Страница 3 из 92
Бабетта тактично объяснила Софии, что ребенку не подобает выражать мнение, противоречащее суждениям таких уважаемых господ, как пастор Вагнер, и посоветовала признать справедливость его воззрений. Однако вскоре учитель и ученица снова разошлись во взглядах. На этот раз София, захотела узнать, что было до сотворения мира по библии.
— Хаос, — объявил герр Вагнер тоном, не допускающим возражений.
— И что же это такое — хаос? — тут же полюбопытствовала София, и ответ наставника не удовлетворил ее.
Окончательно выбившись из сил и, несомненно, разозлившись на Бабетту за то, что она отказалась отлупить непокорную принцессу, герр Вагнер всплеснул руками и призвал на помощь гувернантку, чье вмешательство восстановило мир, пока не возник очередной камень преткновения, каким оказалось незнакомое слово «обрезание». София, конечно, захотела узнать, что оно обозначает, а герр Вагнер, понятно, не испытывал никакого желания объяснять. Бабетта тоже посоветовала ей не задавать вопросов на эту тему. Потребовалось все ее искусство убеждать, чтобы ребенок согласился остаться в неведении. Наблюдательная девочка заметила при этом, что Бабетте данное положение показалось очень забавным.
Экзамен, устроенный герром Вагнером, внушал не меньший трепет, чем судный день. «Меня ужасно замучили все эти его вопросы», — вспоминала София много лет спустя. Хуже всего было то, что ей пришлось учить наизусть очень много отрывков из библии, а также стихов. У нее отняли все игрушки, дабы ничто не помешало ей сосредоточиться. Вспомним, что девочке в ту пору было всего лишь семь лет. (По правде сказать, она не очень-то и скучала по ним, ей больше нравились подвижные игры, в которые играли мальчишки. Она не любила возиться с куклами, развлекалась в минуты отдыха тем, что складывала носовой платок в различные геометрические фигуры.) «Полагаю, что простой смертный не в состоянии был удержать в памяти все, что я должна была запомнить, — вспоминала она через много лет. — По-моему, это было бессмысленным занятием».
Нагрузка оказалась слишком велика для маленькой девочки. Когда пришла осень и дни в северном Штеттине стали совсем короткими, а в сумерках начинали звонить колокола, София завела привычку прятаться за портьерами и плакать горько и безутешно. Она оплакивала свои грехи, ошибки, которые допускала, уча уроки, и тосковала по ласке, которой ей не хватало. Однажды, когда она заливалась слезами в своем укромном месте, на нее наткнулась Бабетта, и девочка выложила ей все свои печали. Гувернантка, сочувствовавшая воспитаннице, пошла к пастору и упрекала его в том, что его уроки вызывают у Софии излишнюю меланхолию и страх перед будущим, и попросила его быть более снисходительным. Ни Бабетта, ни кто-либо другой не обратили внимание на то, что больше всего беспокоило Софию: она знала, что мать не любила ее, и девочка испытывала неприязнь к изнеженному родительскими неусыпными заботами калеке Вильгельму, который, с точки зрения Софии, заслуживал затрещин, достававшихся ей.
Внутренне София была в отчаянии, но внешне она была весела, особенно при посторонних. Ее порывистость, неиссякающая бодрость, врожденная склонность «болтать без стеснения и без умолку» в обществе взрослых, поразительный ум — сочетание всех этих свойств производили сильное впечатление на гостей. Она привыкла к тому, что хвалили ее ум.
Когда Иоганна поехала в Брауншвейг и взяла с собой Софию, чтобы та повидалась с прабабушкой, девочку хитростью заставили продекламировать длинные отрывки из драматических произведений. Ее гладили по голове и хвалили, и она начала считать себя не такой, как все: «Мне так часто говорили, что я умна и сообразительна, что я в конце концов поверила этому». Король Фридрих Вильгельм, который впервые отведал плоды раннего развития Софии, когда той было еще четыре года, следил за ее успехами, интересуясь ею каждый раз, когда ему случалось бывать в Штеттине или когда Христиан Август приезжал в Берлин.
Иоганна впервые отвезла принцессу в Берлин, когда той исполнилось восемь лет. Они пробыли там несколько месяцев, и София являлась ко двору разодетая, как маленькая дама, в платье с длинным шлейфом. Ее позвоночник больше не выписывал зигзаги, плечи стали симметричными. Проходя по залам королевского дворца, который уступал в размерах дворцу ее прабабушки в Брауншвейге, она гордо несла свою маленькую головку. Королева пригласила ее к обеду. За столом был кронпринц Фридрих, молодой человек двадцати пяти лет. Королеве и ее сыну девочка показалась очаровательной, и Фридрих, как и София, обладавший недюжинным умом и неугомонным, пытливым духом, надолго запомнил ее. То, что ее восьмилетняя дочь уже сумела обратить на себя внимание высочайших особ и тем самим обошла ее, раздражало Иоганну, по понятиям которой девочки могли цениться лишь за их красоту. София, по мнению ее матери, была дурнушкой, и весь ее ум, каким бы высоким он ни был, не мог затмить этого недостатка. Иоганна не распространялась по этому поводу, но ее чувствительная дочь обо всем догадывалась. Кроме того, София росла в таком окружении, где главным достоинством женщины считалась ее внешность. Всем было известно, что из некрасивых маленьких девочек вырастали такие же некрасивые женщины, а некрасивых женщин никто не брал в жены, и они чахли в домах своих родителей или в монастырях, где жили с роскошью в затворничестве, не принимая монашеского обета. При этом им отводились великолепные апартаменты, не шедшие ни в какое сравнение с обычными скромными кельями. Почти в каждой семье, включая и семью Софии, были такие неудачницы, никому не нужные женщины. По мнению Иоганны, ее дочери грозила опасность стать одной из таких отверженных.
Очень умная, приятная в общении, но некрасивая — таков был вердикт по отношению к Софии Ангальт-Цербстской. Ребенок же делал то, чего и ждали от него, наблюдая за миром своими большими яркими глазами, задавая тысячи вопросов и ожидая своего звездного часа.
Глава 2
После того как ей исполнилось восемь лет, София все меньше и меньше времени проводила в унылом до отупения, холодном Штеттине, надолго уезжая туда, где жизнь била ключом и искрилась роскошью — к пышным дворам Берлина и Брауншвейга. В течение трех-четырех месяцев в году Иоганна жила при дворе своей бабушки, а долгие северные зимы проводила в Берлине, куда брала с собой и Софию.
Христиан Август не возражал против столь долгих отлучек жены. Ему было уже под пятьдесят, ей еще не было и тридцати; они различались характерами — серьезный, суровый и аскетический у мужа, тяготевшего к одиночеству, и живой, остроумный и легкомысленно-кокетливый у жены, предпочитавшей вращаться в обществе друзей и поклонников. В этой супружеской паре Иоганна, по воспоминаниям ее дочери, считалась средоточием ума, но в действительности Христиан Август превосходил ее по этой части, «будучи человеком незыблемых моральных устоев и глубоких, трезвых суждений», знакомым со многими предметами благодаря своей начитанности. Интересы Иоганны и ее мужа были слишком разными, чтобы их могло связывать что-то еще, кроме воспитания детей. Христиан Август уже начинал стареть, болеть и не мог участвовать в бесконечных охотах, балах и прогулках, чего требовала придворная жизнь.
Поэтому Иоганна уезжала без мужа, с Софией и другими детьми, и занимала место среди представителей и представительниц знатных, но захиревших фамилий, окружающих короля Фридриха Вильгельма. Она напоминала себе о том, что хоть ее муж и был захудалым принцем, сама она происходила из семьи, тесно связанной с королевским родом. Ее прадедушкой был Фридрих II, король Дании, ее покойный отец был князем-епископом Любека, а ее кузен Карл Фридрих женился на Анне, дочери российского императора Петра Великого. Сын Карла и его тезка, девятилетний Карл Ульрих, являлся наследником шведского и российского престолов. Покойный брат Иоганны Карл Август был помолвлен с младшей дочерью Петра Великого Елизаветой, но умер накануне свадьбы.
Однако все эти царственные связи Иоганны не принесли ей богатства, а замуж она вышла за человека, стоявшего ниже ее по своему происхождению. Она была лишь четвертой дочерью князя-епископа, принадлежа к числу наименее значительных из его двенадцати детей, разлученных с матерью по причинам, о которых история умалчивает. И все же она питала надежды, что ее собственным детям уготована лучшая участь. Возможно, из-за того, что ей самой удалось достичь немногого в жизни, Иоганна была болезненно честолюбивой. И если нахальство, смелость и гордость смогут помочь детям выбиться в первые ряды общества, то она готова подталкивать их изо всех сил. Она советовалась с медиумами и предсказателями судеб в надежде узнать, что уготовано ее отпрыскам, хотя, когда дело доходило до невзрачной малышки Софии, Иоганна имела обыкновение морщиться, как от боли, вне зависимости от предсказаний прорицателя.