Родник

Ребята стали вполголоса переговариваться.

— Решим так, — сказала Кира Петровна. — Я прошу Ерошина, если мы все останемся ещё на час и пройдём то, что мы по его милости пропустили. Нам надо нашу программу выполнять!

— Да мы хоть на два урока останемся! — крикнул сразу повеселевший Петя.

Владику не хотелось сегодня задерживаться, но делать было нечего.

В коридорах уже заливался звонок, когда Кира Петровна подошла к Пете, взяла его табель, зачеркнула тройку и подписала: «Исправленному верить».

За дверью стоял шум. Все классы расходились по домам. Один только пятый «Б» оставался на месте. Все внимательно слушали Киру Петровну, которая тихим, усталым голосом рассказывала ребятам о раскалённых недрах Земли.

Семнадцатая глава. Метель

Так из-за Пети Ерошина Владику не удалось пойти к Тате сразу после школы. Было поздно, пришлось пойти домой пообедать, потом надо было приготовить уроки. В общем, он выбрался из дому только к вечеру.

Мама не хотела его пускать:

— Куда ты пойдёшь на ночь глядя? Смотри, какая метель поднялась.

Владик прислушался. За окнами монотонно гудел декабрьский ветер.

— Ничего, мама! Тут рукой подать. Я на полчасика, не больше.

Он вышел на улицу. Ветер накинулся на него и стал забрасывать хлопьями мокрого снега. Владик шагал, низко пригнув голову, словно хотел боднуть кого-то.

Когда он добрался до ворот с вывеской «Музей имени Пятого года», он был весь облеплен снегом, точно дед Мороз.

— А я уж думала, опять обманешь, не придёшь, — сказала Тата, впуская Владика в тёплые сени. — Проходи, раздевайся! Постой, снег смахни!

Она взяла стоявший в углу веник и принялась обмахивать Владиковы чёрные валенки. На ней было клетчатое платье с пояском и серый платок, уголок которого тянулся по полу.

— Пусти, я сам! — сказал Владик, отнимая у Таты веник.

Он повесил пальто и прошёл в комнату.

Сам он жил в большом каменном корпусе, поэтому ему непривычно было видеть низкий потолок, крашенный масляной краской пол, большую белую кафельную печь…

— Садись, пожалуйста, вот сюда, — сказала Тата, как настоящая гостеприимная хозяйка.

Владик прошёл по полосатому половичку, похожему по расцветке на Татины варежки, сел на тугой клеёнчатый диванчик и положил на колени красные, озябшие руки.

Тата, подбирая повыше платок, спросила:

— Принёс?

— Ох, совсем позабыл!

Владик побежал в сени, достал из пальто завёрнутый в газету кинжал и вернулся в комнату:

— Держи!

Тата развернула газету и крикнула:

— Дедушка, он пришёл! Смотри!.. Дедушка, принёс!

Из соседней комнаты вышел дедушка — тот самый невысокий коренастый дедушка с желтовато-седыми, прокуренными усами, которого Владик видел в кино. Он протянул Владику широкую ладонь:

— Будем знакомы, молодой человек! Почтенье… Не замёрз? А то нынче пробирает.

Владик встал:

— Нет, ничего… Спасибо!

— Ну-ка, покажи-ка, чем ты нас порадовал!

Дедушка взял из Татиных рук старый кинжал и стал его рассматривать, не приближая к глазам, а, наоборот, отдаляя:

— Так. Подходящая вещь! Где, говоришь, нашёл?

— Там, в Детском парке. Где мы деревья сажали…

— Так-так… — Дедушка взял со стола большую лупу и повёл ею поверх кинжала. — Очень хорошо… Чем же тебя отблагодарить?

— Что вы, ничего не надо! — смутился Владик. Ему стало жарко. Правда, в комнате было сильно натоплено. От кафельной молочно-белой печи так и несло жаром.

— От души спасибо тебе, пионер! — Дедушка снова потряс Владикову руку. — Посиди тут с Таточкой, а я внесу твой подарок в инвентарную книгу. Как тебя звать-величать прикажешь?

— Владлен Ваньков… ну, то-есть просто Владик.

— Владлен… — повторил дедушка. — Хорошее имя. Так и запишем: «Дар от пионера Ванькова Владлена».

Дедушка вышел с кинжалом в соседнюю комнату. Владик посвободнее уселся на диванчике. При взрослых он всегда чувствовал некоторое стеснение.

— Тата, — тихо спросил он, — ты мне всё-таки объясни, зачем дедушке нужен этот кинжал?

Тата подняла свои большие глаза на Владика. Днём они были голубые, а сейчас, при свете лампы, казались серыми.

— Как, разве я тебе не говорила? — Она повернулась к двери: — Дедушка, можно я его поведу немножко?

— Что ж, — ответил дедушка, — веди. Только, чур, там не трогать ничего.

— Знаю, дедушка, ладно!

Тата взяла со стола гремящую связку ключей:

— Пойдём, Владлен!

Владик поднялся и пошёл за Татой по тёмному, таинственному коридору.

Он сказал маме «на полчасика», но вышло, конечно, гораздо больше. И немудрено, что его мать, Нина Васильевна, начала беспокоиться.

Она сидела дома и время от времени посматривала на часы.

Владик всегда был хозяином своего слова. Скажет: «Ухожу на час» — и ровно через час раздастся в коридоре его звонок. Скажет — на десять минут, значит на десять. А сегодня он сказал «на полчасика», но вот уже два часа прошло, а его всё нет.

Нина Васильевна то подходила к тёмному окну и смотрела на заснеженную улицу, то заглядывала на кухню к тёте Фене:

— Фенечка, как ты думаешь, почему его так долго нет?

Тётя Феня тоже тревожилась, но виду не подавала:

— Да вы не расстраивайте себя, Нина Васильевна! Ведь он у нас уже не махонький.

— А как ты думаешь, Фенечка, может он в Дом культуры пошёл?

— А что ж, вполне свободно мог туда пойти. Концерт или там самодеятельность… Вот, глядишь, и задержался.

— А как ты думаешь, Фенечка, может он в школу пошёл?

— Вполне свободно. Кружок там или сбор, известное дело. Туда-сюда — время-то и пробежало, а мать сиди беспокойся!

— И почему я у него не спросила, куда он пошёл? — терзалась Нина Васильевна. — Может, он к товарищу своему пошёл, к Пете Ерошину?

— А что ж, Нина Васильевна, вполне свободно. Дружки неразлучные. Отчего ж и не пойти!

Нина Васильевна и тётя Феня прислушивались к каждому шороху, к шагам на лестнице, но это всё был не Владик.

Наконец она сказала:

— Давай, Фенечка, сходим с тобой, я больше так сидеть не могу. Ты сходи в Дом культуры, а я пойду к Ерошиным.

— Ну что ж, сходимте, Нина Васильевна. Отчего не сходить!

Они оделись и вышли на улицу. Метель усиливалась. Тётя Феня пошла направо, к Дому культуры имени Павлика Морозова, а Нина Васильевна — налево, к огромным жилым корпусам «Трёхгорки», издали сверкавшим сотнями больших квадратных окон. Окна были разноцветные, потому что абажуры на лампах были разного цвета — зелёные, розовые, голубые, оранжевые…

Нина Васильевна поднялась на лифте на четвёртый этаж. Она знала знатную ткачиху Евдокию Ерошину: они встречались на родительских собраниях.

Как только Нина Васильевна зашла к Ерошиным, она сразу поняла: Владика здесь нет. Ерошина сидела возле покрытого вязаной салфеткой радиоприёмника, а Петя готовил уроки, заглядывая в задачник, который был прислонён к графину.

— Моего Владика у вас не было? — с порога спросила Нина Васильевна. Ей не хотелось заходить в комнату, чтобы не занести снегу в эту уютную, светлую квартиру.

— Нет, Нина Васильевна, не видно было его сегодня, — ответила, поднимаясь, Евдокия Прохоровна. — А что? Или случилось что-нибудь?

— Да вот, пропал! Ума не приложу, где его искать… Петя, тебе он ничего не говорил?

Петя почесал карандашом переносицу:

— Нет, Нина Васильевна. Да ну его! Он такой стал… зазнаётся. Дела у него какие-то свои, секретные.

— Какие дела?

— Да он не говорит. Вот мы с ним были на катке, и вдруг он пропал. «Где был?» Не говорит. Ну его!..

Нина Васильевна с тревогой слушала Петю.

— Ещё чего не хватало! Неужели он попал в какую-нибудь плохую компанию?

— Да что вы, Нина Васильевна! — сказала Петина мама. — Ведь он мальчик, просто скажу, замечательный. Я всегда Пете говорю: смотри, какой он выдержанный, вежливый, аккуратный… Нет, Нина Васильевна, вы и не думайте ничего такого…