Страница 139 из 182
Младшая сестра во всех детских состязаниях приплывает первой. Но втайне мечтает научиться лежать на воде не шевелясь. И при этом не идти ко дну.
У Александры получается всегда. А вот у Элгэ тонут ноги. Тонут - и всё...
Сияющие лучики невесомо пляшут на воде. На золотых кувшинках, на белых водяных лилиях...
Речные цветы можно замечательно воткнуть в локоны. И пусть с них стекает вода. Всё равно и Элгэ, и Алекса - уже до корней волос мокрые.
Еще можно поймать Диего. И натыкать лилий в его длинную спутанную гриву - вот будет смешно...
Или нагнуться и собирать раковины. В море есть настоящие - с драгоценным жемчугом. Если поднести к уху - в них шумят волны.
Но зато там нет кувшинок. Они не растут в соленой воде.
Лето, солнце, река...
И еще целых полгода до лютенской зимы, из которой не вернутся родители...
Когда это приснилось впервые - Элгэ не хотелось просыпаться. Если б могла - остановила бы время.
В Вальданэ тоже росли лилии. Только не было моря. Всё сразу получить нельзя. Либо шум волн, либо цветы. Свобода - или живые родители. И выбираешь - не ты.
Сны повторяются - каждую ночь, три недели подряд. А утром просыпаешься в слезах. И радуешься, что никто тебя не видит. Горькой, как сами слёзы, радостью.
Потому что больше не будет кувшинок. Они не растут зимой. А тем более - там, где столько горько-соленых слёз.
И моря - тоже нет. В конце не остается ничего.
Есть только ты. И никто не увидит тебя плачущей. В одиночном заключении - свои плюсы.
Всё сильнее сгущается мрак. Разгоняет его лишь одно - Алекса жива. По словам благородных тюремщиков. Это - единственное, что удалось у них узнать.
Сестра жива - и тоже в одном из михаилитских монастырей. Под покровительством последнего не ставшего скотиной эвитанца - кардинала.
А вот удастся ли сестренку еще хоть раз увидеть - ведомо лишь Творцу Милосердному. Может, святой Михаил его упросит? Больше-то уж надеяться не на кого.
Сдержит ли слово кардинал - насчет яда? Хоть не ради самой Элгэ. Зачем Диего знать, что его родную сестру казнят на Ауэнтской площади? С палачей станется привести брата смотреть на смерть сестры. И Его Высокопреосвященству это известно.
3
Капель за окном радостно извещает о первых днях весны. Это в Лиаре - всё еще стылые сугробы. А в Лютене - весенние дожди и весенняя грязь под ногами. И весеннее же солнце - в чьи-то счастливо жмурящиеся глаза.
Особняк Ревинтера - не какой-нибудь северный замок. И не родной дом Алана Эдингема. Здесь все окна застеклены лучшим аравинтским стеклом. А солнце - постоянный гость. И в комнате, где лежит на излечении проваливший задание капитан, - тоже.
А еще к его услугам - прекрасная комната, личный врач господина Регента, диетическая еда, дорогие лекарства. И ежедневно справляющийся о состоянии здоровья гостя хозяин дома.
Эдингем вовсе не того ждал, когда, шатаясь от слабости, поднялся в кабинет монсеньора, по-военному отдал честь. Четко выговорил:
- Я не смог выполнить ваш приказ. Готов идти под трибунал!
И рухнул к ногам Бертольда Ревинтера. На чёрно-золотой ковер. Его потом, наверняка, пришлось выбросить - кровь протекла сквозь повязки.
Ни под какой "трибунал" Алана не отдали. Напротив - ни словом не попрекнули. Холили и лелеяли.
И волноваться уже не о чем. Когда Ревинтер хочет убить - убивает сразу. Во всяком случае - в тот самый день.
Так что всё хорошо.
И отчаянно хочется застрелиться самому! Министр финансов не стал списывать со счетов "неплохого офицера". Вдруг еще пригодится?
И от этого - только хуже.
К концу третьей недели монсеньор вновь вызвал в кабинет. Синий.
Эдингем явился в теперь висящем на нём мундире. Похудевший, с ввалившимися щеками. Но уже не готовый свалиться без чувств. И даже - чисто выбритый. И более-менее твердой походкой.
- Садитесь, Алан! - Бертольд Ревинтер указал на стул. - Вижу, я поторопился вызвать вас. Вы еще нуждаетесь в отдыхе.
- Я готов к исполнению любого приказа, монсеньор! - старательно отчеканил юноша. Почти твердо.
- Будь по-вашему, - совсем по-человечески рассмеялся министр. - Алан, вы помните, как попали ко мне на службу?
- Конечно, монсеньор, - внутренне насторожился он.
- А теперь я хочу, чтобы вы точно так же перевербовали для меня другого офицера.
- Сделаю всё возможное, монсеньор! Могу я узнать, кто этот офицер?
- Риккардо Гарсия, капитан маршала Всеслава Словеонского.
- Ничего не выйдет, монсеньор! - вырвалось у Эдингема. Прежде, чем он схватил себя за торопливый язык.
- Не выйдет? - Ревинтер приподнял левую бровь. - Почему же?
Ну раз уже нарвался! Теперь - только вперед.
- Капитан Гарсия предан Всеславу Словеонскому. Да ему преданы все, кто у него служит! Так же, как и вам, монсеньор, - поспешно добавил Алан.
И возможно - по тем же мотивам.
Эдингем и раньше-то не любил всеславовцев. А теперь - и вовсе не переваривал. За исключением того самого Гарсии.
- Я плачу своим людям больше, - возразил министр финансов. - Вы долго не выходили в город, Алан. И у вас - устаревшие сведения, - уже совсем другим тоном добавил он. - Капитан Гарсия после лиарской истории не вылезает из кабаков и таверн. Пьет пока не вчерную, но многовато для хорошего офицера.
- Пьет в компании капитана Мировского? - уточнил Эдингем.
- Один. А капитан Мировский получил повышение. Он теперь подполковник. Это - темная история, Алан. А в темной воде хорошо ловится рыба. И ее я хочу поймать. С вашей помощью, Алан.
Глава вторая.
Эвитан, Тенмар - Лютена.
1
"Сказание о короле Адальстейне" третий день валяется у кровати. Третий день Ирия не читает. Сразу после тренировки уходит в свою комнату. С трудом заставляет себя появляться в столовой - к обеду и к ужину. И взяла из библиотеки эту книгу - зная, что даже не раскроет.
Юная баронесса не прячется от людей. Она каждый день выходит в общую залу. На семейные трапезы. А редко покидает комнату - потому что не на шутку увлеклась чтением. По самые уши.
Юная баронесса ведет себя, как всегда. Как все три месяца - в замке любимого дяди.
Сегодня Ирия впервые не вышла к ужину. Не помогла даже мысль, что тогда еду принесет Мари. А видеть людей не хочется. Совсем. И бывшую подружку Гамэля - особенно. Попросить, что ли, в служанки Ортанс?
Впрочем, за последними новостями предыдущие беды уже не так болят. Что значит убийство Люсьена - в сравнении с тем, что Ирия не уберегла Эйду?!
Тоскливый шум дождя за окном, вечные гобелены на стене. Алеют в камине угольки. Последними отблесками тепла - в черной золе.
Багряные листья замерзают на студеном мраке осенней земли. Полоска заката гаснет на небосводе. Перед бесконечной, непроглядной зимней ночью...
Ауэнт был концом всего, а Ирия еще надеялась что-то исправить. А их всех убили там - в солнечный день! Они умерли - и не поняли этого.
Догорает обреченная надежда. Огонь погаснет, неумолчный дождь смоет золу. А потом всё завалит зимним снегом. Ничего не останется...
Черная птица упрямо летит - сквозь угольно-непроглядную мглу. Серебристое ожерелье из льдинок на израненной шее. Кровь застывает серо-алыми кристаллами. Кровь и лед. И пепел...
Птица никогда не долетит...
Пора взглянуть правде в безжалостные глаза - Ирия проиграла вчистую.
Можно врать другим, но себе? Эйды больше нет. Ревинтер от нее, наконец, избавился. С разрешения Леона? Может, и нет. Какая теперь разница, и какой во всём этом смысл? Самая страшная месть не вернет живую сестру...
Эйда. Мягкие золотистые косы. Внимательные серые глаза. В последние два года в них застыли отчаяние и ужас. Но прежде светились тепло и доброта.