монастырь уже без сил и прилегла на минутку. Вдруг вижу в тонком сне — о. Василий сидит за рулем трактора и очень решительно, как танк, направляет его в ворота цементного завода. А я сижу с ним в кабине и прячусь за его спину: пусть, думаю, батюшка Василий сам все свершит, а то я так устала просить.

Сон был кратким, но до того утешительным, что я проснулась с явственным чувством — сейчас привезем цемент. Выхожу за ворота, поднимаю руку, и первый же грузовик тормозит, а шофер с доброжелательной готовностью едет за цементом. Так мы восстанавливали наш монастырь, не имея ни сил, ни средств, но возложив все упование на Господа и наших скоропомошников новомучеников Оптинских».

Из воспоминаний инокини Н-го монастыря: «Хочу рассказать о моем исцелении по молитвам Оптинских новомучеников от болезни телесной и, что важнее, духовной. Дело было так. Наша иконописная мастерская находилась в доме, где еще жили миряне. Слышимость была отличная, работать под звуки телевизора я не могла и приноровилась залеплять уши парафином. Через два месяца уши стали побаливать, в голове стоял постоянный шум. А когда на годовщину убиения Оптинских братьев мы с сестрами приехали к их могилкам, то у меня началась такая нестерпимая „стреляющая“ боль в ушах, что батюшка благословил меня ехать утром в больницу.

На могилках новомучеников в тот день стояли иконки Спасителя, было много цветов и иных даров.

И вдруг к моей радости мне благословили иконку Спасителя с могилы о, Трофима, три цветка с могилы о. Василия, платочек с могилы о. Ферапонта и шерстяные носки с могилы иеросхимонаха Иоанна.

Вернулась я в гостиницу усталая, думая, что мгновенно усну. Но боль в ушах сверлила с такой силой, что не было мочи терпеть. В три часа ночи, совсем измученная, я вспомнила, что у меня с собой святыньки с могил новомучеников. Взмолилась я им и преподобному Амвросию Оптинскому, и вдруг у видела, что на столике рядом со мной стоит пузырек со святым маслом от мощей преподобного Амвросия. Отломила я кончики цветов с могилки о. Василия и, окунув их в святое масло, вложила в каждое ухо. Платочек с могилки о. Ферапонта положила на ухо, болевшеее особенно сильно, а сверху прикрыла уши носочками с могилки иеросхимонаха Иоанна. Надела апостольник и удивилась — боль мгновенно прошла, и я блаженно уснула.

Ехать в больницу нужды уже не было. Но наутро шоферу надо было заехать в больницу, и за послушание батюшке я решила показаться врачу. И тут мне промыли уши, извлекли оттуда немало парафина, а врач сказала, что я лишь чудом не потеряла слух.

После этого на меня напал страх перед парафиновыми затычками. И когда нас послали за покупками для иконописной мастерской, я, не спросясъ, купила магнитофон, решив, что буду работать в наушниках, слушая православные песнопения. О своей самочинной покупке я сообщила батюшке не на исповеди, а в обычном разговоре. Он сказал, что это воровство и надо покаяться на первой же исповеди. И тут началось худшее из худшего — упорство в грехе: я помнила лишь страшную боль в ушах и не хотела каяться. Наступило состояние такого духовного нечувствия, что я уже не считала грех за грех.

Пришло время причащаться. Накануне вечером я написала исповедь, хладнокровно решив, что не буду каяться в этом грехе, находя ему множество оправданий. А ночью вижу во сне, будто я снова в Оптиной, а о. Василий с батюшками в тревоге обсуждают, как же исправить меня. Решили, что будут по очереди исповедовать меня в надежде пробудить во мне покаяние. Поисповедовалась я у первого батюшки, но утаила свой грех. Потом меня взял на исповедь о. Василий. Я опять теплохладно перечисляю грехи и не желаю каяться в воровстве. А о. Василий говорит мне сокрушенно: „Я даже не знаю, чем вам помочь“. Сказал он это с такой скорбью, что мне стало стыдно до слез. Раскаяние уже обжигало душу, но тут меня окликнул мой духовный отец и велел идти с ним по делам в скит. Помню, долго мы ходили по делам, а у меня одна мысль и страх — лишь бы успеть покаяться! Лишь бы о. Василий не ушел! Возвращаюсь, наконец, в монастырь и вижу — все батюшки давно разошлись и только о. Василий стоит у аналоя и ждет меня на исповедь. А у меня такая радость — успела! Спешу к о. Василию… и просыпаюсь от звона будильника, и бегу в храм, чтобы исповедать свой грех».

Рассказывает монахиня Нектария (Шохина): «Летом 1993 года я приехала в Оптину пустынь и узнала, что трое моих отцов-наставников так тяжело заболели, что не выходят из келий. Помню, полола я сорняки и вдруг бросила дергать траву и взмолилась: „Господи, лучше бы я заболела, чем они!“ — „Ты хоть понимаешь, о чем просишь?“ — сказала инокиня Евфросиния, работавшая рядом со мной. А я лишь жарче молюсь: „Господи, исцели батюшек и даруй их болезни мне!“

И дано мне было по вере моей. К вечеру я слегла — сердце останавливалось, в легких булькало и хрипело, я вся разбухла и отекла, как при водянке. По образованию я медицинский работник и понимала, что умираю. Тут инокиня Евфросиния зашла меня навестить, а я протягиваю ей через силу „Канон на исход души“ и прошу: „Читай“. Она испугалась, но увидев мое состояние стала читать.

Утром мои разбухшие ноги вставили в чужую огромную обувь и кое-как под руки привели к могилкам новомучеников. С помощью сестер я положила земной поклон и стала молиться: „Господи, молитвами новомучеников иеромонаха Василия, инока Ферапонта, инока Трофима исцели меня!“ Три дня меня готовили к смерти, причащая ежедневно. И три дня через силу, с помощью людей я добиралась до могилок новомучеников и молилась им об исцелении.