Страница 21 из 92
Всегда в движении, непоседливая, она скакала верхом, охотилась, путешествовала, посещала монастыри, отдавала дань своим сердечным привязанностям, а по вечерам главенствовала на пирах и балах. Она посещала службы в церкви — обычно три раза в день, а во время поста чаще. Но несравненно больше часов тратила она, то и дело меняя платья, прически, подкрашиваясь, совещаясь со своими портными и ювелирами. И пока все это шло своим чередом, государыня неохотно, мимоходом занималась не терпящими отлагательства делами, которые представлял ей на рассмотрение канцлер, выслушивала сообщения своих осведомителей. Эти известия подкрепляли подозрения, и она изливала гнев на тех, кто терял ее расположение.
Самым плохим для нее временем были ночи, особенно зимние, потому что запас ее энергии быстро растрачивался, ее тучное тело требовало отдыха, и Елизавете было трудно отвлечься от не слишком радужного бытия. Страхи и подозрения усиливались. Она вспоминала, что у западных границ России идет война и что на огромной шахматной доске европейской политики Россия и ее союзники пока проигрывали. Несмотря на отвращение к государственным делам, Елизавета не осталась глуха к мольбам Бестужева вникнуть в опасное положение, в котором оказалась Россия. Эти мысли преследовали ее так же, как и забота о преемнике.
Рахитичный, обезображенный следами оспы племянник продолжал огорчать ее. Сделав его своим наследником, она не чувствовала себя в безопасности, поскольку он обладал талантом внушать людям неприязнь к своей персоне. С годами его поведение не изменилось. Брак не помог Петру повзрослеть, наоборот, он все чаще уходил в мир ребяческих фантазий и не проявлял решительно никаких способностей к управлению страной. А что до его жены, немки Екатерины, то Елизавета разочаровалась в ней. Ей полагалось бы забеременеть, а она оставалась стройной и гибкой, как тростиночка, и с каждым днем становилась все привлекательнее. Она не стала той дебелой, послушной матроной, какой должна была быть в представлении Елизаветы. Напротив, она была слишком умной, слишком общительной, слишком хорошо разбиралась в людях и быстро всему училась. Эго вызывало у Елизаветы определенную тревогу.
Императрица постоянно боялась темноты, одиночества, переворота, насильственной смерти во сне. Она взошла на трон благодаря заговору, в ходе которого была свергнута ее предшественница Анна Леопольдовна, регентша при младенце-императоре Иване VI. Это случилось ночью, когда Анна спала, и могло легко повториться снова.
Каждый вечер Елизавета посылала своих фрейлин на поиски комнаты, где она могла бы в безопасности переночевать. Она редко оставалась в одной и той же спальне на вторую ночь, полагая, что это собьет с толку заговорщиков.
Устроившись в очередной спальне, она от страха никак не могла заснуть и потому собирала вокруг себя сонных фрейлин и заставляла их вести разговоры, рассказывать ей самые свежие, пусть незначительные сплетни, ходившие среди придворных, опять повествовала о своих любовных похождениях и сознавалась в самых затаенных желаниях. Во время этих ночных бесед фрейлины щекотали государыне пятки, чтобы та не заснула, и смешили ее, отвлекая от страхов.
Рядом с ее кроватью на тонком матраце, постеленном на полу, обычно лежал ее телохранитель Шульков, бывший истопник, здоровенный мужик с мощными ручищами. Он свирепо оскаливал зубы, если кто-то подходил слишком близко к его хозяйке. Шульков охранял Елизавету еще с тех пор, когда она была ребенком, и она полагалась на его силу. Она, конечно, понимала, что даже Шульков, несмотря на всю его мощь, оружие и зверское обличье, вряд ли сможет справиться с шайкой коварных убийц, которые прокрадутся в ночной тишине и застанут врасплох. А потому она бодрствовала до рассвета, всматриваясь в тени и напрягая слух в ожидании приглушенных шагов, которые могли означать конец ее царствования.
Екатерина же трепетала и волновалась, как и все прочие, стараясь не попадаться императрице под горячую руку. У нее были причины для боязни: ведь за месяцы, прошедшие со дня свадьбы, грозная правительница редко удостаивала ее своим вниманием. Великая княгиня постоянно страдала от ужасных головных болей, простуд и ангин, причиной которых были частые переезды из одних непригодных для жилья и продуваемых сквозняками апартаментов в другие и долгие, утомительные путешествия. Ее угнетало то, что она находилась под постоянным подозрением. Придворные, занятые интригами, как она позднее писала, «все сердечно ненавидели друг друга». Но особенно много сплетен и обвинений возникало по поводу ее персоны. Не требовалось большого ума, чтобы догадаться, что императрица подозревает ее в шпионаже, в котором оказалась замешана Иоганна, в непослушании и враждебности. А еще ей было известно, что Елизавета не ограничивалась оплеухами, которыми щедро награждала тех, кто вызвал ее недоверие — фрейлин, офицеров, даже друзей и любовников, причем ее побои иногда приводили к серьезному расстройству здоровья. Она нередко отправляла людей в страшную Петропавловскую крепость, откуда их потом гнали в далекую ссылку. Зная все это, и зная также, что Елизавета пытается обнаружить в ее внешности признаки начавшейся беременности, Екатерина старалась не давать повода для упреков и вообще держалась подальше.
Со всех сторон Екатерину окружали люди, не внушавшие доверия. Она не знала, на кого можно положиться. Подкупом и угрозами слуг принуждали доносить на нее, а тех немногих, кому она могла доверять, по приказу императрицы удалили от нее. Неохотно согласилась Елизавета оставить при великой княгине лишь верного слугу Тимофея Евренева. Чехарда с прислугой продолжалась, и Екатерина вынуждена была молча сносить этот произвол. Слухам и сплетням не было числа. Некоторые придворные не без злорадства рассказывали Екатерине об амурных похождениях Петра: граф Девьер сообщил ей, что Петр влюбился в одну из фрейлин Елизаветы, а потом бросил ее и нашел себе новую любовницу в ближнем окружении императрицы. Петру же и Елизавете нашептывали, что Екатерина флиртует то с тем, то с другим, устраивает тайные свидания и нарочно срывает все настойчивые попытки Петра сблизиться с ней. Говорили, что она холодна и расчетлива и не выполняет должным образом своих супружеских обязанностей. «Изменница» — это слово чаще всего произносили шепотом за ее спиной, и она знала это.
До свадьбы Екатерина могла развеяться, отдохнуть душой в обществе молодых подруг. Теперь такие девичники были запрещены по распоряжению обер-фрейлины великой княгини, мадам Краус. Долгие часы проводила она в полном затворничестве, лишенная своих любимых развлечений, которые, по мнению государыни, были для жены престолонаследника рискованными. Сидя в четырех стенах одна в жаркие летние дни, она сожалела о том, что не выехала на охоту или в путешествие вместе со своим двором. Сожалела и пыталась поверить, что это ей во благо.
Каждую неделю осенью и зимой устраивались два бала-маскарада: один во дворце, а другой в доме какого-нибудь видного сановника. Это были церемонные, скучные вечера. Поведение малочисленных гостей отличалось чопорностью, которую не могли скрыть никакие маски. Они лезли из кожи вон, чтобы соблюсти все правила высшего приличия. Императрице очень нравилось производить фурор своим появлением на этих балах. У порога она приостанавливалась, привлекая внимание всех гостей к своей фигуре в пышной струящейся мантии, со всеми орденами империи, сверкавшими бриллиантами у нее на груди. Часто она покидала салон и возвращалась снова, но в другом платье. Так происходило два-три раза за вечер.
У Екатерины не было выбора: она должна была посещать эти балы и притворяться, будто получает огромное удовольствие в скучном и мрачном обществе, рядом с мужем, который, не таясь, флиртовал сразу с несколькими дамами. «Притворяешься, словно тебе весело, — вспоминала она много лет спустя, — но глубоко внутри скрывается смертельная скука». Да, скука просто убивала ее. При дворе, где лишь половина вельмож могла читать (женщины, в целом, были образованнее, чем мужчины), и только треть придворных могла писать, где господствовало невежество, а искусством вести живую, интересную беседу владели очень немногие, Екатерина изголодалась по просвещенному обществу.