Страница 7 из 92
Кроме того, если бы София вышла замуж за Георга, у Иоганны было бы одной заботой меньше. Она все еще не оправилась от потери старшего сына. У нее появился новый ребенок, девочка, которую она назвала Елизаветой в честь высочайшей российской благодетельницы, покровительницы их семьи. Другим поводом для тревог было пошатнувшееся здоровье Христиана Августа, да и сама Иоганна начала страдать сильными болями в желудке. В общем, она не стала препятствовать сближению своих кровных родственников — брата и дочери.
Внимание такого блестящего кавалера, каким был ее дядя, должно быть, льстило самолюбию Софии. Да кроме того, ей доставляло удовольствие бывать в его обществе. Однако он был не единственным, кто оказывал ей знаки внимания в Гамбурге. На нее, как теперь говорят, положил глаз граф Гилленбург, один из шведских гостей, которые должны были сопровождать вновь избранного короля в его владения.
На него произвело сильное впечатление то, что София была прекрасно начитана и могла свободно, без малейшей тени робости рассуждать на различные философские и политические темы, чего он совершенно не ожидал от принцессы, жившей в захолустном уголке Германии. Он заметил, что Иоганна третирует Софию, и упрекнул ее за это. Ее дочь, сказал он, развита не по годам и далеко опередила своих сверстниц, и Иоганна, по его мнению, делала ошибку, недооценивая ее.
Купаясь в лучах похвал графа Гилленбурга и, возможно, злорадствуя по Поводу упрека, сделанного ее невнимательной, раздражительной матери, София продолжала наслаждаться обществом дяди. «Мы были неразлучны», — позднее писала она, — я принимала это за дружбу».
Однако дядя Георг увидел в этом любовь и проявлял все признаки влюбленного. Он ходил за племянницей по пятам, как верный пес, и не сводил с нее своих красивых глаз. Каждая секунда без нее была для Георга невыносима. Когда церемонии в Гамбурге завершились и Иоганна с дочерью отправились в Брауншвейг, Георг был безутешен, понимая, что там встречи с Софией будут редкими. Он сказал ей об этом, и она спросила его:
— Почему?
— Потому, что это даст пищу сплетням, которых лучше избежать, — ответил он.
— Но почему? — настаивала Софи.
Она не осознавала, что такая тесная дружба с дядей может быть истолкована совсем иначе. Георг не ответил ей, но когда они приехали в Брауншвейг и встречи наедине стали очень редкими и мимолетными, он предался видимому отчаянию. София заметила, что дядя сам не свой, то печальный и задумчивый, то раздражительный. Однажды вечером он встретился с Софи в комнате ее матери и стал горько сетовать на свою несчастную долю и на ту боль, которую он испытывал. В другой раз он признался ей в том, что больше всего страдает от того, что является ее дядей.
Племянницу такое признание немало удивило, и она тут же поинтересовалась, что она сделала, чем рассердила его?
— Совсем напротив, — отвечал он. — Дело в том, что я слишком люблю тебя.
Когда она попыталась простодушно поблагодарить его за эти искренние и теплые чувства, Георг раздраженно прервал ее.
— Ты совсем еще ребенок. Я никак не могу заставить тебя понять! — вырвалось у него, и София, расстроившись, стала требовать от него ответа, что он имел в виду и почему был так несчастен.
— Ну что ж, достаточно ли крепка твоя дружба, чтобы дать мне то утешение, в котором я нуждаюсь?
Девушка уверяла, что так оно и есть.
— Тогда обещай мне, что выйдешь за меня замуж.
Софи от неожиданности потеряла дар речи. Ей никогда и в голову не приходило, что ее дядя влюблен в нее.
— Ты шутишь, — оправившись от изумления, выдавила она из себя. — Ведь ты приходишься мне дядей, и мои родители не разрешат нам пожениться.
— Значит, и ты не хочешь этого, — мрачно проговорил он. В этот момент Софи позвали, и странный разговор закончился.
Но Георг постарался возобновить его при первой возможности. Ухаживания дяди стали более настойчивыми. Он пустил в ход все свое обаяние, чтобы уговорить Софи принять его предложение. Он страстно изливал свою душу, описывая в поэтических, возвышенных выражениях свою любовь и заявляя, что Софи должна принадлежать только ему. Она уже пришла в себя и начала привыкать к мысли, что ей, возможно, придется стать женой Георга. А почему бы и нет? Он был умопомрачительно красив, и они уже привыкли друг к другу, он понимал и принимал ее нрав, ей нравилось нежиться под его взглядом, который, казалось, своим любовным жаром был способен растопить лед. «Он начал угождать мне, и я не убегала от него», — вспоминала София в своих мемуарах. Она согласилась выйти за него замуж при условии, что ее родители не будут чинить этому препятствий.
Как только она согласилась, Георг дал волю своей всепоглощающей страсти. Он подстерегал ее всюду, срывая поспешные поцелуи. Он шел на любые условия ради того, чтобы побыть хоть несколько минут наедине с обожаемой Софи, забыл про сон и еду. Его вздохи и стоны начали изрядно надоедать Софи. Вскоре он растерял весь свой ослепительный лоск и остроумие, превратившись в скучного, нудного влюбленного, утомлявшего своим однообразием. По причинам, известным лишь ему одному, он не заводил с Христианом Августом разговора о браке с его дочерью. Возможно, он просто хотел соблазнить племянницу. Впрочем, нельзя исключить и того, что он действительно намеревался жениться на ней, но боялся наткнуться на отказ из-за юного возраста невесты. Но могли быть и другие причины для отказа. Ее женихом мог стать принц Генрих или даже Карл Ульрих. Перед самым отъездом семьи из Брауншвейга Георг вырвал у Софи обещание не забывать его. Вне всякого сомнения, она ожидала увидеть его снова, и очень скоро.
Однако спустя несколько месяцев, в начале января 1744 года, шансы Георга резко упали. Во внутренний дворик Ангальт-Цербстского дворца на взмыленном коне ворвался курьер из Берлина, доставивший письмо для Иоганны. Событие это само по себе не было обычным, и вся семья, сидевшая за обеденным столом, сгорала от любопытства. Попросив слугу немедленно принести ей почту, Иоганна вскрывала конверты, не выходя из-за стола, а София, сидевшая рядом с ней, пыталась прочитать письма, заглядывая через плечо. Она узнала почерк воспитателя Карла Ульриха, Отто фон Брюммера, и различила слова «принцесса, ваша старшая дочь». Не нужно было обладать большим умом, чтобы догадаться, что речь шла о помолвке Софии с Карлом Ульрихом. Иоганна решила повременить и не открывать карты. Она ничего не сказала.
Ее молчание длилось три дня. Наконец София не выдержала и первой заговорила с матерью.
— Ага, значит ты волнуешься, умираешь от любопытства? — спросила Иоганна.
— Да! Но я догадываюсь, о чем говорится в письмах, полученных тобой.
— Ну и о чем же?
Вместо того чтобы прямо сказать то, что она думала, София решила слукавить.
— Я попробую предсказать, — объявила она, подражая женщине, которую они обе знали.
Эта женщина утверждала, что может угадать имя возлюбленного любой девушки по тому, как та пишет свое собственное имя.
— Посмотрим, как это у тебя получится.
София, взяв перо и бумагу, составила изощренный акростих, воспользовавшись буквами, из которых состояло ее собственное имя. В нем предсказывалось, что она выйдет замуж за Карла Ульриха, который при крещении в православную веру был наречен Петром.
Иоганна уставилась в недоумении на свою дочь, быстро пришла в себя и рассмеялась:
— Ах ты, маленькая лиса. Но больше ты ничего не узнаешь.
Позднее Иоганна объяснила, что догадка Софии оказалась верной. В письме говорилось об этом браке, но у нее и у Христиана Августа возникли некоторые сомнения. Граф Брюммер пригласил Иоганну и Софию в Петербург. Им предстояло совершить долгое, утомительное путешествие длиною почти в тысячу миль. «Россия находится слишком далеко, — думал Христиан Август, — и такая поездка связана с большим риском». Обоим родителям не хотелось обрекать Софию на жизнь в невероятно далеком городе — и они уже собирались ответить Брюммеру отказом. В этот момент София потребовала сообщить ей о содержании писем.