Стихотворения и поэмы

9. ЛЮБОВЬ

Последние звезды бродят над опустевшим сквером. Веселые пешеходы стучатся в чужие двери. А в цехе над пятилеткой склонилась ночная смена,— к нам в окна влетает запах отряхивающейся сирени. А в Бауманском районе под ржавым железом крыши, за смутным окном, закрытым на восемь крючков и задвижек, за плотной и пыльной шторой на монументальной кровати любимая спит. И губы беспомощно шевелятся. А рядом храпит мужчина, наполненный сытой кровью. Из губ его вылетает хрустящий дымок здоровья. Он здесь полновластный хозяин. Он знает дела и деньги. Это его кушетка присела на четвереньки. Он сам вечерами любит смотреть на стенные портреты, и зеркало это привыкло к хозяйскому туалету. Из этого в пианино натянутого пространства он сам иногда извлекает воинственные романсы. И женщину эту, что рядом лежит, полыхая зноем, он спас от голодной смерти и сделал своею женою. Он спеленал ее ноги юбками и чулками. Она не умеет двигать шелковыми руками. Она до его прихода читает, скучает, плачет. Он водит ее в рестораны и на футбольные матчи. А женщина спит, и губы подрагивают бестолково, из шороха и движенья едва прорастает слово, которым меня крестили в патриархальную осень, которое я таскаю уже девятнадцать весен. Я слышу. Моя бригада склонилась над пятилеткой, и между станками бродит волнующий луч рассвета. Я знаю, что молодая, не обгоняя меня, страна моя вырастает, делами своими звеня. Я слышу, не отставая от темпа и от весны, растет, поднимается, бьется наличный состав страны. И я прикрываю глаза — и за полосой зари я вижу, как новый город зеленым огнем горит. Я вижу — сквозь две пятилетки, сквозь голубоватый дым — на беговой дорожке мы рядом с тобой стоим. Лежит у меня в ладони твоя золотая рука, отвыкшая от перчаток, привыкшая к турникам. И, перегоняя ветер и потушив дрожь, ты в праздничной эстафете победную ленточку рвешь. Я вижу еще, как в брызгах, сверкающих на руке, мы, ветру бросая вызов, проносимся по реке. И сердце толкается грубо, и, сжав подругу мою, ее невозможные губы под звездами узнаю… И сердце толкается грубо. На монументальной кровати любимая спит. И губы доверчиво шевелятся. А в цехе над пятилеткой склонилась ночная смена — нам ноздри щекочет запах отряхивающейся сирени. И чтобы скорее стало то, что почти что рядом, — над пятилеткой стала моя молодая бригада. И чтобы любовь не отстала от роста Страны Советов, я стал над свинцом реала, я делаю стенгазету. Я делаюсь бригадиром и утром, сломав колено, стреляю в районном тире в районного Чемберлена. Я набираю и слышу в качанье истертых станков, как с каждой минутой ближе твоя и моя любовь. 1932

10. ВЕСНА В МИЛИЦИИ

Я шел не просто — я свистел. И думалось о том, что вот природа не у дел и мокнет под дождем, что птички песенки поют, и речка глубока, и флегматичные плывут по небу облака, и слышно, подрастает как, шурша листвою, лес. И под полою нес кулак откопанный обрез, набитый смертью. Птичий свист по всем кустам летел. И на «фордзоне» тракторист четыре дня сидел и резал землю. (Двадцать лет, девчонка у ворот.) Но заседает сельсовет две ночи напролет. Перебирая имена, охрипнув, окосев, они орут про семена, и про весенний сев, и про разбавленный удой, и про свою беду. А я тропинкою кривой задумчиво иду. Иду и думаю, что вот природа не у дел, что теплый ветер у ворот немножко похудел и расстоянье велико от ветра и весны до практики большевиков, до помыслов страны. И что товарищам порой на звезды наплевать. И должен все-таки герой уметь согласовать весну расчерченных работ с дыханьем ветерка, любовью у сырых ворот, и смертью кулака, и лесом в золотом огне. А через две версты стоит милиция. В окне милиции цветы весенние. И за столом милиции допрос того, кто вместе с кулаком глухую злобу нес, того, кто портит и вредит, того, кто старый враг. И раскулаченный сидит в милиции кулак, и искренне желает нам с весною околеть. А у начальника — весна в стакане на столе. И сразу понимаю я, что этот человек умеет планы выполнять, валяться на траве, ночами за столом не спать, часами говорить. Умеет звезды понимать и девушек любить. Я веселею. Я бреду дорожкою кривой и сочиняю на ходу рассказы про него. И принимаю целиком дыхание весны — борьбу с раскосым кулаком и первые цветы. И радуюсь, когда слова, когда моя строка и зеленеют, как трава, и душат кулака. 1932