Екатерина Великая

Приготовления к новой кампании пошли полным ходом, когда потеплело и лед на реке подтаял, раскололся на огромные льдины, которые поплыли к морю. К казармам петербургских полков все больше подвозили оружия, боеприпасов, провизии и сгружали в цейхгаузах. Говорили, что Петр сам возглавит русскую армию. Этот поход должен был стать его звездным часом. Это был тот шанс, в котором так долго отказывала ему покойная императрица, — шанс проявить себя на поле битвы. Он будет драться на стороне Пруссии, что было его давнишним желанием. Говорили, что некоторые русские полки уже переданы под командование пруссаков.

Готовясь идти за предводителем, которого они недолюбливали, солдаты открыто осуждали этот поход, говорили о том, что лучше бы на троне сидела жена императора, которая знала и понимала Россию и не презирала ее… Часть солдат хранила верность человеку, которого они считали своим законным государем, каким бы жалким он им ни казался. Однако большинство надеялось на перемены и тайно поклялось сделать все, чтобы они наступили.

К брожению в гвардейских полках добавилось недовольство духовенства. Оно было вызвано тем, что император решил пополнить казну, отобрав церковные земли.

Еще при Елизавете составлялись планы секуляризации огромных земельных владений церквей и монастырей, но их не осуществили. Теперь Петр с новым рвением принялся за дело. Он никогда не скрывал своего презрения к русской церкви, к ее длинному и сложному богослужению с музыкой, к множеству святых на иконостасах, украшенных драгоценными камнями. По правде говоря, любая религия внушала Петру отвращение. Однако Екатерина сказала о нем, что она «никогда не знала более законченного атеиста, чем он, хотя он часто боялся дьявола и Бога тоже, но еще чаще презирал их обоих». Прожив в России много лет, Петр по-прежнему предпочитал относительную простоту и эстетическую суровость лютеранства пышному блеску и изощренности ритуалов русского православия. Он часто оскорблял священников и набожных прихожан тем, что нарочно мешал богослужениям своим громким смехом и неприличными репликами.

Для того чтобы забрать в казну церковные и монастырские вотчины, были посланы военные отряды. В случае сопротивления они захватывали эту собственность силой. Для многих солдат это занятие было позорным, богохульным, но, повинуясь приказам, они вламывались в дома священнослужителей и подвергали их разграблению. Не оставили в покое ни одну часовню, ни один монастырь. Даже монашеские кельи, где не было ничего, кроме голых стен, подвергались нападению.

Официальные протесты духовенства не возымели действия. Создавалось впечатление, что Петр руководствуется мотивами личной мести. Он приказал священникам укоротить длинные волосы и бороды, достигавшие пояса, сменить длинные черные рясы на сюртуки и штаны, полотняные рубахи и треуголки, подобные тем, что носили лютеранские служители культа. Вслед за моральными унижениями последовало и кое-что похуже — император объявил, что сыновья священнослужителей не будут больше освобождаться от воинской повинности, как это было раньше.

Но самое плохое было еще впереди. Не ограничиваясь посягательствами на богатства церкви и ее освященные временем традиции, Петр предпринял шаги, которые многими верующими были расценены как поход против самой веры.

Он вызвал к себе митрополита Новгородского Дмитрия, который за несколько месяцев до этого приветствовал его как самодержца и привел высших сановников к торжественной присяге императору. Петр приказал митрополиту убрать из церквей все иконы, кроме тех, на которых были Христос и дева Мария.

Более сокрушительного удара по русскому православию было невозможно вообразить. Иконы святых — это сердцевина его. Каждый день верующие, стоя перед ними на коленях, молились. Святые вели воинов в бой. В каждом доме был красный угол, где перед иконами денно и нощно горела лампада, освещая продолговатые тонкогубые лики и мерцающие глаза святых. На рынках высились стопки икон, и торговля ими шла бойко. У каждого русского была по меньшей мере одна икона. Самые почитаемые из них передавались из поколения в поколение и считались семейными реликвиями. Люди верили, что некоторые образа обладают чудотворной силой и излечивают от разных хворей. В церквах, больших и малых, иконы внушали верующим страх и благоговение, святые взирали на прихожан со всех стен и колонн. Иконы располагались блестящими рядами на высоком иконостасе, представлявшем врата в святая святых.

Верующие негодовали. К их драгоценным иконам не должно прикасаться. Никому не позволено осквернять святые образа. В этом император зашел слишком далеко. Нельзя терпеть его на троне. И единственной заменой ему была Екатерина. На улицах Петербурга и Москвы уже в открытую говорили о предстоящих важных переменах на самом верху.

«Все ненавидят императора, — отмечал Бретейль. — Императрица обладает мужеством души и разума; любовь и уважение к ней пропорциональны ненависти и презрению к императору». Ненависть распространялась, захватывая все более — широкие круги общества, но пока еще была бессильна. «Говоря по правде, здесь каждый — трусливый раб», — добавлял посол. Он не знал, что люди, в которых он видел лишь трусов и рабов, уже готовились к перевороту.

Начальник полиции барон Корф ясно представлял себе масштабы недовольства в столице. Весь апрель и май его сыщики доносили о брожении, охватившем город, об изменнических разговорах в гвардейских казармах, об обидах, вынашиваемых самими стражами порядка. Он знал, что если не принять немедленные и жесткие меры, может вспыхнуть мятеж. Знал, но ничего не предпринимал.

В течение нескольких месяцев барон входил в ближайшее окружение императора, пользуясь его особым расположением. Он был частым гостем на продолжительных застольях в Зимнем дворце, свидетелем и участником пьяных оргий, которыми заканчивались все пиры. Но в конце мая в его отношениях с императором произошел резкий поворот. В слепой прихоти Петр придрался к какому-то пустяку и поссорился с Корфом. Конечно, он поступил весьма опрометчиво. Барон перестал быть желанным гостем в покоях императора, но теперь его привечала Екатерина. В беседе с ней он сказал, что, когда император уедет на войну, Петербург перейдет на сторону Екатерины, и тогда полицмейстер приложит все усилия, чтобы чаша весов покачнулась в ее пользу.

В начале июня Петр устроил грандиозный пир в честь заключения мира с Пруссией. В огромный зал, где стояли длинные столы, накрытые тонкими белоснежными скатертями, уставленные золотыми блюдами и большими серебряными кубками, постепенно собирались приглашенные. Зал освещался высокими белыми свечами в золотых канделябрах, хотя вечернее солнце еще стояло в небе. Оно не заходило почти до полуночи, и в голубых водах Невы отражалось теплое оранжевое сияние и небо, окрашенное в золотые тона.

Зал заполнялся гостями, подали первое блюдо. Император сидел на возвышении вместе с Елизаветой Воронцовой, чью страховидность не украшали рубины и сапфиры покойной императрицы. Поблизости от них был почетный гость того вечера, прусский посланник. Екатерина, собранная и общительная, сидела в дальнем конце стола, отделенная от своего, мужа сотнями гостей. Она резко выделялась своим черным одеянием. Ее траур по покойной Елизавете еще не закончился.

Петр горделиво смотрел на гостей. Он был здесь хозяином. Офицеры и придворные выполняли теперь его приказы точно так же, как когда-то выполняли повеления ненавистной ему предшественницы. Да, конечно, в городе было неспокойно. К тому же ему недавно доложили о крестьянских волнениях в Астраханской губернии. Туда уже был отправлен полк с заданием арестовать зачинщиков и подавить бунт. Гораздо больше беспокоили его доклады генералов. Они сообщали, что многие солдаты сказались больными и были якобы не в состоянии плыть на судах, чтобы воевать в Дании. Он знал, как с этим бороться. Он выпустил указ, который обязывал всех больных выздороветь. Они не посмеют ослушаться императора.

Принесли очередные блюда и сосуды с вином. Император осушал свой кубок раз за разом, и вот, поднимая его за здоровье прусского посланника, почувствовал, что рука у него сильно дрожит. Среди гостей были и те, кто убеждал его не оставлять страну ради будущих побед в датской кампании. Даже его наставник Фридрих, которого он уважал больше, чем кого-либо, в письмах советовал не уезжать из России до коронования, считая, что этому народу нельзя доверять. Он может восстать против государя, над которым не был совершен обряд миропомазания, означавший, что его власть — от бога. Петр был намерен ехать, что бы ни случилось. Так страстно жаждал он ратной славы. Он не хотел тратить время на поездку в Москву — этот ненавистный, кишащий попами город с сотнями церквей и тысячами надоедливо звонящих колоколов в угоду какому-то замшелому ритуалу.